Продолжаем разговор о творчестве писателя, начатый в публикации «Правдоруб Владимир Тендряков»
Роман «Тугой узел» (1955) вначале был повестью и имел другое название – «Саша отправляется в путь». Судя по названию, главным героем первоначального варианта произведения был молодой герой – Саша Комелев, сын секретаря райкома партии, его жизненное и гражданское становление. Эта линия осталась и в романе, однако центральным персонажем становится Павел Мансуров, пришедший на смену умершего Комелева-старшего. Надо признать, что роман завершается вполне традиционно для того времени: Мансурова снимают с должности, на его место выбирают Гмызина. Казалось бы, герой разоблачен и обезврежен. Однако сам автор не столь оптимистичен; мы узнаем, что обком оставляет его в своем резерве и посылает на партийную учебу и, значит, он не сегодня-завтра объявится в другом месте.
Ярко выраженный критический пафос, связанный прежде всего с линией Мансурова, реалистический показ бюрократических методов руководства, когда поощряются «перегибщики» и карьеристы, послушные исполнители воли партийного начальства, стремление показать сложный характер в его развитии, – все это привлекло внимание критики и читателей к роману.
Нравственные конфликты лежат в основе его последующих произведений – «Чудотворная», «Суд», «Тройка, семерка, туз», непосредственно не связанных с деревенской проблематикой.
Так, в повести «Чудотворная» (1958) перед нами предстает тема религиозного сознания, которое свойственно представителям старшего поколения, едва драматически не ломает жизнь 12-летнего Родьки. В этом произведении писатель не отходит от традиционного освещения темы религии в годы борьбы с религией как «опиума для народа»; однако основной акцент здесь делается на рассказ о преодолении героем чувства страха перед неизвестным, о духовном и нравственном росте подростка.
В повести «Суд» (1960) читатель с напряженным вниманием следит за распутыванием драматического клубка: кем из троих во время охоты на медведя был случайно убит в лесу прохожий. Опытный охотник Семен Тетерин отпадает – он не стрелял; стреляли сразу двое – начальник крупного строительства Дудырев и фельдшер, многодетный отец Митягин. Но чья пуля стала роковой для погибшего? Следователь приходит к выводу, что отвечать придется Митягину. Однако очень скоро Митягин находит подтверждение, что случайный прохожий был убит пулей Дудырева. Семен не хочет зла ни Митягину, ни Дудыреву, и он не знает, как поступить…
Автор хорошо показывает моральные мучения Тетерина. Судебная коллизия разрешается благополучно. Однако Тетерин сам считает себя виновным – в том, что допускал компромисс со своей совестью, не был честен, на душе у него остался неприятный, тяжелый осадок. «Как случилось?.. Сколько себя помнит – не приходилось краснеть перед людьми, знал себе цену. До чего дошел: последние месяцы, считай, заячьей жизнью жил.. Это он-то! И добро бы беда настоящая грозила, так не было ее! Заместо зверя огородное пугало принял. Сраму боялся. Вот он, срам, – по уши влез».
Честный, порядочный человек тяжело переживает свои колебания, судит себя за то, что мог стать причиной ошибки, из-за которой могли засудить человека. Он судит себя… «Нет более тяжкого суда, чем суд своей совести», – заканчивает автор повесть. Вывод, к которому приходит его герой, – должен стать выводом для читателя. Морально-нравственная проблематика произведений Тендрякова, всего его творчества – главный его нерв, его стержень, какой бы темы писатель ни касался.
Юрий Нагибин, подводя итоги жизни творчества Владимира Тендрякова, писал: «Тендряков прожил чистую литературную жизнь, хотя человек был тяжёлый, невоспитанный и ограниченный, с колоссальным самомнением и убеждённостью в своём мессианстве. Строгий моралист, он считал себя вправе судить всех без разбору. При этом он умудрился не запятнать себя ни одной сомнительной акцией, хотя бы подписанием какого-нибудь серьёзного письма протеста. Очень осмотрительный правдолюбец, весьма осторожный бунтарь. Но было в нём и хорошее, даже трогательное. Тем не менее, он был настоящий русский писатель, а не деляга, не карьерист, не пролаза, не конъюнктурщик». И такими были большинство писателей-деревенщиков.
И. Дедков был отчасти прав, когда отмечал, что в семидесятые проза ищет и находит «новые, спокойные, но глубокие берега». Однако следует отметить и другое: вся «полнота», глубина, «новые берега» литературы стали возможны лишь благодаря тому, что было достигнуто в более позднее время. Более того, считает далее критик, опыт шестидесятых показывает: «зависимость», «несвобода» художника от своего времени, его «ангажированность» актуальными проблемами, что было в большей степени характерно для периода «оттепели», – едва ли не ценнейшее приобретение, от которого не следует отказываться в более «спокойные» и глубокие времена.
Позже приходит более ясное понимание того, что «правда бытия», ее воссоздание «недоступно, неподвластно художнику без твердых идейно-эстетических принципов, без отчетливого нравственного выбора, без подлинного чувства гражданственности и национального лица». Дедков завершает свою мысль выводом: «Полнота правды ускользает от художника, если «сан» гражданина снят; «независимость» и «объективность» кажутся крепко соединенными словами, но даже в самых «объективных» книгах торжествует дух прекрасной зависимости от судеб родины и народа, от великих идеалов и заветов человечества». «Дух прекрасной зависимости» от судеб народа и родины не мешал, а помогал творчеству тех, кто в годы оттепели создавал произведения, посвященные русской деревне. И это главный вывод, к которому мы приходим сегодня, перечитывая их прозу.
Несправедливо перечеркивать то, что сделано нашими талантливыми писателями-деревенщиками. Это наш золотой запас.
Tags: ЛитературоведениеProject: MolokoAuthor: Саватеев В.
Книга "Мы всё ещё русские" здесь