Когда происходила казнь Иисуса Христа, одновременно с ним подвергли распятию еще двух человек — разбойников. Слева от Спасителя был распят разбойник, который, как сообщает предание, носил имя Гестас, а справа тот, которого звали Дисмас. Последний и вошёл в историю как "благоразумный разбойник".
Случилось так, что Гестас, пока длилась казнь, всячески хулил и поносил Христа. Дисмас же заступался за Христа перед собратом, говоря, что: "Он ничего худого не сделал". Тем самым он совершил подвиг любви: сам умирая в страданиях, смог выразить сочувствие, проявить участие к товарищу по несчатью, смог проявить всю доступную ему на тот момент заботу о ближнем. Дисмас явил и подвиг веры, когда внезапно всем сердцем почувствовал, что здесь, по левую руку от него, страдает тот самый настоящий, так долгожданный народом Мессия. Распятый Дисмас всё время молится Господу, чтобы тот его не оставил, тем самым выражая надежду на спасение, противясь унынию. Это его действие называют подвигом надежды. Он был крещен и причащен водой и кровью, что истекли из раны Христа, после того, как воин пронзил тело Спасителя копьем. Он же после смерти первым из людей попадает в рай. Оказывается там раньше, чем ветхозаветные праведники и, даже, раньше, чем сам Мессия. Разбойник. Первым. В рай. Как такое может быть? Неужели не нашлось человека более достойного для этого первенства?
Посмертная райская участь благоразумного разбойника конечно же связана с глубокой переменой, которая произошла в его душе и была вызвана испытанным им чувством глубочайшего раскаяния за всю свою грешную жизнь, изобилующую неправедными поступками. Что-то сохранялось светлое в душе Дисмаса, что дало ему возможность на его крестные подвиги и на такую перемену и такое покаяние (вероятно, подобного же светлого начала не нашлось у Гестаса). В результате мы видим, как всего один момент в жизни полностью поменял казалось бы уже на 100% определённую участь человека.
Все мы прекрасно помним этот эпизод из фильма «Место встречи изменить нельзя». Задержанных бандитов милиционеры «пакуют» в «воронок». И вдруг, неожиданно для всех присутствующих, один из членов банды по фамилии Левченко начинает бежать с места задержания. И Шарапов кричит: «Левченко, стой!», и уговаривает сослуживцев не стрелять по убегающему, прекрасно осознавая что именно этому беглецу муровцы обязаны удачным завершением операции по поимке опасных преступников, а сам Шарапов обязан ему жизнью. Но безупречный охранитель закона — Жеглов все-таки стреляет, стреляет в спину убегающему: «Ведь уйдет же, уйдет!».
Многие ли задумываются, что своим неудачным побегом, Левченко, весьма вероятно, снова спасает жизнь Шарапову? Каким же образом, ведь бандиты повязаны и больше не представляют угрозы?
Давайте вспомним другие моменты из фильма. Вот Шарапов упорно настаивает на невиновности Груздева, против которого свидетельствует много улик. Вот он же протестует против фабрикации дела против карманника Кирпича. Пропускает человека в офицерской форме через оцепление, потому что тот фронтовик, а значит однозначно персона положительная в глазах молодого следователя тоже фронтовика, не понаслышке знакомого с тем, как важно доверие к сослуживцу и взаимовыручка там, на передовой. А еще раньше одергивает задравшуюся одежду на убитой женщине, чтобы прикрыть ей ноги. Мы видим человека, который заботится о чувствах и судьбах других людей, уважает их достоинство, кому не все равно, что случится с ближним. Об этом же говорит ему Левченко во время их ночной беседы в малине: «Ты свой офицерский доппаек под койкой втихаря не жрал, и за нашими спинами не прятался под пулями».
Левченко помнит Шарапова как одного из лучших людей, встреченных в течение жизни, той настоящей жизни, когда он сам не прятался по хазам с шайкой уголовников, а мог жить во весь рост, и свободно, не таясь дышать полной грудью. И он выбирает Шарапова, а не случайных криминальных попутчиков, к которым швырнула его непростая судьба.
Теперь представим, что того эпизода с побегом не было бы, что Левченко послушался бы Шарапова, понадеялся на него и отдался бы в руки правосудия. Ведь он поступил хорошо! Он не выдал внедренного в банду муровского агента, благодаря ему, операция по задержанию особо опасных преступников не сорвалась, и все они оказались за решеткой. Шарапов надеется, даже уверен, что справедливость в отношении Левченко должна наконец восторжествовать, что «там, где надо» разберутся, что тот был несправедливо определен в штрафбат и несправедливо подвергнут прочим взысканиям. Что Левченко на самом деле не бандит, и вот он сам же доказывает, свою гражданскую честность, сдавая банду.
Но Левченко знает, что справедливости нет, что жернова государственной системы одинаково равнодушно перемелят и правого, как виноватого. Он на личном опыте постиг, как это бывает. Зная горячий характер Шарапова, его правдивую натуру, Левченко предполагает (пусть не осознанно, а в глубине души), что тот сейчас бросится на бой с этими жерновами. Бросится за него, за Левченко, и тоже окажется смолот безразличной к живому человеку махиной. Поэтому он избавляет Шарапова от необходимости вступаться за него.
Идя в последний момент на побег Левченко как бы отдает себя на волю Высшей Силы. Уже она решает, вручать ли вновь жизнь Левченко равнодушным исполнителям закона, которым нет дела до судьбы какого-то маленького человека, или он заслужил быть избавленным от любого неправедного суда? Он окончательно искупает кровью свои вины в то мгновение, когда падает от пули Жеглова. Не те, надуманные, из-за которых когда-то угодил в штрафбат, а порожденные той неправедностью, самые реальные, бандитские вины. Смерть Левченко в такое мгновение свидетельствует, что Бог простил его вольные и невольные прегрешения и принял в Дом Свой, как когда-то принял благоразумного разбойника. В какой же момент уголовник из банды Черная кошка сделался достойным этого принятия? Когда выбрал Шарапова, а не банду, началось его духовное возрождение и восхождение. Таким образом, Шарапов тоже спас Левченко, все такие спас, почти в последний момент, спас, когда возродил для вечности его уже почти погибшую душу. Обладающий любовью к людям Шарапов, настолько глубоко заронил частицы этой любви в душу Левченко, что именно они, дав ростки в нужный момент, не позволили бесславно сгинуть последнему, а заодно предотвратили неведомое количество новых смертей и грехов, которые могли бы состояться, если бы банда продолжила свою деятельность.
Можно ли назвать образ Левченко евангельским? Или автор сошел с ума: Какие там параллели с Евангелие? Преступник есть преступник, с ним нечего церемониться или автор просто никогда с настоящими преступниками не сталкивался, а вот как пострадает он от их рук или кто-нибудь из его близких пострадает, тогда и поймет он, что не бывает, не может быть в них ничего возвышенного в преступниках, а присутствует лишь одна их гнилая натура.
