Начало рассказа здесь
Коков от событий не отставал по собственной инициативе. Многие деревенские новости в Татьяновке выплыли от Кокова. Случалось, сосед на соседа кидался, хотя начиналось все с кратких сообщений Егорыча. Спичка у него, а не язык. Такую температуру в отношениях односельчан нагонял, хоть водой заливай споры. А там и нужно-то было оглянуться да плюнуть, а не царапать друг другу лицо, весь спор – Кокова выдумки. Злые или юмор – разницы нет. Один конец у всех – споры и ссоры.
Более трогательной встречи с животными, чем у Николая с телятами, деревня не видела. Ванин промахнулся, не разглядел в утренней сумятице цвета души работника, а у телят и вовсе ум куций. У них ветер в голове с самого рождения.
Животные сразу обступили будущего кормильца, преданно смотрели на него фиолетовыми глазами, тыкались в стоптанные где-то на лесоразработках сапоги. Радостно мычали. Предчувствий у бычков и телочек не было.
Зато в действиях начинающего животновода угадывалась решительность. Он перепрыгнул в загон к телятам легко и быстро, словно в вагон на ходу заскочил. Схватил пустое ведро, валявшееся на соломе, вначале обошел зачем-то по кругу весь загон.
Телята бежали за ним, не без резона полагая, что в ведре может быть молоко или хотя бы вода. Однако посудина отлетела тут же в сторону, приезжий присел, стал знакомиться с питомцами.
– А лопухи, лопухи отрастили, – Николай хватал телят сразу за оба уха, как зайцев, – сироточки, кормить вас некому, крошечек. Брошенные, забытые, плачете, бедные. Вот она, суровая действительность: кому нужны слезы сироты, кто их утрет и посадит к себе на колени одинокого? И я бы плакал на вашем месте без мамочки. И я без нее живу, и я сирота. Ни кто нас не понимает, не любит. Идите ко мне на ручки, идите.
Почему Троценко собрался сажать телят к себе на колени, Коков так и не понял. Разобраться мешали быстрота событий, улыбки новорожденного животновода, еще что-то. Егорыч не успевал крутить головой. Троценко для близости знакомства присел, дергал молодняк за хвостики, гладил спинки, тут же пугал телят «рогатой козой». Звонким щелчком бил их в кучерявые лбы. Подмигивал с задором и телятам, и нам, присутствующим.
Управляющий Ванин, вечно издерганный деревенскими неурядицами, нехваткой доярок и скотников, а теперь вот еще и солярки нет, потому всегда хмурый, тут как-то отошел лицом. Очень уж понравился ему веселый характер Троценко. Ванин толкнул фуражира Кокова в плечо.
– Вишь, Егорыч, веселого нам парня привезли. Этот работать будет. Душа у него к живому лежит. Может, еще в люди выйдет, потом нам с тобой спасибо скажет. Люди без заботы дуреют, а когда дело в руках, совсем другими становятся. Так что у нас теперь скотина в серьезных руках.
Коков решительно не захотел оставаться в стороне от воспитания заблудшего, сразу принялся зарабатывать будущее спасибо. Авторитетно откашлялся, отошел чуть в сторону от Ванина, чтобы не быть в его тени, вразумительно стал объяснять Николаю его предстоящие заботы:
– Я, товарищ приезжий, фуражир, – Коков выждал тишины и внимания, неторопливо стал сообщать о себе. – На пенсии, а не отдыхаю. Душа покоя не переносит. Деревню поднимать нужно, спасать государство, реформы, перестройку. Приехало как-то высшее руководство из центральной конторы, сказали – надо! Я руку под козырек и работаю. О себе думать некогда. Меня потому и на колхозных собраниях в пример ставят. Так и говорят, что Коков на своем месте. В деревне все знают как умного человека. Так что не стесняйтесь, в любой момент обращайтесь за помощью, подскажу. За спасибо подскажу. А что другие смогут: Зверевы, Коля Молохов, бабка Прыська, Параха ее ровесница, Роза Огурцова? Не к ним же за советом идти. Эта Роза, баламутка деревенская, у ней и во дворе кроме голодной собачки ничего нет. Купила бы поросенка, да выкормила. Вот тебе и сало на Новый год.
Фуражир постепенно входил в раж, горячился, подбородок сам по себе тянулся вверх. Во время монолога Коков отворил калитку загона, через жерди ему уже не перепрыгнуть – возраст, подошел к Троценко.
– Егорычем меня зовут, будем знакомы. И вы так обращайтесь, как все. Корм телятам будете получать у меня. Порядок такой: сено отпускаю с девяти до одиннадцати, после одиннадцати тихий час – навильника не свешаю. Ничего не получишь, опоздал – себя вини. У меня на подтоварнике дисциплина, мать родная придет после одиннадцати – поворачивай оглобли, мамаша. Дома мы родственники, а на работе ты не лучше других. Спасибо, что родила, вырастила, но на подтоварнике ты как все. Тут дисциплина, мать, ей подчиняемся. Почему раньше не приехала, где прогуляла, почему нарушаешь распорядок? Пока я фуражир – по-другому не будет. Точка! Отпускаю сено и комбикорм только по расписанию.
Егорыч решительно махал руками, переступал новыми валенками по утоптанному телятами снегу. Смахивал с ресниц иней, снова заводился на описание собственных достоинств.
