Под этим непривычным, да, пожалуй, и не особенно знакомым почитателям Дюма именем скрывается первая супруга Генриха IV Маргарита Наваррская, знаменитая королева Марго. Конечно, великий романист сделал большое дело – и теперь каждый может сказать узнавательное – «А-а, та самая!», но он же в определенной степени и виновен перед нами, ибо, исповедуя принцип, что «история – это тот гвоздь, на который можно вешать все что угодно», он слегка исказил реальные черты этой, признаемся, не слишком ординарной дамы. Пожалуй, в немалых чертах более адекватно отразил ее облик – как внешний, так и внутренний – Генрих Манн в эпопее, посвященной жизни, деятельности и увлечениям короля Генриха IV.
Как писал известный французский мемуарист XVII веке Таллеман де Рео, опиравшийся в своем труде зачастую на рассказы очевидцев предыдущих десятилетий, с которыми он поддерживал достаточно тесные взаимоотношения, «королева Маргарита в молодости отличалась красотой, несмотря на то, что у нее были слегка отвисшие щеки и несколько длинное лицо». Такая вот характеристика внешнего облика, несколько расходящаяся с привычным стереотипом. Но, как будто этого мало, безжалостный мемуарист тут же спешит добавить несколько слов и по облику внутреннему. «Никогда, пожалуй, не было на свете женщины, более склонной к любовным утехам. У нее была особая бумага, поля которой усеивали сплошь эмблемы побед на поприще любви; бумагой этой она пользовалась для любовных записок. Она изъяснялась галантным стилем того времени, но была весьма неглупа». И, как бы сомневаясь, что ему поверят в последнем, буквально через несколько фраз повторяет снова эту мысль, как бы осторожно пробуя ее на зуб: «Если не считать ее безудержного стремления к любовным утехам, она была весьма благоразумна».
К 1572 г., к моменту ее свадьбы с будущим королем Генрихом IV, т. е. тогда, когда ее имя начинает как-то звучать для истории относительно нее уже строились и разрушились некии планы французского правящего дома. Речь идет о неудавшемся проекте выдать Маргариту за испанского инфанта дона Карлоса. Это, надо думать, не особенно огорчало юную девицу, ибо инфант славился тяжелым характером, так что, вполне вероятно, совместная жизнь с ним не могла компенсировать даже греющую душу мысль о перспективе занятия испанского престола. Марго же была молода, по молодому прелестна, весела и хотела радоваться жизни, срывая цветы удовольствия. Из ее последующих нелицемерных признаний видно, что к девятнадцати годам она успела побывать любовницей своих братьев – нынешнего короля Карла IX, будущего короля Генриха III, ныне герцога Анжуйского и герцога Франсуа Алансонского. Кроме братьев пыльцу ее невинности стряхнул также герцог Гиз, могущественнейший вельможа Франции. Публика все весьма и весьма изысканная и высокопоставленная. Так что отдадим должное чувству сословной принадлежности принцессы. Хотя вполне может быть, что дело здесь лишь в некоей камерности существования. За это говорит тот факт, что в дальнейшем своем отборе Маргарита так строго не придерживалась принципа наличия в жилах интимных друзей королевской крови.
В оправдание добавим, что поведение Марго по нормам окружающего ее общества не было чем-то вопиющим, из ряда вон выходящим. При французском дворе той – равно как и до, и после – поры царила сама куртуазность. И даже гривуазность. Обращение с женщиной здесь было смесью старинного галльского рыцарства и тосканских сладострастных нравов (откуда Екатерина, кроме привычек, вывезла и множество самой разнообразной челяди, ныне смело занимающей при французском королевском дворе лучшие места, бесцеремонно отпихивая высшую знать). Однако деспотизм красоты, как писала об этом периоде графиня Жанлис, начинал уступать могуществу обольстительности. Любовники, будучи менее нежны, чем в царствование отца Маргариты – Франциска I, были не менее покорны. Они менее искали средств заслужить свою красавицу, но более старались ей понравиться.
Такова была общая атмосфера, где взрослела, цвела и шалила Марго. Но не надо забывать о ее матери: Екатерине Медичи, прошедшей к этому времени колоссальную школу ожидания, ненависти и власти, сейчас редко были свойственны иные чувства, кроме мстительности и гнева, ее достоинство – проницательность, ее слабость – вероломство. И хотя вероломство само по себе все же сила, поясним сию мысль. Оно сила, когда применяется либо по наитию, либо по холодному расчету. Когда же оно становится рутинной привычкой, как в случае с Екатериной, тогда оно – слабость. Она не ощущала более ни любви, ни сострадания, ни материнской нежности, поэтому даже не сочла нужным известить дочь о начале приготовлений к ее свадьбе. Маргарита узнала об этом стороной.
– Вы с моим братом и государем намереваетесь переменить мою судьбу? – прямо обратилась она к матери.
Та, не удивившись ни смелости дочери, ни ее осведомленности, ни умению держать в себе все чувства, подтвердила:
– Надеюсь. что брачный контракт будет подписан в ближайшее время.
– С принцем Наваррским?
– Брак вполне приличный, – холодно возразила мать на невысказанный вопрос дочери.
– Не слишком ли молод мой будущий супруг?
– Он уже опасен.
– Я слышу всеобщие похвалы его уму и сердцу.
– Да, он многих может привлечь на свою сторону.
– Так он искал моей руки?
– Он чувствует выгоду брака на дочери французского короля.
В общем, разговор оставлял сомнения в счастливом исходе предстоящего брака. Негативное впечатление от него вскоре несколько рассеял сам Генрих, допущенный до разговора с Маргаритой. Правда, последовавшая свадьба вновь настроила Марго на меланхоличный лад: она была католичкой, муж – протестант, так что благословение каждый получал у своего алтаря, что было весьма непривычным. Не вдохновило Маргариту, предвкушавшую законные радости брака, и напутственное слово Екатерины:
– Дочь моя, помни, что ты – принцесса, и поэтому прежде всего быть не рабой любви, а служанкой политика. Супружеское счастье – лишь для тех, кто зависит от самих себя. Но для тех, кому надлежит прежде всего блюсти славу Божию и выгоды государства, существуют иные добродетели. Помни об этом!
Екатерина как будто вылила на дочь ушат холодной воды, и та согрелась лишь уже в страстных объятиях юного супруга.
Идиллию прервала Варфоломеевская ночь. Генрих пытался бежать, к Маргарите же в спальню в надежде спастись забежал раненый гугенот Лейрас. Отдадим принцессе должное – она его спасла, укрыв в самом надежном (по собственному опыту) месте – в своей постели. Ворвавшиеся тут же преследователи-католики жертву свою в столь деликатном месте искать не осмелились догадаться.
