Толкин рассказывает нам, что Фродо получил ранение моргульским клинком, жалом Шелоб, укусами Голлума и тяжелым бременем. Всё это нанесло очень тяжелые раны, полностью вылечить которые не может ни одна сила в Средиземье. Но, возможно, эти раны можно исцелить в чудесной стране.
Это была надежда Эрлонда, и Арвен, и Гэндальфа, и так Фродо было предложено уплыть на Запад, за море. Нужно отметить, что даже если раны будут продолжать мучить Фродо, он также может остаться. Возможность уплыть за море была даром и дозволением, а не приказом. Судьбу хоббита определило, скорее, отношение к ранению, чем сами раны.
Жизнь Фродо после путешествия представляла собой типичный случай последствий травмы. Это начальное удивление и облегчение от того, что остался в живых, за которыми следуют возвращение воспоминаний, впечатлений и физические боли, вызванные травмой.
Надежда на возвращение к обычной жизни сменяется осознанием того, что она надолго изменена травмой, что это не настоящее возвращение к прежней жизни и к прежнему себе. Это особенно верно для тех, кто, как Фродо, подвергся повторяющейся, хронической травме.
После осознания, что он был глубоко ранен, и это не пройдет так просто, хоббита одолевают разочарование и депрессия. Его первые слова после пробуждения, когда он считал, что умер, были заверением Сэма со смехом, что «Да, со мной все в порядке». Но проходили недели и месяцы, воспоминания об испытаниях всплывали раз за разом, и все больше беспокоили Фродо.
Беспокойство Фродо было усилено ежегодными болезнями, во время которых он мысленно, эмоционально и физически заново переживал наиболее травмирующие события своего путешествия. Это явление возвращения боли и навязчивых воспоминаний, часто вызываемых значимыми датами или иными напоминаниями о травмировавшем событии, является главным признаком посттравматического стресса.
В каждую годовщину своего ранения на Заветери и в Кирит Унгол Фродо соскальзывал в диссоциативное состояние, в котором его глаза, казалось, не видели вещей вокруг него, и он казалось, видел далекие вещи.
Фермеру Коттону, оказавшемуся рядом с Фродо в первую болезнь тринадцатого марта, хоббит казался наполовину во сне, поскольку тот лежал на кровати, сжимая белую жемчужину Арвен. Эта душевная агония сопровождалась возвращением физической боли от ран.
«Это мое плечо» - объяснил Фродо в ответ на заботливый вопрос Гэндальфа в первую годовщину шестого октября после возвращения. «Рана болит, и память о тьме давит на меня». Даже во время похода боль от раны кинжалом возвращалась к Фродо, когда Призраки Кольца были рядом.
Когда лодка спускалась по Андуину, и один из назгул пролетел над головой, был смертельный холод, как память о старой ране в плече. Точно также в Минас Моргуле в старой ране запульсировала боль, и холод потянулся к сердцу Фродо.
Аналогично, и столь же типично для «синдрома оставшегося в живых» другие воспоминания о прошлых испытаниях вызывали у персонажа значительный дискомфорт. Из-за болезни, вызванной годовщиной его ранения, простое появление у брода через Бруинен, где герой едва избежал преследования Чёрных Всадников, настолько растревожило хоббита, что он казалось, с неохотой ехал через поток.
А когда компания проезжала Заветерь несколько дней спустя, Фродо попросил их поторопиться, и не смотрел на холм, но ехал в его тени с опущенной головой и плотно закутавшись в плащ.
Кроме физических и психологических мучений, эти болезни приводили Бэггинса в уныние, омрачали его надежду просто жить и оставить позади все прошлые ужасы. Он находил все более трудным поверить, что темные дни прошли, и склонялся к тому, что они непременно вернутся. После первой ежегодной болезни, шестого октября, 1419 года по ширскому счету, боль и беспокойство прошли, и Фродо снова был весел, так весел, как будто не помнил черного дня накануне. Скрытая депрессия задерживается.
Когда он и его друзья приблизились к Ширу, Фродо заметил, что, возвращаясь домой, чувствует, что кажется, снова засыпает. Это говорит о том, что сомнения насчет будущего уже поселились в его сердце. Однако, все еще была надежда, что болезнь не вернется. Эта надежда рухнула 20 марта 1420 г. С этого момента Фродо стал все более уходить в себя, хотя приступ прошел и хоббит оправился.
