Читатель канала "Московские истории" Владимир Федоров вспоминает послевоенное Останкино, парк Дзержинского, "нищую слободку" и дореволюционную парикмахерскую, через старинные окна которой можно было наблюдать незамысловатые процессы бритья и стрижки.
В середине прошлого века от когда-то богатого Останкинского посада Шереметевского имения с добротно сделанными деревянными домами и дачами сохранилась прилепившаяся за его фасадом более поздняя - нищая слободка.
Она состояла из случайной расположенной россыпи скромных домов, сооруженных в бурном двадцатом веке «по-быстрому» и не имела ни улочек, ни переулков, ни даже тупиков. Такими домами было застроено все пространство от выходящей на графский дворец въездной Новомосковской улицы (Останкинский тракт) до торговой Старомосковской, соседствующей с Пушкинским рынком.
Своими дворами слободка спускалась вниз по сырому склону поймы, почти до самых берегов речушки Горленки (Горянки). Внутри нее теснились сараи, частные домики с покосившимися заборчиками, палисадниками, картофельными огородиками, морковными грядками, крошечными двориками, перемешиваясь тропинками, проходами и узкими проездами для телег. Отличало все это от обычного селения непрерывность перехода из одного двора в другой, без каких либо серьезных заборов и отгородок. Это был своего рода вставший на отдых табор из стихийных деревянных построек, если хотите - Останкинский бидонвиль.
Фасадная линия домов принадлежала старым одноэтажным общественным сооружениям, являясь по сути одним из кварталов по левой стороне старой Первоостанкинской улицы (бывшая Дворцовая). Эта линия начиналась угловой булочной - наискосок от правого крыла Шереметьевского дворца, - глядящей своими окнами на открытую площадку входа в Парк имени Дзержинского.
Место, где она расположилась, считалось центром большого дачного Останкино. Была булочная очень давней, с огромными стеклами в солидных оконных рамах. При входе она разделялась посредством плавно изогнутого никелированного поручня, идущего от самого входа, на две части - сладкую кондитерскую и аппетитную булочную.
Прямо напротив нее, через узкую дорогу первой Останкинской улицы, находился известный в округе гастроном и рядом - угловая, ночная аптека, единственная на весь район. С булочной соседствовала дореволюционная парикмахерская с просторным входным холлом на два хорошо просматриваемых, зала. Удобный холл занимал большую часть парикмахерской, располагая к долгим ожиданиям своей мастерицы. Примечательностью залов были редкий для тех мест дубовый паркет, бархатные кресла с подлокотниками и высокой спинкой, уютные абажуры, висевшие на стенах (по современному - бра), которые практически не включались. Мальчишкой, мне, сидевшему в тоскливом ожидании своей очереди, пришлось ознакомиться со всеми тонкостями дамского оформления причесок, ногтей, макияжа.
Несмотря на внушительность обстановки прошлого и старорежимного почтения мастеров к клиентам, останкинская послевоенная публика не отличалась особыми манерами. Мужскую половину посетителей ничуть не смущал обзор из окон любопытствующей публикой намыленных физиономий и солдатского процесса стрижек, напоминающего армейский банный день с комьями сброшенных на пол волос.
Хорошо освещенный женский зал, прикрытый со стороны улицы плотными шторами, из внутреннего холла открывал совсем интимные подробности - бигуди, дымящиеся завивочные щипцы, намазанные блестящим кремом лица.
Бархатные вишневые шторы широкого входа в зал никогда полностью не задвигались, и полустриженные затылки моих товарищей, и формирующиеся шестимесячные прически дам были под общим обозрением. Стригли мальчишек большей частью одинаково, наголо, только старшим доставался чубчик или полубокс.
Во время очередного посещения, с зажатым в кулаке рублем, я скучал в широком кресле, поглядывая по сторонам в отодвинутые от штор пространства залов. В мужской части не происходило ничего интересного, молоденькая парикмахерша, ловко орудуя ручной машинкой, водила по недостриженной половине головы моего школьного знакомого, оголяя его белый череп. Иногда она останавливалась, переспрашивая, не дергает ли, а потом продолжала срезать под корень черные волосы.
- Кто под ноль, следующий! - услыхал я голос парикмахерши и, поняв, что это уже относится ко мне, поспешил к креслу. Своего знакомого, вставшего оттуда, я с трудом узнал - только по глазам.
Другие тексты Владимира Федорова.
