.
Когда я писал статью о Вениамине Блаженном, постоянно , думал, кого же он мне напоминает, однако, так и не смог никого из поэтов вспомнить, чей поэтический строй , (отражающий, авторский строй душевный), оказался бы созвучным поэтическому строю лирического героя Вениамина Блаженного, не смотря на то , что в моем бессознательном у меня крутилось имя, которое я так и не мог, правда, прочитать. И лишь, через пару дней, с утра, неожиданно, это знакомое мне имя, я смог , вспомнить, и конечно же, это было имя замечательного поэта Сергея Вольфа (1935-2005) , почти ровесника поэта, с той, может быть разницей, что стихи Вольфа нравятся мне намного больше. В них , на мой взгляд, больше сказки, игры, красоты, и той самой сокровенной памяти страны детства, из которой лирический герой Сергея Вольфа вышел, ( про Вениамина Блаженного я бы сказал, что его лирический герой не столько вышел из страны детства, сколько в нее вернулся.) Наконец, в лирическом герое Сергея Вольфа совсем нет унылости - как нет в нем, и некоторой страдальческой пассивности, свойственной почти всей лирике Вениамина Блаженного, за немногим исключением. К сожалению, поэзия Сергея Вольфа намного менее известна, хотя, стихи Вольфа написаны не только интереснее, но и чисто , с поэтической точки зрения, лучше, стихов Вениамина Блаженного.
Тем не менее, двух поэтов, и вправду, вначале, что -то роднит, в силу чего, и Вениамина Блаженного, и Сергея Вольфа я бы назвал поэтами родственными, в то же время, понимая, что только родственные поэты, могут являть куда более сильную разницу доходящую почти до противоположности, на фоне удивительного родства. Все таки, и мир и искусство устроены таким образом, что именно различия являют реальность, когда как сходство , или даже родство, служит лишь неким фоном, порой помогающем выявить эти различия. Ведь если бы, между двумя поэтами было бы больше сходства, чем разницы, пришлось бы признать, что один поэт является менее яркой копией другого , (более значительного) поэта, что в случае, поэзии Вениамина Блаженного, или Сергея Вольфа не является таковым. Поскольку, как явления – они не уступают друг другу , не смотря на то , что по поэтике, Сергей Вольф , (как явление более удавшееся) многограннее, тоньше по игре, и интереснее Вениамина Блаженного.
В чем состоит родство, и разница между двумя поэтами?
Начну с того, что не смотря на то, что поэтику и Блаженного, и Вольфа, и вправду что то роднит, (что именно, коснусь ниже) , у Сергея Вольфа, в отличие от В. Блаженного, нет такой религиозности , хотя, в его поэзии нередко упоминается Бог, с религиозно поэтической интонацией. Но, вначале, все -таки, с интонацией поэтической. Напротив, вся поэзия Вениамина Блаженного немыслима без религиозности, без чисто молитвенной обращенности к Господу, хотя, нередко, молитва В. Блаженного переходит в диалог, и даже в спор, с Всевышним, который как правило у Вениамина Блаженного, вновь завершается примирением.
Однако, двух поэтов, и вправду, много, что роднит.
А роднит Вениамина Блаженного, и Сергея Вольфа – прежде всего удивительная чуткость ко всему маленькому, неприметному, но живому, в том поэтическом понимании, что только в маленьком - открывается большое, и только неприметное, и порой незащищенное – полно не только чистой жизни, но и самой большой жизненной силы. Такой человеческой чуткости переходящей в чуткость поэтическую, и наоборот, такой поэтической чуткости переходящей в чуткость чисто человеческую, не встретишь больше ни у кого, из значительных лириков двадцатого века. Правда, к сказанному, я бы все- таки добавил, что у Вениамина Блаженного, чисто человеческая чуткость переходит в чуткость чисто поэтическую, когда как у Сергея Вольфа чисто поэтическая чуткость переходит в чуткость чисто человеческую. Прибегая к религиозной терминологии Кьеркегора , мир Блаженного вначале этичен, потом, только эстетичен.
А мир Сергея Вольфа, вначале эстетичен, а потом, этичен.