Впоследствии он жил тихо, постепенно выпадал из жизни Шира и часто сжимал в руке камень, который Арвен дала ему, чтобы помочь справиться с грустными воспоминаниями. Наш герой, кажется, разочаровывается в жизни этим летом, но все же его подавленная жалоба Сэму в октябре 1420, что «Я ранен, ранен; это никогда не будет действительно излечено» показывает, что даже тогда, когда он почти решил уйти, он все еще цепляется за надежду, что боль и память прекратят возвращаться. Даже в этом случае указано, что Фродо пришел в себя и был самим собой на следующий день.
Но во время четвертой болезни 13 марта 1421 акцент сместился от выздоровления к агонии. Автор пишет, что только с большим усилием Фродо скрыл это от Сэма, и нет упоминаний о последовавшем приходе в себя. Стресс персонажа, несомненно, был усилен памятью о прощальных словах Сарумана: «Но не рассчитывай, что я пожелаю тебе здоровья и долгой жизни. У тебя не будет ни того, ни другого. Но это не мое деяние. Я просто предсказываю». Внешне это кажется предсказанием, оправданным позднейшими событиями.
Однако тщательный анализ убедительно доказывает, что на деле это было последней местью Сарумана, попытка уничтожить Хранителя, посеяв семена сомнений, которые проросли бы и задушили последние остатки надежды, за которые все еще цеплялся Фродо.
Саруман был лжецом. Его сила убеждения наиболее драматично была продемонстрирована в противостоянии Гэндальфу в Ортханке, но даже после того, как Гэндальф сломал его жезл, лишив его силы, искусные речи Сарумана остались ловушкой для неосторожных.
На пути из Минас Тирита в Ривенделл, когда Гэндальф узнал, что Древобород освободил Сарумана, полагая его безвредным, маг выразил опасение, что «у этой змеи еще остался один зуб, я уверен. У него ядовитый голос, и я думаю, что он убедил тебя, даже тебя, Древобород, найдя мягкий уголок в твоем сердце». В этом свете утверждение Сарумана, что он просто предсказывает, выглядит явно лицемерным.
Гораздо более вероятно, что он использовал невысказанные страхи и печали героя как его слабые места и придал обману соответствующую форму. Как ни странно, Фродо сам предостерегал хоббитов против силы голоса белого мага: «Не верьте ему! Он лишился всей мощи, кроме своего голоса, который еще может запугать или обмануть вас, если вы это позволите». И все же наш хоббит ясно видел все в отношении других, но в отношении к себе самому был слеп.
Саруман, которому не удалось нанести Фродо удар ножом, заменил его словами, которые вкрались в уязвимое сознание, часто посещали его и превращали боль и каждое воспоминание в предзнаменование гибели.
Помимо очевидного бремени ужасных воспоминаний и физической боли был и другой источник мучений. Толкин пишет, что Фродо страдал от неразумных самоупреков из-за притязания на Кольцо у Расщелины Судьбы. Он воспринимал себя и все им сделанное как полную неудачу. Это явление вины оставшегося в живых - типичный, практически общий симптом.
Начать упрекать себя Фродо мог, когда понял, что он навсегда травмирован искушением завладеть Кольцом и жалеет о его исчезновении. «Оно ушло навсегда» - сказал он тринадцатого марта в бреду, - «и сейчас темно и пусто». После выздоровления от своей болезни герой, несомненно, ужасается сам себе, и со времени этой болезни, ставшей основным толчком к решению уплыть, смотрит на себя как на приговоренного.
Он притязал на Кольцо и поплатился надеждой стать когда-нибудь свободным от искушения завладеть им и найти снова в жизни покой, как и Голлум. Все же истинным приговором Фродо было милосердие, а не осуждение. И Гэндальф, и сам Хранитель полагали, что насильственный отъем Кольца лишит его рассудка. Но когда Кольцо было отобрано с применением силы, хоббит стал снова собой, и в его глазах теперь был мир, а не напряжение воли, не безумие и не страх. Бремя спало.
Да, Фродо не отдал Кольцо по собственной воле, вследствие чего та часть его, которая была способна желать Кольца, осталась непобежденной, следовательно, искушение напоминало о себе. С другой стороны, он никогда полностью не уступал власти Кольца, часть его, пересиленная, но явно неразрушенная Кольцом, все еще желала уничтожить его.
Поскольку его воля, подавленная силой Кольца, должна была быть спасена от него, уничтожение артефакта стало для Фродо избавлением от бремени. От самого Кольца и его силы герой был освобожден, но шрамы, причиненные бременем, остались, возможно, навсегда. В дополнение к «неудачной» (в кавычках) попытке расставаться с Кольцом, Фродо также должен был жить с неудачей в попытке спасти хорошую сторону Голлума.
