Начало здесь
https://zen.yandex.ru/media/1ijeni1/i-koei-meroi-meriaete-chast-1-alka-5d4da9daf8ea6700b49d51cc
— Светииии!!! Еще сильнее свети, Солнышко! Ну же. Солнышко, давай!!! Ну! Поддай еще немного! Еще!!!
Алин класс в полном составе стоял, вытянувшись тонкой цепочкой вдоль берега Карая. Яркое солнце светило в глаза, ребята щурились, прикрывали глаза руками, но все равно смотрели туда, в центр ледяной толщи, где дышало, дыбилось огромное серое чудище. Аля, зараженная всеобщим ликованием, тоже залезла на здоровенный валун и прыгала, подбрасывала вверх платок и кричала звонко и радостно: «Сооооолнце!! Даваааай!Ну!!!
И тут что-то лопнуло в центре надувшегося льда. Огромная черная трещина пропорола реку, льдины встали торчком, и схлестнулись, боднув друг друга острыми крошащимися лбами.
— Ураааа! Веснаааа! Урааааа!
Все кричали, хватали друг друга за руки, прыгали и бесились. Аля скакала козой вокруг ребят, пока Матрена, смешливая, толстая мать тройняшек из Алиного класса, не взяла её за руку и не усадила на прогревшийся от солнца пень.
«Ангелина Ивановна!» — Матрена укоризненно качала головой, поправляя Але воротник на пальтишке — «Платок повяжите. И вообще!»
Она скосила глаза на небольшой, кругленький Алин живот, совсем чуть-чуть выпиравший из-под коротенького, тесногоп альто.
— Скоро приедет ваш муж, вы должны беречь себя и малыша. А вы скачете так.
Аля фыркнула, развернулась на одной ножке и побежала за ребятами в школу.
Уже прошло больше трех месяцев с отъезда мужа. Аля, в основном ночевала в деревне, ей дали небольшую комнатку при школе, уютную, теплую. Аля там навела свой, совсем девчачий порядок, навырезала разных салфеточек из бумаги, да еще всякого-разного добра понатаскали родители. До самого вечера у нее толпилась детвора, вместе делали уроки, решая упрямон е решающиеся задачи, рисовали красками на больших, склеенных по четыре, листах, лепили глиняные фигурки, благо дед Михай, сторож таскал им чистую серую глину с только ему известного места. Звонкие голоса не смокали до ночи, да и ночью Аля просыпалась от кажущегося детского смеха и улыбалась в темноте.
Часто она ловила себя на мысли, что практически не вспоминает Виктора. Вернее, она старательно пытается представить себе его лицо, и отдельно всплывали в памяти — красивый нос, серые прищуренные глаза, волнистые волосы, строгий профиль. Но соединить вместе эти черты она не могла. Не соединялись. Плыли в каком-то тумане, двоились, расплывались, получалось мутное пятно. Но самое ужасное — она не хотела вспоминать его лицо… И совсем не скучала. Вот только, иногда, перед глазами, во сне проплывал смуглый профиль или узковатые, чёрные, горячие глаза или сутуловатые, сильные плечи. Тогда у нее немного щемило под ложечной тоскливо и больно.
По субботам, рано утром, за ней приезжал Борис. Он ждал ее во дворе школы, посмеивался, крутил ус, и с прищуром, исподтишка, наблюдал за молоденькой школьной уборщицей. «Эх!Любимка не моя!» — крякал он, каждый раз, когда девчонка норовила прошмыгнуть мимо — «Дай поцелую». Девка Краснела, пряталась за угол, а черт Борька протяжно свистел вслед. Потом расстилал на телеге тулуп, укутывал Але ноги и, с молодец Ким посвистом, с ветерком катил ее домой. Сани иногда опасно накренялись, Аля визжала, а Борис кричал озорно на всю поле –
«Нам без вывола нельзя!!!»
Иногда Аля шла домой и сама. В хорошую погоду, наслаждаясь снежными просторами, морозцем, солнцем, чистой, почти первозданной белизной, она шла не спеша, часто останавливаясь под заснеженным деревом, и долго вглядывалась в небо, далекое и синее-синее через белые, инистые ветви.
