Изба моя, где летую и зимую, – на краю леса, отчего величаю избу лесной заимкой и, денно и нощно умиляясь, восхищаясь лесной красой, благодарю Всевышнего за дивное Творение. Русские живописцы, в коих Божий дар любви, божественно запечатлели Творение Божье, разноликое в череде времен года; а живописцы, в ком дар от князя тьмы, чурались красоты …убого, примитивно… и в произведениях лукаво мудрили, руша природную красу, уродуя человека, подобие Божие.
Я же глянул в окно либо вышел на крыльцо в полдень и обмолел от горней красы: радужное, буйное разноцветье-разнотравье, а за тыном – сосны, от сосен тепло на душе, вокруг сосен – хороводом плывут грустные, певучие березы; а ночью – звезды сияют над сосновыми верхушками, из хребта всплывает белый дородный или багровый месяц, и сад – призрачно-инистый, таинственный, отчужденный, словно не тот, что веселил душу солнечным полуднем.
Диво, и на лесную заимку опять явилось лето, нежданное-негаданное после черемуховой стужи... Нынче на заимке высмотрел потешную сцену… Стрекочат две сороки на заборе, а где-то подле, видимо, сорочата ворошатся в гнезде, отпахивая алчные клювы; присмотрелся, прислушался к сорочьему говору и подслушал о чем стрекочат. Сорока, сокрушенно всплескивая крылами, подскакивая к сороку, срамит того: «Ты, папаша, детям помогать думаешь?..» «Думаю, думаю… – кивает сорок. – Но счас туго… но как только, так сразу…» «Туго тебе?! – сорока возмущенно плещет крылами. – А разлучнице не туго!.. У вас лишь птичьего молока нету, остальное всё есть, а тут не знаешь, чем пять ртов накормить…» Сорок скачет по забору подальше от сороки, но та настигает, и, взмахивая крылами, опять стыдит, надеясь, что в гулящем папаше проснется совесть: «Или ты думаешь, можно плодить и не платить?!». Сорок огрызается: «А кто тебе велел плодиться?!». «Ах, ты, подлец!..» – сорока, нервно наскакивая, готовая забить подлеца крылами, но тот срывается с заплота, и спешит укрыться в лесу. Яростно стрекоча, следом летит и сорока-белобока… Поговорили…
* * *
Покров Божие Матери, и я гадаю: покроет ли землю снежком, а молодуху женишком?.. Сел чаевать и обморочно уставился в окно: сад затаился в предчувствии снега, но трава – зеленая, но цветут дерзкие, синие цветы и листья не пожелтели у одичавшей вишни. Тепло, на окошке стадами божьи коровки пасутся... – бабье лето… Глядел, глядел и задремал, откинувшись в кресле; проснулся, глаза открыл: Боже мой!.. в саду белым бело, и лес заснеженный... Убрело бабье лето, мужичья зима привалила; надо снег разгребать, торить тропу в сосняк, березняк...
Надо тропу наторить в суметах, надо и дворовую животину накормить… В сумерках крадутся из тайги к избушке два одичавших кота, от мороза, бедолаги, обросли медвежьими шкурами и кормятся на помойке, словно в харчевне, но, случается, плесну в кошкину миску ухи либо кину селедочных голов и хвостов. А возле заимки жадно вертятся три бродячих пса – тоже надо кормить, а в саду кружатся птицы – синицы, поползни, воробьи, сойки, свиристели, и тоже есть просят. Вот так и вертишься, как белка в колесе, не присядешь – всех надо накормить…
Задумал смастрячить кормушку, наготовил осиннника, а коль руки растут не из плеч, то смастарил корявый, кондовый лабаз, но, правда, кондовостью лабаз живо вписался в корявый сад… В лабазе семечками, хлебным крошевом и салом кормятся желтобрюхие красавицы синицы, серые воробьи, юркие поползни – крохотные, в пол-синицы, – сплошной, летающий клюв. Изредка чалятся к застолью сизые сойки и крупные, с голубя, яркие свиристели, еще реже гостят в лабазе красногрудые снегири.
Гляжу, приземлилась свирестель, шуганула синиц, те испуганно вспорхнули, расселись вокруг на вишни, глядят укоризненно, а свиристель, словно разнаряженная купчиха, неуклюже ходит по лабазу, кормится… Опустился в лабаз и красавец-дятел, ухватил семя, но и его свиристель шуганула…
Кружат синицы над вишнями и лабазом – живая Божья проповедь: «Воззрите на птицы небесныя, яко не сеяют,не жнут, не собирают в житницы, и Отец ваш Небесный питает их. Не вы ли паче лучши их есть…»
Сел чаевать подле окна, любуюсь на яркий птичий ворох… Гляжу, две синицы спутались коготками, упали и с горем пополам распутались, а тут воробей распоясался, словно хмельной урка из деревенского проулка: попёр на птиц, растопорша крылья, словно полы телеогрейки, выпятив серую грудь, и посыпались из кормушки испуганные поползни, вспорхнули оторопевшие синицы. На вишне посиживали воробьи, дивясь храбрости своего соплеменника, готовые восславить его в избянных застрехах и на пыльных чердаках. Но, увы… Пожилая птица-синица смотрела, как воробей дебоширит; смотрела, смотрела, осудительно вздыхая, а потом клюнула по варначьей башке, и воробей, махом присмиревший, пристыженно вспорхнул.
* * *
Ужинал и глядел в окно …безцветная, скучная от безснежья, поздняя осень… отвернулся и вскоре чую, некто пристально уставился на меня; поднял глаза, и вижу: мать честная, к стеклине прилип кот-шатун, бездомный, вечно голодный, от стужи залохматевший, словно одевший зимнюю шубу. Большущими, что блюдца, немигающими глазами кот взирал то на закуски, то на меня …совестил, жал на жалость, поминал о милосердии… но когда я поманил: «Кис, кис, кис…», слетел с уличного подоконника, словно черная птица.
А намедни высмотрел из окна: кот …у-у-у, морда варначья!.. скрадывал синиц, когда те клубились над осиновой кормушкой; и даже прыгнул за синицей и позорно увалился в снег – стар бродяга, лишь на милость дачников и надеется… Хотя сало, что я на крючки подвесил поползням, воробьям и синицам, тут же слопал; я переживал, не угодил бы шатун на крючок, словно голодный окунь.
Project: MolokoAuthor: Байбородин А. Книги автора здесь и здесь
Книга "Мёд жизни" здесь и здесь