То есть, у Вениамина Блаженного, поэтическая эстетика рождается из этики как человеческого модуса отношения к живому, когда как у Сергея Вольфа , этика рождается из эстетики как поэтического модуса отношения к живому. Это рождает и сложную и тонкую игру у обоих , поскольку, что, точно еще роднит двух поэтов, это связь лиризма с поэтикой обэриутов, (с некоей долей поэтического абсурда ,или нонсенса, вскрывающей неожиданные смыслы.)
Потому, обоих поэтов читать так интересно.
Наконец, роднит обоих поэтов, все то, что можно встретить у Леонида Аронзона, и нельзя, встретить у Бродского, и помимо отмеченной , самой нежной любви к малому и к природе, можно назвать и некоторое божественное юродство двух лирических героев двух разных поэтов . Нужно отметить, что оба поэта, знали, и любили Леонида Аронзона. Однако, на этом их сходство и оканчивается, и в конце концов понимаешь, что эти два поэта, очень разные. В чем состоит их , самая основная разница? Это разница философская.
А что бы эту разницу обозначить, начну немного издалека.
Есть доброта, а есть и сострадание , есть сострадающие , а есть и добрые люди. Люди сострадательные , как правило, тяжелы, с человеком , по складу, очень сострадательным тяжело общаться. Напротив, люди добрые легки , и общаться с ними, легко. Сострадание постоянно спрашивает , или лучше сказать вопрошает о тайне, согласно которой , все живое страдает, или обречено страдать, из-за чего, нередко, все окружающее они склонны воспринимать в самом темном , в самом меланхоличном свете.
Доброта же, никогда, не спрашивает, не углубляется в причины страдания, или несправедливости.
Доброта просто отдает себя, свой свет, свою частицу. Добрый склонен видеть окружающее , если не в радужном свете, то во всяком случае, в светлых тонах , а где добрый видит тень, он бросает на эту тень свет, иногда, словом, иногда, действием, а, иногда, своим присутствием, от которого, другому становится сразу же, легче.
Так же отличаются и Сергей Вольф и Вениамин Блаженный.
Сострадательный поэт - это Вениамин Блаженный, которого потому и тяжело читать. Будучи верующим, Вениамин Блаженный в образе своего лирического героя, постоянно упрекает Бога за страдания слабых и невинных, вплоть до того, что доходит до строчки, "если Бог мои зубы дробит, я скажу, ты не Бог, а бандит", (строки Вениамина Блаженного цитирую в оригинале. )
А добрый чувствует иначе.
Он рассуждает (то есть чувствует) так, что раз допущено в мире страдание, то лишь для того, что бы человек смог проявить свою доброту. Сострадательный писатель - Достоевский, а добрый писатель - Чехов. Если Вениамин Блаженный, скорее сострадательный поэт, то добрый поэт, например, его менее известный современник, Сергей Вольф.
Потому , что стихам Вольфа присущи не слезы, а добрая улыбка.
Даже, сам Господь у Вольфа улыбается, или , лучше сказать, дарит творению - свою улыбку. Конечно нельзя разделять сострадание и доброту, эти понятия связаны, и чаще всего подпитывают друг друга. И доброта не знающая сострадания, не доброта, и сострадание не знающее доброту, не сострадание.
Тем более, нельзя их разъединять в поэзии.
Просто речь идет о разных установках, согласно которым, встречаются люди , или поэты, по своему психическому складу, вначале, сострадательные, так и более по природе, добрые. В конце концов, сострадание может , иногда проснуться и в самом жестоком, или черством человеке, когда как доброта, присуща , лишь, добрым.
А следовательно, именно, добрый человек - более , целостный.
Религиозна ли доброта? По своему, да, по своему , нет. Доброта не исходит из веры в Бога, как и вера в Бога не делает человека добрее, хотя и сделает его и сострадательнее, и глубже. Однако, доброта исходит из бессознательного божественного посыла, или лучше сказать из человеческой природы , отмеченной небесами .
Сострадательный склонен рассуждать о смысле жизни .
Связано это с тем, что сострадающий часто не знает, что он может сделать, чем он может помочь какому либо человеку или твари. А Добрый не рассуждает о смысле жизни, потому что он всегда оказывается в нужное время в нужном месте. Сострадательный, увидев плачущего нищего старика, или ребенка, заплачет сам, если не вслух, то про себя.
Не так поступит добрый.