Собственное спасение при знании, что другие встретили худшую судьбу, вызывает серьезные угрызения совести. Оставшихся в живых при несчастном случае или на войне часто преследуют образы умерших, которых они не могли спасти. Так что, по всей вероятности, вместо того, чтобы находить утешение в том, что он выжил, наш хоббит чувствует, что не заслуживает такой милости.
Он не только был неспособен спасти Голлума, но и его жизнь была куплена ценой падения и смерти последнего. Кроме того, брось Фродо Кольцо в огонь немедленно, Голлум мог быть спасен, возможно, для другого случая, могущего обратить его к добру. Он погиб, потому что Фродо не выполнил долга. Таким, по крайней мере, было решение разума, замученного самоупреками.
Еще одно, в чем Бэггинс, кажется, беспричинно чувствовал себя виноватым, была его «неудача» (в кавычках) в попытке обезопасить Шир от вреда. Фродо принял бремя Кольца, поскольку он желал спасти дом: «Я хотел бы спасти Шир, если бы мог. Я чувствую, что пока Шир лежит позади, безопасный и уютный, я буду находить мое странствие более терпимым. Я буду знать, что где-то есть надежная опора, пусть даже не для меня». Зрелище Шира, перенесшего беду, несмотря на его жертвы, станет ужасным ударом для Фродо, ухудшившимся осознанием того, что его собственная настойчивость в желании сначала увидеть Бильбо, чтобы ни случилось, предоставила Саруману возможность повернуть прямо в Шир, расставшись с ривенделлскими компаньонами, и установить мелкую тиранию Лото с худшими из разрушений.
Многое говорят слова героя Сэму дома. Когда Сэм возражает: «Но я думал, вы собирались радоваться Ширу тоже, год за годом», Фродо отвечает: «Я тоже так думал раньше. Но я слишком глубоко ранен, Сэм». Для спасения Шира он пожертвовал собой самим, даже здоровьем, и у него не осталось чувств, чтобы наслаждаться им.
Но не только жизнь с незалеченными ранами и возвращающимися болезнями приводила его в уныние. Следующие слова Фродо Сэму показывают другую причину его неспособности наслаждаться: «Я старался спасти Шир, и он был спасен, но не для меня». Это не случайность, что персонаж говорит о состоявшемся спасении дома безучастным голосом. Как он это видит, он пытался защитить Шир от зла, но потерпел неудачу, и Шир был спасен не благодаря ему, а вопреки.
Обратите внимание, как, несмотря на растущее беспокойство и толчок первой ежегодной болезни шестого октября, он все еще мог говорить легко и с его характерным остроумием, иронией, пока ещё не вернулся домой со своими друзьями. Но когда они ехали через Шир, и перед их глазами разворачивалась глубина разрушений, Фродо стал тихим и выглядел весьма печальным и задумчивым, в то время как остальные трое приятелей весело болтали. С этого момента хоббит показан в подавленном и серьезном состоянии.
Каждая фраза спокойна, даже отстранена, и не остается ни следа легкомыслия или остроумия. Ясный вид разорения Шира привел к депрессии, которая в конечном счете заставила Фродо расстаться с надеждой. Так же кажется вероятным, что герой, обремененный осознанием неудачи, полагал, что он не заслуживает снова наслаждаться жизнью в Шире.
В течение похода персонаж постепенно избавился от тоски по дому и предназначил себя в жертву судьбы для спасения этого дома. Ко времени, когда он достиг Мордора, он ожидал смерти. После уничтожения Кольца, когда он и Сэм лежали на рушащейся Роковой Горе, Фродо чувствовал обретенный покой только потому что собирался умереть.
Жертвуя своей жизнью ради благой цели, он расплатился за свою «неудачу» (в кавычках), связанную с присвоением Кольца. Только он не умер. И постепенно, как только прошла первоначальная эйфория от обретенной жизни, тревожащие воспоминания и чувство вины проползли обратно в его сознание и стали преследовать его.
Именно в связи с этой депрессией, порожденной виной, Арвен сделала Фродо предложение об уходе за море. Нетрудно увидеть, как хоббит в таком душевном состоянии мог воспринять Эльфийский Дом не только как надежду на исцеление, но также как последний шанс стать героем. Уход за море был альтернативным путем пожертвования жизнью, изгнанием, которому он мог (возможно, даже должен был) подвергнуть себя во искупление владения Кольцом.
