Помню, как первый раз проснулся среди ночи, - лет десять мне тогда было – увидел, что кровать летит высоко над миром, путается в облаках, со звоном задевает звезды. Помню, как испугался, как вцепился в изголовье кровати – крепко-крепко, звал мать. Мать с отцом оказались рядом – летели на широкой кровати высоко в небе, и мать помахала мне рукой, мол, не бойся, все хорошо.
А я все-таки боялся. Даром, что летел не один, даром, что летели мы все – и стар и млад, от мала до велика, в своих кроватях, на диванах, на кушетках, в колыбелях, в гамаках. Кто в чем. Люди – из разных городов, с разных континентов, и бедные, и богатые, и бездомные бродяги, и президенты, и короли.
Летели – над миром, закутавшись в одеяла, стряхивали с подушек упавшие звезды. Летели – над землей, и дальше, выше, в космос, где бесконечно далеко-далеко разгоралось что-то большое, сияющее, светлое…
Там было хорошо. Вот это я хорошо помню – там было хорошо, куда мы летели, в какой-то большой чистый город, где никто не болел, и не умирал, и все были счастливы, и все учились на отлично, и получали красные дипломы, играли веселые свадьбы, и никогда не разводились, покупали дом по ипотеке и растили детей. Было там еще что-то, сейчас уже не помню, помню только, обрадовался, что конфет там можно было есть сколько захочешь, и мороженого…
Тогда-то и начал понимать, почему вечером так важно было ложиться спать, обязательно, пик-пик в десять, тили-бом, тили-бом, марш в кровать, глазки закрыл, жди сны.
Почему…
Вот поэтому…
Чтобы не остаться там, на земле, когда все засыпают, поднимаются в небо. Уже когда подрос, спрашивал больших людей, что бывает с теми, кто остался – мне не отвечали, отмахивались, будто спросил что-то страшное или неприличное.
Взлетали – в своих кроватях, на диванах, на циновках, в гамаках, летели в Сон, в один общий сон на всех.
Не все, конечно. Далеко не все.
Не помню, когда заметил их в первый раз – летящих не туда. Тех – которые сворачивали куда-то с большого пути, по каким-то звездным дорожкам, ведомым им одним, по каким-то космическим трассам. Исчезали в тумане, улетали в какие-то порталы, в какие-то миры, про которые никто ничего не знал. Изредка я видел их сны – краем глаза, издалека, издалека, какие-то синие леса, голубые туманы, немыслимые животные. Или наоборот, огромные города с бесконечно высокими домами, над которыми пролетали невиданные машины – со скоростью света.
Смотреть туда было не велено, если слишком пристально разглядывал чужие сны, мать махала рукой или прикрывала мне глаза ладонями, не смотри, не смотри, глазки сломаешь. Много чего было нельзя, нельзя было свешиваться из кровати, чтобы не упасть, нельзя было придвигать свою кровать слишком близко к другой кровати, а так хотелось, вон, к той девчонке с золотыми кудряшками, еще протянуть руки, сцепиться, лететь вот так, вместе…
А нельзя.
Опасно.
И родители растаскивали нас в стороны, нельзя, нельзя, а ты ей потом наяву письмо напишешь, да, а ты потом с ней в инете переписываться будешь, да?
Ее звали не то Дженни, не то Джесси, сейчас уже не вспомню…
.
Вечерами спешили по домам – каждый к себе, в свои квартиры, пентхаузы, особняки, дворцы, хижины, бараки, иглу и чумы. Ложились – в кровати, на диваны, на софы, на кушетки, на раскладушки, в гамаки, на циновки, укрывались одеялами, простынями, шкурами тигров и леопардов. Если кто-то поздним вечером стучался в дом – никогда не прогоняли с порога, впускали в дом, в комнату для гостей или стелили постель на каком-нибудь продавленном матраце, который помнил еще Наполеона. Желали друг другу спокойной ночи, закрывали глаза – тили-бом, тили-бом, улетали в сны.
.
Поутру возвращались.
Не все.
Всякое бывало. Помню старушку, которая пришла в наш дом поздно вечером, ее отвели в комнату для гостей, а наутро там никого не было.
И я понял, что она не вернулась из снов.
Много кто не возвращался. У кого время вытерло волосы – добела, и избороздило лицо морщинами. Кто-то нарочно прыгал с крыши, улетал в сны – навсегда, навсегда, про таких не вспоминали, говорили, что они улетели в какие-то нехорошие, темные сны.