Баба Пелагея всегда ждала Алю у ворот и смотрела, как вдалеке, в самом конце улицы появляется фигурка, и вот уже внучка, полненькая, румяная, рыжая, как лисенок, подбегает и целует бабушку в обе щеки.
«Штаны- то надела хоть?» — ворчит Пелагея, щупает внучкины коленки и, вроде как ненароком, трогает круглый живот —
«Ишь, коза! Иди, письмо там тебе».
Виктор писал каждую неделю. Он рассказывал о том, как много ему надо сейчас сделать. Что он задумал снять квартиру в Саратове, а потом ему дадут ордер на однокомнатную, потому что он сын ветерана, и сам на хорошем счету. Что не получается так быстро, как он хотел, и Але надо лишь немного подождать.И что им надо немного поэкономить, чтобы купить в новую квартиру мебель, да и хорошую одежду тоже надо, чтоб не стыдно перед людьми. И что он складывает каждую копейку на их счастливую будущую жизнь, и что надо купить телевизор.
Он почти никогда не спрашивал, как Аля. Аля старательно отвечала на письма, но, как будто играя с ним в его игру, никогда не рассказывала про себя. Вернее, про них… про того, кто с ней…
— Алююсяяя! Корову пидэшь доыти со мной, детка? Тоби молочка парного самое то, что ни на то!
Пелагея звенела подойником в сараюшке, и оттуда клубами вырывался теплый пар.
— Ага!
Аля с удовольствием сидела с бабушкой на погребице, смотрела, как ловко она доит, как тугие струи молока с протяжным «вззз» влетают в вычищенное до блеска ведро. Она чувствовала себя счастливой. Наконец, она чувствовала себя совершенно счастливой, успокоенной, радостной. И тихонько гладила упругий животик, стараясь нащупать там того, кого она так ждала…
— Ангелин, я вчора на вокзал ездила, так Райку видала. Она говорит, мать твоя чего-то приехала, может тебя повидать? Борь-ка-то приедет за тобой, нет?
Зойка, соседка, разбитная деваха лет сорока пяти, потерявшая в войну мужа, стояла у калитки в ярком цветастом платке с маками и здоровенным, литров на пятнадцать, ведром, пол-ным воды, ледяной, с льдинками. Несмотря на свой сороковник, она была свежей и крепкой, как только что выпеченная булка. Румяная от морозца, с красным сочным ртом, Зойка была привлекательным объектом для всех мужиков в округе, знала это и с удовольствием использовала.
— Не. Я тут в этот раз останусь.
— Борька-то, когда приедет? А?
Хитрый синий глаз пошловато прищурился, Зойка оторвала от вишни тоненькую веточку и прикусила её крепкими белыми зубами.
— Хорош, б.…чертяка. Красава. Горяченький, гад.
Она развернулась круто и, слегка изогнувшись тонкой талией, поддавая слегка бедром в сторону из-за тяжести ведра, пошла было по тропинке к дому, и вдруг остановилась, повернулась, поставила ведро и поправила тугой черный завиток, выбившийся из-под платка.
— Ты там оброни Борьке про меня! Мол жду!.. И да… слухай, Райка надысь свистнула, Лачо мол пришел. С женкой, брюхатой.
До лета в дому поживут, вроди, а там в табор опять. Может брехала, с табора-то они редко вертаются. Не знаю, за чо куповала, за то продала.
Аля зашла к себе, тяжело опустилась на табуретку. Когда первое чувство ошарашенности и, какого-то отупения ушло, она поняла, что она не хочет ничего! Не хочет снова боли, не хочет любви, безумств и страданий. У нее есть главное. И оно в ней.
Утро было ясным, радостным, весенним. Солнышко светило в окна так ярко, что через стекло даже грело, как в июне и, казалось, что пылинки скачут в его лучах в точно отсчитанном, танцевальном ритме. Весна уверенно наступала, по берегам Карая уже появились проталины, река тоже была готова к наступлению и сурово хмурилась.