– Шестьдесят пять лет на этом стою. Коков – человек железного характера. Здоровья вот нет, но это личная беда. Берите пример с меня, товарищ приезжий. Кто лучше Кокова знаком с сельским трудом. Землю нужно уметь чувствовать. У нас в деревне так: работаешь, значит, в твоих руках и копейка, и авторитет, и комбикорму председатель колхоза выпишет. Поросеночка сможете купить, выкормите, свое сало на столе. Вот чем деревня хороша, и вы это почувствуете. Надо помочь заколоть борова, приглашайте меня. Мы, Коковы, всю жизнь на виду. Дед-покойник еще при царе начинал, в батраках, а в гроб положили в новых сапогах. Их еще носить да носить можно было, а положили, значит, уже достаток имели. Вон, с каких пор мы в Татьяновке в уважении, на мне и сейчас, в будний день, новые валенки. А у Соколова Коли чуни, не обувь. Он и их пропьет. Да ты пройди по деревне, погляди, кто, в чем ходит? К примеру, Ваня Попандопуло, не валенки – одни заплатки. Посмотри, посмотри, сразу сообразишь, к кому прислон держать нужно.
Троценко как состроил у себя на лбу рога из пальцев, пугал телят, так и пошел с рогами на Кокова. Тот поздно сообразил, что бодать собираются уже его. Попробовал, было пятиться, искать спасения в калитке загона, но Троценко уже обхватил руками фуражира, принялся радостно обнимать.
– Батя, родной, постой, не торопись. Ты ведь фуражир, а я гляжу, человек особенный, ум просматривается. И в то же время в глазах какая-то обреченность, с детства осталась печаль. Мать, наверное, в детстве крепко била, недовольна была сыном. С матери вы правильно начали. Сумела воспитать законника, теперь думай, для чего ты это делала. Но мы, Егорыч, все перед вами как один в строю. Батальон, смирно! Телята в линейку по одному. Уши на макушки. Равнение на Кокова, с Кокова на сено. Вилы вперед, сапоги с дедушки – покойника снять! Шаго-о-ом, марш!
Троценко споткнулся о кучу навоза, выстелился, чувствовалось, крепко ударился о смерзшиеся шерыхи. Но вскочил быстро, концерт продолжался.
– Егорыч, днем не получу сено, ночью возить будем, вдвоем. Вы с ружьем, будете охранять народную собственность. Потребуется защитить от грабителей, стреляйте. Не поможет, охрану вызовем. Танки, пушки, самолеты. А с другой стороны, Егорыч, отдохни немножко. Забудь про все. Гори оно ясном огнем, сено это вместе с подтоварником и вилами. Воздух какой здесь, воздух. Морозный, коровами пахнет, свиньями, птицей битой. Давай сядем на завалинке, послушаем, как собаки кудахтают. Можем мы позволить себе на минутку расслабиться, а? Кто запретит человеку весело жить? Две жизни ни кто не подарит, один раз видим небо, солнышко, телят, сено. Егорыч, вы мне как отец. Нет, как жена милая!
– Ты чего, чего? – моргал Коков. – Чего мелешь? Заболел, из психички привезли, да? Я не теленок с тобой целоваться. Федор Иванович, подержи его, дурака, мне ехать нужно. Тут, я вижу, закрутили карусель. Таких животноводов мы уже видели, почище Коли Соколова будет. Подержи его Федор Иванович, иначе я его пришибу, посадят ни за что.
Егорыч легко вырвался из цепких рук супостата, сплюнул, огорченно сел в сани, погнал жеребца на фуражный двор. Спина и та взялась потом от пережитого. Вот тебе и подарочек от участкового, пихнул в деревню чудика. Попросил общественность повоспитывать. Тут и в зеркало смотреть не надо, ворюга законченный. И глаза воровские: туда-сюда, туда-сюда. Ехать нужно сегодня же рубить жерди, забор повыше ставить по всей длине огорода. И собаку там привязать. Иначе такие проходимцы помидоры да огурцы с корнями вытащат. Больше они ни на что не способны, только пакостить.
Я пошел к Ване Попандопуло, в эти морозы снова перебрался к нему. Мою дачную избушку не натопить. С Ваней жили. В его уютном старом домике легко писалось и зимой. Ваня зимой меньше блудил по березнякам, работал в столярке напротив дома. И я приходил к нему в обед в столярку. Посидеть на березовой чурке у жарко натопленной буржуйке, послушать разговоры деревенских мужиков.
С отъездом Егорыча, с оставшейся сумятицей в его тонкой душе, день в Татьяновке пошел обычно.
Зоотехник Шарапо, успокоенный за молодняк, повез коров на мясокомбинат. Ванин до вечера пробыл в кузнице, командовал ремонтом техники. Самая хлопотливая жизнь по-прежнему была у Кокова. Он терпеливо ждал сумерек на рабочем месте, затем грузил комбикорм в сани, мешки прикрывал сверху соломой и что есть силы гнал жеребца домой. Своих свиней фуражир кормил государственным комбикормом уже много лет. Все об этом знали, никто не пытался остановить фуражира. Но Коков все равно каждую поездку переживал и оглядывался, как бы кто не увидал.
Но и он успокаивался, когда привозил комбикорм домой, прятал его по ларям.
Улик больше не было. Значит, Коков утром мог идти в контору с чистой душой и ругать там всех за безобразное отношение к делу, воровство и разгильдяйство. Спорить с бабкой Парахой и Ваней Попандопулой насчет завтрашней погоды. Или править к фельдшеру Нине Афанасьевне Бельской, мерить кровяное давление, просить таблеток от неясных болезней.
Да и вся деревня, несмотря ни на какие хлопоты Кокова, засыпала в обычное для себя время.
Окончание здесь
Начало рассказа здесь
Tags: Проза Project: Moloko Author: Статейнов Анатолий