Ну и такие тоже не всегда возвращались – которые летели не вместе со всеми, а сворачивали куда-то в сторону, в сторону, в какие-то порталы, на какие-то звездные дороги, где голубые леса и немыслимые города. Вот такие тоже нет-нет да и пропадали бесследно, и наутро матери строго-настрого говорили детям – смотри, не отбивайся от стаи, улетишь, не воротишься.
.
И когда я уже был большим, и когда я уже спал в кровати не один, а с дочерью моего босса, и когда у меня уже был свой дом и свой очаг, я укладывал сына спать и говорил ему – как велено – смотри, лети вровень со всеми, никуда не сворачивай, унесут тебя сны, не воротишься…
.
Возвращались вечером – в свои дома, тик-так, тили-бом, ложились спать, желали друг другу спокойной ночи, улетали в сны.
.
Потом было повышение по службе – которого я не ждал. Никак не думал, что выберут меня, хотел было даже отказаться, жена не разрешила отказываться. Я принес присягу, поцеловал знамя, мне торжественно вручили снайперскую винтовку, объяснили, что нужно делать.
.
Теперь с собой в кровать я брал винтовку, и когда все взлетали – зорко следил, чтобы никто не сворачивал, не улетал неведомо куда. Стоило кому-то свернуть, унестись в какие-нибудь порталы, я окликал его – стой! И если он не возвращался, я стрелял – на поражение. И наутро матери говорили своим детям, лети со всеми, лети как все, собьешься с пути, заплутаешь, заблудишься, не вернешься домой.
Много еще кого приходилось отстреливать, не только странников. Стрелял таких, которые собирались по вечерам, полушепотом обсуждали, а что там, в других снах, что там такого, чего нам видеть нельзя. Стрелял в тех, кто тайком раскладывал брошюры, что весь наш мир – всего лишь один из снов, а из настоящего мира мы улетели когда-то давным-давно и позабыли дорогу домой. Ну еще много в кого стрелял, в тех, кто угонял чужие кровати, обгонял не по правилам, превышал скорость.
Много кого…
.
Я увидел ее в сентябре. Увидел, не узнал даже, ну постучалась в дом какая-то женщина, попросила ночлега. Жена, правда, насторожилась, намекнула даже, что у соседей напротив и дом побогаче, и спальни для гостей побольше, но я ее не слушал. Может, первый раз в жизни я ее не слушал…
Да и то сказать, гостя пустить – святое дело. Пустил, разговорились, выпили по чашке чая. А вы откуда, из Глазго, проездом, вот, решила поездить, посмотреть мир…
Узнал ее не сразу, когда узнал, еще не поверил, еще долго пытался вспомнить, как ее зовут, то ли Дженни, то ли Джесси, то ли еще как…
Отвел ее в комнату для гостей.
Уложил сына, строго-настрого наказал не сбиваться с пути.
Легли в кровати.
Пожелали друг другу спокойной ночи.
.
Как-то даже задремал, когда проснулся – уже летел над миром, и ветер все норовил сорвать с меня одеяло, все не мог. Звезды падали на постель, зябко поджимали лапки, норовили свернуться клубком поверх одеяла.
Проснулся окончательно, зарядил винтовку. Сегодня ночь обещала быть жаркой, осень, время такое, когда тянет людей из привычных снов, из коллективного бессознательного – неведомо куда.
Вот они, вот они, нате вам, уже летят, в какие-то дальние дали, в какие-то миры. Откуда они вообще взялись, эти миры, может, сами выросли в каких-то измерениях, может, их построили сами сновидцы, те, кто улетали туда. Все-то там было не так, воздушные замки, города на песке, крылатые единороги и летучие звезды.
Вон, полетели, полетели… Окликнул – просто так, для порядка, знал – не откликнутся. Выстрелил – раз, другой, - полетели кувырком-кувырком вниз, в облака, только пух полетел из подушек, или что там вместо пуха сейчас, хренофайбер какой-нибудь…
Вон еще летит какой-то, этот молоденький совсем, этого стрелять не надо, может, еще образумится. Вынимаю аркан, бросаю петлю – на изголовье кровати, волоку к себе… черт, сорвался, упал… сам виноват, вперед будет другим наука…
Вон еще… молодая девка, но не маленькая, сама за себя отвечать может. Летит – на широкой постели, смотрит туда, в дальние дали, что ты там углядела, ты мне скажи…
- Эй!
Не слышит…
- Назад, м-мать твою!
Целюсь.
Узнаю Дженни – уже после того, как спускаю крючок…