Лошадок нынче люди не заводят. Какая от лошадок польза-выгода? Одни затраты. Тимоха Чепуркин на своём личном подворье кобылку держал. Хотя личное подворье – это громко будет сказано: скособоченная хата с обветшалой сараюшкой, огороженные покосившимся забором с обломанным штакетником – вот и всё «зажиточное» крестьянское хозяйство! Да и коняшка статью не блистала, кляча – клячей: зубы стёрты, впалые бока, живот провис.
Тимоха никогда не думал, что будет с лошадью возиться. Чепуркину ещё и сороковник не стукнул, как весёлой восьмёркой закрутилось колесо его жизни в сумасбродные перестроечные годы. Хочешь – вкалывай, а не хочешь горб зарабатывать, устал быть обязанным обществу – отдыхай, принуждать никто не будет. Завелась какая деньга со случайной шабашки, – не жалей: ведь рублики как гости – то их вовсе нет, то придут аж две горсти, прокуролесить-прокутить шальные-залётные – была основная забота вольготной Тимохиной жизни.
Досталась лошадка Чепуркину в нагрузку к наследству от родного дядьки более десяти лет тому назад. Хотел Тимоха обузу своего безмятежного существования сразу же продать на ливер, а вырученную копейку красиво прогулять с приятелями. Довольно похлопал по холке, по крупу нежданно-негаданно свалившееся богатство: «Вроде лотерейный барабан не крутил, удачливый билет не вытягивал, а подвалило дармовщинки! Это сколько же пол-литровок и чекушек выйдет!» Уже под узды взял кобылку новоиспечённый владелец, чтобы свести на бойню. А животинка почувствовала недоброе, упёрлась ногами в прогнивший пол ветхой сараюшки, испуганно задрожала всем телом, просяще-жалобно заморгала часто ресницами, натирая до блеска – до зеркального отражения свои печальные коричневые глаза. Припухший от винных паров, глянул Тимоха поверх собственной, будто запечённый помидор, малиновой носопырки в лошадиные омута и себя там целиком увидел, всего без утайки: перекошенная сикось-накось физиономия на блеклой невзрачной фактуре. Давно в зеркала не смотрелся, и проняло, зародилась в расхристанном, но не ожесточённом сердце мужика грустная музыка, прижучила, отрезвляюще прокатилась по нутрам – по всему телу. И откуда взялись в исхудалой испитой фигуре, но проявились и заскребли за грудиной всякие разные душещипательные чувства. Пробрало Чепуркина до чресел – до сидалищника, до мандража в ногах, зажалел он, конечно, прежде всего себя, непутёвого-неприкаянного, но и на лошадку чувств осталось: «Такая же она, растакая! Сердечная!» Признал Тимоха в скотинке родственную душу, полез обниматься, облобызал всю лошадинную морду, а после братания-целования какие же могут быть крайние меры – не повёл коня на живодёрню.
Судьба – злодейка, а жизнь – копейка! Хлебанула через край горькой судьбинушки с Тимохой коняшка, по неделе некормленая стояла, с голодухи доски в сарае грызла. Пропьётся Чепуркин, приползёт в лошадиную опочивальню, задаст сенца или соломки скотинке, вытащит из кармана гостинец – ржаную корку, что с закуси осталась, и здесь же досыпать ляжет. А кобылка пожуёт сенца, долго будет слюнявить стёртым ртом засохший хлебушек, а потом склонит свою голову низко к Тимохе и согреет дыханием, чтобы не околел тот часом. Всё она своему хозяину прощала.
Когда помоложе ещё была лошадка, раз с глубокого запоя добрался до сарайки Тимоха, и вот тебе на – пусто! Поворочал свой болезненно гудящий непонятливый чугунок, потаращился по углам – хоть зенки вынимай – нет никого, похмельная голова перегружена спиртоносными градусами, рождает не мысли, а одни недоразумения: «Ведь и так, значит, всё ж таки бывает! Воздали должное савраске за все её мучения – страдания! Кто-то могучий подсобил – приподнял видать кровлю в сараюшке, крылья приделал лошадке и отправил в высокий светлый мир служить благородным персонам, жить в небесных царских конюшнях!»
И вроде понимает, что поделом ему, винится Чепуркин: «Всё правильно свершилось. Не обеспечил я должного ухода, не ценил – не берёг бессловесную скотинку! А она, может, самое драгоценное в этом мире сокровище! После всего перенесённого заслужила она для себя иной жизни!» Принимает на свой счёт, как наказание, изъятие коняшки Тимоха, но всё равно ему обидно: «Взял бы кто и подсказал-надоумил, глядишь, и я тоже оказался бы в урочный час рядом, не опростоволосился, изловчился да вскарабкался бы седоком на крылатого скакуна!» Горько и досадно Чепуркину, будто кто сунул ему исподтишка тяжёлого тумака в подреберье, что аж перехватило дыхание. Прямо у стайки осел на коленца Тимоха, поднял глаза к зашторенному неразговорчивому небу:
– А я-то, как же? А-а-а…?