Добрый улыбнется , и поддержит нищего , (скажем, подаст ему денег) и уже , на повороте, забудет и про него, и про свой поступок. Сострадать, означает, помнить. Сделать доброе, означает, забыть. Человек добрый, вечно спешит туда, где его ждут.
Или, он сам оказывается там, где в нем нуждаются.
Еще конечно, Глеб Горбовский добрый и чуткий поэт. В отличие от Асадова не назидательный, а в отличие от Рубцова - больше именно добрый, чем сентиментальный. Однако, Глеб Горбовский – (как и Николай Рубцов) не большой, хотя и хороший поэт.
А Вениамин Блаженный, и Сергей Вольф – поэты большие.
СТИХИ С. ВОЛЬФА
* * *
Лежит в траве большой зеленый лист,
Который сбил лихой мотоциклист,
Валяется его зеленый шлем,
Лежит он сам, распластан, тих и нем,
В его больших, зеленых волосах
Стоит кузнечик мертвый на усах,
Стоит в траве пришедшая коза,
С замшелым рогом,
Плоским, как коса,
Журчит ручей,
Качнулся стебель ржи,
Растущий неподвижно из межи,
И гнутый шлем, как круглый котелок,
Приток ручья куда-то поволок.
Ах, сколько невозможных выходных
Провел он среди газов выхлопных!
И скольких нимф он скоростью косил
И, уже робких, в город привозил
И приводил в свой сумрачный уют,
Где винтики и гаечки снуют.
Стоит коза, качаясь на ветру,
Зеленый лист совсем увял к утру,
Шлем утонул,
Кузнечик пересох,
И стебель ржи ушел в сухой песок.
А он летит, превозмогая боль,
Любую скорость обращая в ноль,
Да так, что пух недвижных тополей
Летит быстрей, быстрей, быстрей... быстрей
(С.Вольф)
* * *
Под небом - неспокойно.
Вогнут мост.
Снег бьет плашмя четырнадцатый день.
Как мышь промерзла койка.
Стынет воск -
Твердь без огня отбрасывает тень.
Ни медный царь,
Ни медный самовар
Не снимут с сердца оловянный стук,
Любая тварь
Унюхает угар -
Желток яйца, хомяк, цветок, паук.
Что с форточкой творится -
Не пойму:
То есть стекло - то кануло в метель.
Яйцу ль вариться?
Печени, уму?
Задраить дверь? Или сорвать с петель?
Какой макет
Гуляет по столу!
Куда курятник делся и дворец?
А где Макбет?
А карлик где в углу?
И что над ними учинил творец?
Я глаз твоих не слышу,
Сдавлен вздох,
Как опознать присутствие твое?
Швыряет ветер
Крышу о порог,
Промерзшее скорежилось белье.
Змея с конем -
Родня, а не враги.
Спасут они? В болотах ли сгноят?
Погожим днем
Сличим мы их шаги
И разглядим вранья синхронный ряд.
Касайся кожей
Ягоды болот,
Не находя ни капли под рукой,
На пыль похожий,
Дождь кисейный льет,
А волосы подернулись мукой.
В пустом гнездовье нашем
Смерзся мох,
А между нами - полоса воды,
А сверху машет,
Улыбаясь, Бог,
И зеркальце нам дарит из слюды.
* * *
Мне на плечо сегодня села стрекоза,
Я на нее глядел, должно быть, с полчаса,
И полчаса - она глядела на меня,
Тихонько лапками суча и семеня.
Я с ней по Невскому прошел, зашел в кафе,
Оттуда вышел я немного подшофе,
Она не бросила меня, помилуй бог,
Глядела пристально, сменив лишь позу ног.
Нечто невнятное влекло ее ко мне,
Должно быть что-то, привнесенное извне,
Какой-то запах, или спектр волновой,
Или сиянье над моею головой.
Я дал конфетку ей - смутилась, не взяла,
Ее четыре полупризрачных крыла,
Обозначая благодарность и отказ,
Качнулись медленно и робко пару раз.
Что делать с нею? Отнести ее домой?
Но, вероятно, это ей решать самой.
Просить меня оставить? Но она
Как бы отсутствует, в себя погружена.
Да, способ есть простой прогнать ее с плеча:
Им повести слегка и вздрогнуть сгоряча,
Но вдруг я так необходим ей, что она
Подобным жестом будет сверхпотрясена?
