16 октября 1941 года было, по-видимому, самым трагическим днем в истории военной Москвы — транспорт не ходил, пешком, на повозках, на машинах люди покидали город, в учреждениях жгли документы. В этот же день был произведен самый массовый с эпохи Большого террора (1937-1938 гг.) московский расстрел — более 220 человек. Биографии 44 из них, среди которых есть, например, муж Марины Цветаевой Сергей Эфрон, опубликованы в книге памяти "Коммунарка".
"Коммунарка" — бывший спецобъект НКВД СССР, одно из семи известных мест массовых захоронений расстрелянных в Москве. В период со 2 сентября 1937 года по 24 ноября 1941 года на его территории были тайно захоронены не менее 6609 человек. Большинство из этих людей были осуждены Военной коллегией Верховного суда СССР с санкции И. В. Сталина, где дела рассматривались без участия адвокатов, без вызова свидетелей и без права на обжалование приговора.
С 1990-х годов на территории Коммунарки родственники расстрелянных начали устанавливать самодельные таблички с именами жертв. В октябре 2018 года в Коммунарке была открыта Стена Памяти. Этот памятник представляет собой ряд стендов, на которых укреплены доски с именами захороненных здесь людей.
Практически сразу после его открытия разгорелась дискуссия, вызванная тем, что на Стене Памяти в Коммунарке, так же как и в Саду Памяти на Бутовском полигоне, были перечислены имена ВСЕХ захороненных здесь людей, независимо от их биографии, рода занятий, наличия или отсутствия реабилитации и прочих обстоятельств. При этом, Сад Памяти в Бутово не вызвал такой полемики — может быть, потому, что среди захороненных там не было столь знаковых фигур, как захороненные в Коммунарке Генрих Ягода (первоначально на месте расстрельного спецобъекта была его дача) или Эдуард Берзин.
Действительно, на Коммунарку попадали в основном люди из советской элиты, поэтому на этой территории захоронено много высокопоставленных чиновников и руководителей разных рангов (нередко в прошлом сами они были ответственны за массовые казни своих сограждан) — наркомы CCCP и союзных республик, руководители разведки, секретари обкомов и начальники управлений НКВД, а также военачальники, командующие флотами, дипломаты, директора крупнейших заводов и трестов, главные редакторы газет, руководители научных институтов и их жены, дети и родственники.
В ходе бурной дискуссии звучало много яростных комментариев, вплоть до обвинений создателей памятника (памятник сооружен благодаря усилиям Международного общества "Мемориал" и прихода Храма свв. Новомучеников и Исповедников Российских в Коммунарке по благословению Святейшего патриарха Московского и всея Руси Кирилла) в "попытке реабилитировать палачей".
Кому-то казалось, что имена Ягоды и других исполнителей террора необходимо перенести в другое место, кому-то — что их надо исключить вовсе, кто-то призывал устроить раскопки и отделить кости одних от других.
При этом многие люди забывали, что символическое надгробие на месте захоронения казненных, то есть Стена Памяти — это не знак канонизации, реабилитации или отпущения грехов. Это не оценка, а констатация: "здесь лежат такие-то". Советская власть пыталась воевать с мертвыми, вычеркивая из общественной памяти имена тех, кого считала своими врагами. Следует ли нам сегодня подражать этому примеру? Право на имя, право на могилу имеет каждый: праведник, злодей, "обычный" человек.
Так или иначе эта история показала, что общество до сих пор не выработало критериев и механизмов, которые позволили бы дать объективную историко-правовую оценку конкретных преступлений, совершенных Советским государством, и определить меру вины конкретных лиц, замешанных в этих преступлениях.
Были ли вы в этом мемориальном комплексе? Возможен ли памятник в месте, где нет общественного согласия о способах осмысления и принятия истории этого места?