Объективному наблюдателю эти самоупреки могут показаться неразумными. Но на подсознательном, эмоциональном уровне, вина оставшегося в живых на самом деле есть попытка восстановить чувство безопасности и порядка в жизни, разрушенной опасностью и хаосом. Представлять, что можно было бы добиться большего успеха, может быть более терпимым, чем оказаться лицом к лицу с полной беспомощностью.
Восстановление ощущения безопасности - это первое и наиболее фундаментальное изменение в процессе восстановления после травмы. И здесь заключалась привлекательность Эльфийского Дома за морем. Это была полная безопасность, окончательное бегство от зла и горя. Как герой сказал Сэму в Кирит Унгол: «Только Эльфы могут спастись. Прочь, прочь из Средиземья, далеко за Море».
Напротив, разрушенный Шир больше не был приютом для Фродо, безопасным местом, где он мог спрятаться от зла, виденного в широком мире. «Я знал, что впереди лежит опасность, конечно», - сказал Фродо Гилдору Инглориону в начале путешествия, - «но я не ожидал встретить ее в своем собственном Шире. Хоббит не может спокойно пройти от Уводья до Реки?». На это Гилдор отвечает, что широк мир вокруг вас, что вы можете отгораживаться от него, но не можете отгородиться навсегда. «Я знаю», - ответил Фродо, - «и все же Шир всегда казался таким спокойным и знакомым».
Что он действительно хотел, вернувшись из путешествия, так это вернуть свою утерянную чистоту, вернуть прежнее чувство безопасности и защищенности, которое он познал в родной стране. Как Толкин писал в одном из писем, Фродо хочет только стать собой снова и вернуться назад к знакомой жизни, которая была оборвана. Но на пути домой, когда хранитель был угнетен первым возвращением боли шестого октября, которое стало ударом, он говорит: «Это не настоящее возвращение. Хоть я могу прийти в Шир, он не покажется прежним, поскольку я не стану прежним». И это сбылось, Шир не останется прежним.
Назад пути нет. Что тогда насчет пути вперед? Как только оставшийся в живых признал и подтвердил факт безвозвратных изменений и оплакал потерянное, он или она оказываются перед лицом восстановления, собирания осколков былого и продолжения постоянно меняющейся жизни. Именно этот процесс самовосстановления и возвращения в общество составляют сущность исцеления оставшегося в живых.
Независимо от того, какую роль могла играть сверхъестественная сторона ранений Фродо, несколько полностью естественных психологических и социальных факторов препятствовали его восстановлению: его собственная изоляция и молчание о своих страданиях, недостаток внимания местного общества и сильная привязанность к Бильбо.
Чтобы добиться внутреннего исцеления, оставшемуся в живых необходимо рассказывать истории, не только как изложение сухих фактов, но и позволяя остальным узнать и разделить бремя эмоционального воздействия травмы. Однако Фродо поступал как раз наоборот: хотя он частным образом составлял описание Войны Кольца, о воздействии Войны на себя он хранил молчание, пряча свои страдания от других.
Во время первой болезни он молчал, пока Гэндальф намеренно не спросил: «Больно, Фродо?» на что тот неохотно признал, что да. При второй болезни Фродо ничего не сказал о себе Сэму, который был в отсутствии в это время. Состояние, в котором Сэм находит Фродо, уединившегося в своем кабинете, следующего шестого октября, доказывает, что Фродо, вероятно, снова пытается скрыть свою болезнь. За откровенным признанием, что он был ранен и страдает, немедленно следует отметающее вопрос «но затем он встал, и приступ, казалось, прошел, и на следующий день он был самим собой». И снова, когда Фродо болел в следующем марте, «с большим усилием он скрыл это, поскольку Сэм имел достаточно дел, занимавших мысли».
Возможно, это был способ хоббитов облегчить неприятности, но с точки зрения настоящего исследования травм и восстановления, молчание о себе было наихудшим из возможных путей для любого, кто перенес травмы такого масштаба, как испытал Фродо. Молчание и обособленность персонажа препятствовали возможности поправиться даже от естественных последствий ранения. Чувство изолированности Бэггинса усиливалось недостатком внимания со стороны соотечественников.
Сэму было больно замечать, как мало почета имеет Фродо в собственной стране. В реальной жизни ветераны всегда очень чувствительны к тому, как их принимают по возвращении домой. Признание и память о жертвах ветерана близкими людьми есть обстоятельство, от которого зависит преуспевание в излечении военных ран и обретении места в обществе.
