К нам пришла новенькая – женщина с интеллигентным лицом. Спрашивает у меня в столовой:
- А вам на телефонные звонки разрешают отвечать?
- Конечно, - говорю.
- А я слышала, как Таня… да? Или как ее?
- Таня.
- Ругалась, что по телефону разговаривают.
- А, ну это если ты постоянно. Есть такие, которые телефон из рук не выпускают, на тех – да. А если тебе просто что-то сказать, то, конечно, можно. Мы же не в тюрьме.
В этот раз с нами сидела та женщина, которая не котик. Я впервые видела ее так близко, она по-прежнему молчала. Ела поодаль от нас, на торце стола, и даже не смотрела в нашу сторону.
- Меня Людмила зовут, - сказала моя собеседница.
- Очень приятно. Меня Юля.
- А меня Инна, - послышалось вдруг с того края.
Голосом корявым и гулким, почти замогильным, она так выговорила свое имя, что мы чуть не вздрогнули. Он звучал, как будто из ада.
Я ответила, что мне приятно познакомиться. Инна сидела, низко наклонившись над тарелкой. Было заметно, как она дрожит.
- Вы в какое время обедаете? - продолжила Людмила после паузы
- Я в 10:20 и в 14:20. Но бывает, и в любое время прихожу.
- Не ругают?
- А… - я махнула рукой. - Только в три не приходите и в одиннадцать, когда обедает бригадир, а так можете нарушать.
- Всего два раза перерыв?
- Нет, ну девчонки ходят еще на перекур. А я около шести иду кофе пить. Это не положено, но мне тяжело до восьми без кофе.
Пока я говорила, Инна-зэчка следила за мной, как в оптический прицел. Ее взгляд весил тонну, и не почувствовать его было нельзя. Чтобы как-то стряхнуть с себя это, я повернулась и говорю:
- А вы в какое время обедаете, Инна? Мы раньше как будто не встречались.
Лицо ее разорвала страшная гримаса. Губы расползлись, как черви, открылась черная дырка рта. Каждое слово давалось ей с муками, причем мучалась не она, а кто-то внутри нее. Раздирая кожу несчастной женщины, к нам лез черт.
Люди верующие сказали бы, что она одержима. А я считаю – в нее вселился чужой. Часть всеобщей отчужденной души, которая живет там, в тюрьме, и наделяет собой всех, кто с ней соприкоснется. Это вовсе не метафора, а самая настоящая реальность. Раньше я думала: что объединяет их, зэчек? И вот теперь поняла. Я смотрела чужому в глаза, и не сомневаюсь – он тоже смотрел на меня. Он видел, что я его вижу.
Инна говорила самые обычные вещи: что рада познакомиться с нами, и мы с Людмилой – хорошая для нее компания. Она благодарит меня за разъяснение здешних порядков, и если я позволю, тоже хотела бы приходить около шести пить со мной кофе.
Надеюсь, мне удалось сохранить спокойное выражение лица, я даже попыталась чуть-чуть улыбнуться. По сути ничего страшного эта женщина не сказала.
- Конечно, - ответила я, - вы можете приходить пить кофе. Кто угодно может приходить сюда, для этого мое разрешение не требуется.
Когда Инна закончила свою речь, она еще немного дергалась. Сидит, а лицо ее прыгает, и вижу, тошно ей. Потом она помрачнела, сквозь зубы процедила: "Пойду покурю", - и вышла. Наверное, мне нужно было для Людмилы хоть что-нибудь пояснить, но я не люблю таких разговоров (обсуждения зэчек) и никогда не поддерживаю их. Мы посидели еще немного в молчании, и я тоже вышла.
На следующий день Людмила не пришла. Бригадир спрашивает:
- Юля, а где новенькая?
- Я не видела ее.
- Она не придет?
- А я откуда знаю.
- Ты общалась с ней.
Хотела сказать: с ней сам черт пообщался.
С тех пор Инна следит за мной. Не то что бы выслеживает, но взгляд ее, как фотокамера, настроенная на непрерывную съемку: она хочет запечатлеть посекундно, как меняется мое лицо в разговоре, какие я делаю жесты, как улыбаюсь, как смотрю. Эта женщина просто впитывает меня. Если бы было возможно, она бы, наверное, записала на диктофон мои интонации. Подхватила одно мое словечко и вставляет его, куда надо, и куда не надо.