«Много лет назад, я загремела в больничку. Неприятность случилась поздней осенью. А потом она — неприятность — захватила и зиму. Тогда, не в пример теперь, зима начиналась с декабря. А не на излёте марта. И оказалась зима — как сейчас помню — морозной и снежной.
В палате обитало человек восемь разновозрастных особей. Темперамента, образования, соцпакета несхожего. Обуянных злобными хроническими хворями. А, стало быть, и с психикой несколько подорванной. В довесок, личные обстоятельства были полюсов диаметральных. А ещё, имелись привычки, объяснениям не поддающиеся.
Топили в помещениях сносно. Но, открывать окна не моги. Рядом «стонут болящие», им не до проветриваний. «Подышать» выходили в коридоры. И по ним, сердешным, бродили тенями. Сутуловатые псевдо-женщины, в халатах невероятных расцветок. Не глядя друг на дружку — и так ото всех воротит! хоть на «прогулке» оттаять и отмокнуть душой. Нарезали сложно/черченные геометрии, тоску и страх стравливали.
Шлёпки скользили по линолеуму, от бесконечных уколов в ж*пь, всё время хотелось лечь. И скормиться, уже! До скоро/портняжного «финала», беззлобным «ангелам милосердия». Числом около пяти, они сновали легкомысленной поступью по «номерам». Будили в несчастных пациентках накаты бабьей зависти. Короткими — не по ногам! — халатиками. И глубокими — не по титькам! — вырезами. Хоть ты и — пласт лежачий, на койке. Но глаза-то на месте! И чувства врЕменных, временнЫх завидок обороть сложновато.
Ко мне, сестрицы приходили сами, иногда. Чаще, я тащилась к ним на ристалище. Поджимая спазмолитически зад, в ожидании и предвкушании. Семь уколов в день — не кот чихнул! Пол-ж**ы — синей, другая пол- — фиолэтовая...
Да, забыла помянуть. В середине «срока» объявили карантин. Посетители перестали посещать. Ловушка захлопнулась. В отсутствии развлечений, как таковых. См. раздел «Стационарное лечение в СССР». Большая Советская Энциклопедия. Время убивали на чтение, трёп и «хождения по мукам». Вязать и то не разрешали. Хотя, какая казалось бы ..!
В таком разрезе, главным досугом. А после объявы карантина — единственным. Стало — телефонные беседы, с близкими. И самая длинная очередь — два пролёта, три площадки — выстраивалась. Не в процедурный. А-ха-ха, Светлана Карловна! А к аппарату, типа уличный таксофон. Занимали место загодя и, кутаясь в кофты и шали — с нижних этажей ощутимо дуло. Подпирая ядовито-зелёные стены или прохаживаясь по хлоропахнущему кафелю. Ожидали очереди своей — прильнуть к тяжёлой чёрной карболитовой трубке. И выдохнуть нетерпеливо: «Алло! Это я…»
Под окнами крутил задиристые вьюги снежок. День стоял резкий, вкусный, солнечный. Он уже пах неближней весной. Я выписывалась. Похудевшая. Осунувшаяся на лицо, обвалившаяся боками. С кругами под глазами и побледневшей кожей. С задницей — пардон! — каменной, на ощупь. И лучше и не смотреть, на цвет. В подвальной кладовой кастелянша мне выдала дублёнку, шапку-шарф, сапоги. Нетерпеливо посматривая, ждала пока оденусь, соберусь силами. И морально, вообще. В висках постукивало, от анемии. Тёплыми точками, то и дело, выскакивала испарина. Стащив со скамьи сумку с пожитками, я поплелась наверх, к солнцу. Пока двигалась через холл, к выходным дверям. Старалась привыкнуть — дитя подземелий, бл*! — к яркости жизни. Что текла, бурлила, брыкалась. Извне. Гремела трамвайными сцепами, шутила погодными сюрпризами, насвистывала людскими разговорами.
Я выскользила на крыльцо и замерла. Оторопев от слишком настоящего. До рези, до слезоточения под веками ошпарилась мартовским полуднем. Задохнулась ядрёным морозным воздухом. Оглохла от наката звуков и шумов. Пока промаргивалась, от такси отвалил и прытко бросился ко мне парень. Обнял за плечи, покаянно уткнулся губами в висок, выхватил сумку из руки. К машине шли молча — отвыкла. И только в салоне — после адреса — он прижал меня, к груди. И завыл шёпотом: «Я. Так скучал… Господи! Так и не скучают…»