Правда, Фродо был удостоен пышной церемонии, но все же этот тип формальных церемоний редко удовлетворяет тоску ветеранов по признанию. Тип признания, который излечивает – это личное, заинтересованное, внимательное слушание рассказа не только об испытаниях ветеранов, но и об эмоциональном воздействии этих испытаний на них.
Но даже имей Фродо желание говорить, немногие в Шире знали или хотели знать о его делах и приключениях. Обнародование травмы, потребное для восстановления, таким образом, было затруднено не только молчанием героя, но и недостатком в обществе интереса к выслушиванию того, через что он прошел.
В безразличии жителей Шира Фродо нашел подтверждение своему представлению о себе как о ненужном, просто сломанном неудачей. Напротив, когда он ехал в Серые Гавани, «Эльфы восхищенно приветствовали его и остальных Хранителей Колец». Возможно, будущий почет ожидал его в Эльфийском Доме. Все же поручение Фродо Сэму читать Алую Книгу так, чтобы люди помнили Великую Опасность и любили свою родную страну, еще больше показывает неуспокоенное желание, чтобы его собственный народ признал и оценил трудности, которые он вынес, защищая их.
Наконец, сильная привязанность к Бильбо обеспечила дополнительный стимул к отплытию. Дядя был тем, кого он любил больше всех, и замечание Фродо, что "Хранители Кольца должны идти вместе", возможно, отражает нежелание Фродо разлучаться с Бильбо, также как и неверным восприятием себя скорее как обреченного уплыть, чем обладающего правом бывшего Хранителя Кольца.
Давней, но наверняка значительной раной персонажа была потеря родителей из-за несчастного случая, когда ему исполнилось двенадцать. В очень чутком возрасте, особенно для хоббитов, Фродо испытал одну из глубочайших возможных потерь. Несколькими годами позже Бильбо взял его под крылышко и стал приемным родителем, к которому тот очень глубоко привязался, только для того, чтобы потерять его, когда он покинул Шир на совершеннолетие Фродо.
Следующие семнадцать лет, хотя герой был полностью счастлив, он также тосковал по Бильбо и с годами становился все более беспокойным. Однако Фродо лелеял тайную надежду, что он может однажды снова найти дядю. Зная Бильбо в те дни, когда он обладал Кольцом, Фродо испытал иллюзию обмана времени и старения.
Старший Бэггинс был на семьдесят восемь лет старше героя, хоть и выглядел как хоббит в лучшие годы своей жизни. Следовательно, Фродо было нетрудно верить, что Бильбо еще жив, и ждать, чтобы последовать за ним и однажды найти его. Но когда он нашел его в Ривенделле, старый хоббит больше не был нетронутым временем.
Зрелище истинного возраста и слабости Бильбо, стоящего на краю смерти, конечно, стало ударом для Фродо. Впервые Хранитель столкнулся с действительностью: однажды Бильбо уйдет, без надежды на возможное обретение. Когда во время путешествия Фродо скучал по Ширу, его воспоминания возвращались к тем дням, когда он жил с Бильбо в Бэг Энде. Но те дни никогда не вернутся.
Таким образом, Шир без Бильбо, даже без перспективы возможности посетить Бильбо по своему желанию, был не тем Широм, который Фродо любил. Толкин писал, что смертные, ушедшие за море, в конечном счете, умрут, но не ясно, понял ли это сам Фродо. Уход за море был пусть не полным спасением от смерти, но, по крайней мере, отсрочкой окончательной разлуки с Бильбо.
Возможно, в Благословенной Земле годы и смерть могут быть обмануты медленным течением времени, и герой мог вернуть подобие идиллических дней своей памяти, живя рядом с Бильбо в месте, где осталось обещание рая. Раненый, измученный, истерзанный сомнениями и самоосуждением, Фродо основывал свое решение только на двух возможностях. Либо его раны прошли бы (действительно исцелились), в этом случае Фродо, освободившийся, мог остаться.
Либо его раны не пройдут, в этом случае Фродо, приговоренный, должен был уйти. По иронии судьбы, он выбрал море не потому что желал этого, но полагая, что не имеет выбора. Поскольку он не мог обрести прежнюю знакомую жизнь или, точнее, прежнее беззаботное настроение, в котором он мог наслаждаться ей, Фродо заключает, что он никогда не сможет снова радоваться никакой жизни в Шире.
Глубочайшая рана героя состояла в том, что он чувствовал себя раненым, в его понимании, что в Средиземье он никогда снова не станет таким, как был. Он не мог жить с осознанием этого.