... Сиди, убогая! Войди со мной в метро,
Проедь бесплатно, улыбнувшись мне хитро,
Кати на дачу ты со мною или в бар,
В немой взаимности - мы лучшая из пар,
Когда расстаться нам - решишь ты все сама,
Быть может, нас с тобою разлучит зима
Или внезапное решение,
Тогда
Рубашку скину я, быть может, - навсегда.
* * *
Пропеллер между пальчиков легчайших,
Проем ли глаз, разрез ли вдоль бедра
Я помню до подробностей мельчайших, -
Все замкнуто мифическим "вчера".
И вкрадчивость недвижности звериной,
Укус зрачка, полоска над губой
И пауза меж телом и периной -
Конечно, не измышлены тобой.
Ах, матушки и батюшки созданье,
Тебя ль они задумали в рывке?
И служит ли прямое попаданье
Гарантией полета налегке?
Прозрачные, как лимфа, сухожилья,
Обводит щеку зыбкая волна,
Твои многоступенчатые крылья
Меня относят за пределы сна.
И видимо едва крыла паренье,
Как крестик - тело в верхней пустоте,
А мне подарком - голосок смиренья,
Бессильный выкрик, равный немоте.
* * *
Среди зеленых свечек,
Подняв свои усы,
Сидит в траве кузнечик
И смотрит на часы.
Часы висят на ели,
Их стрелки из смолы,
Они выводят трели,
Они темнят углы.
Они смущают травы,
И, завершая круг,
Седой и величавый,
Обходит их паук.
Сидит кузнечик в травке,
И, лапками суча,
Он слышит, как канавки
По камешкам журчат,
И, растопырив усики,
Он в сумраке лесном
Ползет, ползет на пузике
Купаться перед сном.
Часы закрыл листочек,
Натикались вполне.
Паук, спокойной ночи!
Кузнечик спит на дне.
СТИХИ В. БЛАЖЕННОГО
ДОМ
Прийти домой, чтоб запереть слезу
В какой-то необъятный сундучище,
Где все свои обиды прячет нищий,
А письма к Богу - где-то там внизу...
Да, есть и у меня на свете дом,
Его сработали мне стаи птичьи,
И даже жук работал топором,
И приседал на лапы по-мужичьи.
Прийти домой и так сказать слезе:
- Вот мы одни в заброшенной лачуге,
И всех моих Господь прибрал друзей,
Убил котенка, смял крыло пичуге...
Но я не сетую и не ропщу,
Ведь мертвые меня не забывали,
И проходили парами, как в зале,
Не обходилось даже без причуд...
И я даю вам адрес на земле:
Мой дом везде, где нищему ночевка,
У птицы недобитой на крыле
Он машет Богу детскою ручонкой...
Мой дом везде, где побывала боль,
Где даже мошка мертвая кричала
Разнузданному Господу: - Доколь?..
...Но Бог-палач все начинал сначала.
Блаженный
ДЕВОЧКА
Та девочка, - а я ей был смешон, -
Ходила, как мальчишка, в грубых гетрах.
Она дружила с ветром, и с мячом,
И с веслами, и с теннисной ракеткой.
И странно: столько лет и столько зим -
Событья, перемены, годы, лица, -
А девочка мерещится вблизи,
А девочка хохочет и резвится...
Она стоит, откинувшись слегка,
Беспечная, у сетки волейбольной,
И сквозь нее проходят облака,
Проходят дни, и годы, и века...
Ей хоть бы что - ни холодно, ни больно.
* * *
Есть тот, кто ничего не понимает -
Ребенок или зверь - и только он
Вселенную душою обнимает
И только он свободен и умен.
Его не мучит грешное соседство
Двусмысленных поборников ума.
Он бродит по тропе, где только детство,
Где детства золотая кутерьма.
И если есть у зверя ум, так это
Союз природы с детскою душой.
В нем что-то от небрежности поэта.
В нем что-то от повадки нагишом.
И если есть у зверя размышленье -
Оно не обвиненье никому,
А маленькое светопреставленье,
Роенье снов, приснившихся ему...
И потому его минуют боли,
Что он с землей и травами знаком
И лижет хвост - и шествует на воле -
И лижет мир шершавым языком...