— Суббота. Домой.
Аля потянулась под одеялом, по уже появившейся привычке погладила живот, проверив все ли на месте и вспомнила —
«Борька уехал к невесте в Саратов, она домой не едет. Но мать ведь, как же …И… А пойду- ка я сама, чо мне. Вон погода-то какая, обалденная. Тихонько, мимо лесочка, там по бережку, по тропке, а там через поле. Вот и дома — доберусь, не впервой.»
Аля тихонько собралась, оделась потеплее, натянула было сапоги, но посмотрев на слегка припорошенную снежком с вечера улицу, решила надеть валенки с калошками. «Хоть и тает вон все, а прохладно, не май. Мне студиться нельзя, вредно».
И мышкой, чтобы никто, не дай бог не остановил, проскользнула за околицу и шмыгнула в лесок.
В лесу было тихо, празднично, торжественно. Высокое синее небо скользило среди крон берез неуверенно, терялось и снова появлялось. Аля присела на поваленное дерево, подышала, раз-вязала платок…
— Фууу. Жарко. Зря, я так укуталась, аж пар, как от лошади. И валенки чёртовы, можно было и в сапогах, вон особо и не сыро, снег -то, как уплотнился, хоть бегом беги.
Она вышла из леса и пошла вдоль, по тонкой утоптанной тропке, начинавшей подтаивать, с одной стороны, откуда светило солнце. Через полчаса — минут через сорок вышла к реке. Величественный Карай, весь покрытый растрескавшимися льдинами был торжественен и прекрасен. Она медленно шла вдоль берега, держась подальше от воды, чтобы не продуло, и вольготно дышала, наслаждаясь свежестью, запахом тающего снега и нежным солнечным теплом, ласково прогревающим насквозь влажный платок.
Аля уже практически прошла весь путь вдоль реки и поднялась чуть выше, собираясь пройти через небольшую дубовую рощу, чтобы выйти к полю, за которым уже были видны первые дома деревни, как вдруг, на реке, за ее спиной что-то произошло. Резкий скрежет, как будто кто-то расколол огромный кусок льда превратился в шелестящий шум, перерастающий в негромкий вой. Она с ужасом обернулась и увидела, что вода, как будто бы вздыбилась, встала невысокой, черной плотной стеной и так замерла.
От страха внутри Ани что-то брыкнулось, она, держась за живот, бросилась бегом к роще, спотыкаясь и проскальзывая на проталинах и кусках оттаявшей глины. Гул сзади нарастал,
Аля боялась оборачиваться и бежала, бежала, сбросив на бегу платок и пальто.
Она уже влетела в лесок, пронеслась мимо тонких молодых дубов, и добежала до огромного старого дерева, ствол которого в три обхвата, был весь покрыт потрескавшимися ошметьями старой коры. Она упала, схватилась за выпирающий корень, И в этот момент вода захлестнула её. Борясь с бурлящими потоками, глотая воду и давясь, она держалась из последних сил за корень, выныривала, хватало воздух ртом и снова проваливалась под воду. Она не знала сколько прошло времени, когда вода, измытарив ее до полу-смерти, вдруг отступила, схлынула, освободила ее тело и ушла, как убийца, у которого не получилось довести дело до конца. Полежав минут пять, Аля, удивляясь, что она еще жива и может двигаться, сбросила тяжелые, как камни, промокшие насквозь валенки и поползла к полю, до которого оставалось со-всем немного.
— Только бы добраться, там часто, по дороге ездят машины. Только бы добраться…
Аля понимала, что еще немного и она просто застынет в своей мокрой одежде, превратится в ледышку, несмотря на яркое солнце. Все-таки, конец марта, не лето… Выкатившись колобком к дороге, она свернулась, поджав колени к подбородку и, через меркнувшее сознание, почувствовала горячее дыхание на своей щеке, увидела близко-близко морду лошади и почувствовала, что кто-то укутывает ее в теплый, такой теплый тулуп…