С утра на трезвую голову обошёл Чепуркин лошадиные «хоромы», стены на всякий случай руками ощупал: есть, конечно, щели, но не такие, чтобы в них копытное животное могло пролезть. Туда-сюда метнулся Тимоха, нет следов. Соседи, те тоже толком ничего не сказали, но надоумили: давеча цыгане по дворам ходили, пёстрые платки и вязаные шали продавали, старые часы на свой товар выменивали... может, и на твою живность глаз положили.
Нашёл временное пристанище кочующего табора Тимоха. Узнал он родную коняшку по ржанию, что с цыганского схрона доносилось. Поставил вопрос прямо перед бродячим цыганским бароном: «Мил человек, возверни лошадь!» Плутоватый барон и не таких простофиль простодырых вокруг пальца обводил, а у этого тщедушного просителя на лице написано: нема козырей и никаких заступников. А потому пошёл в отказники барон: «Не знаем про твоего коня. И тебя здесь не ждали. Иди, откуда пришёл, не путайся под ногами!»
Две дня и две ночи провёл у цыганских «шатров» Чепуркин, нудно и настырно прося своего. На третий день не утерпел, погнал его прочь бродячий предводитель, по-злому, с кривым ножом. И худо бы пришлось Тимохе, но в последний момент, защищаясь, схватился он за лезвие ножа голой пятернёй, а подвернувшейся оглоблей саданул цыгана по кудрявой голове. Не ожидая отпора, сплоховал, не увернулся чернявый супротивник, «чухнулся» носом в суглинок. Повязали цыгане Чепуркина, держали в кибитке, рассуждая, чего с ним дальше делать, какое наказание избрать… Но видно удосужился в нужное место попасть Тимоха, оклемался всё ж таки предводитель кочующего народца, и соображаловка у него иначе стала работать, позвал обидчика за один стол, сменив гнев на милость, привечал-угощал, суля достаток и разгульную таборную жизнь, зазывал:
– Беспокойный ты человек, наша в тебе кровь, лихая – цыганская, иди к нам в табор?!
– Не-е-а-а, – наотрез отказался Тимоха. – Русского я характеру и души человек. И лошадка у меня русская. Где родились, там и пригодились.
Разошлись они с миром, да остался Чепуркин с двумя перерезанными сухожилиями на пальцах, после схватки.
Но не всё беспробудно пил Тимоха, случались и передышки. Мог неделю, а то и целых две трезвым ходить. Перед Новым годом все – в разгул, а Чепуркин наперекор обществу ни капли не брал в рот спиртного. Обязательно находил он своей лошадке меру другую овса – у всех же должен быть праздник! Совсем другим становился Тимоха, ждал, как маленький ребёнок, что случится самое главное, какое-то волшебство… А в первых числах января запрягал Тимоха лошадку в сани, навешивал на упряжку ленты и колокольчики, надевал выпрошенный у знакомой воспитательницы детского садика мешковатый, не по его размеру костюм Деда Мороза, и ездили они по городу детишек катать.
По лету обязательно выбирался Чепуркин с лошадкой на сенокос – в далекие лесные распадки, где на небольших островках-лужках наливалась силой зелёная и сочная, в два аршина высотою, трава-мурава. Гудели над душистым клевером бородатые шмели, в высоком разнотравье играли в чехарду прыгучие кузнечики, быстрыми «вертолётами» носились над полянами, разрезая медовый лесной воздух, пучеглазые стрекозы. Отъедала свои исхудалые за зиму бока на богатых лужках савраска, а Тимоха то и дело замирал с литовкой и, подняв лицо вверх, очарованный красотою бездонного неба, полной грудью вдыхал природную свободу. По ночам на сенокосе из года в год снился Тимохе один и тот же сон, как, завороженные сиянием звёзд, едут они с савраской по небесной дороге – Млечному Пути. Едут они к своему счастью, а какое оно, они ещё и не знают, но обязательно приедут.
– Вот подожди, пить брошу окончательно, нижние венцы у избы поменяю, тебе тёплую стайку справлю! Заживём! – мечтательно говорил он четвероногому товарищу на обратной дороге с сенокоса. Кобылка по-доброму косила на ездока умные глаза и отвечала тихим согласным ржанием.
Только всё равно после сенокосов зайдут к Чепуркину приятели всё с тем же интересом остограммиться-опохмелиться, а хозяин не удержится – не откажется... И на прежние круги жизнь возвернётся.
Многовато уже годков кобылке по меркам лошадиного века. Но, бог даст, протянет ещё год коняшка, глядишь, и Тимоха окончательно не сопьётся. И тогда зазвенят бубенцы на самодельных санях на Новый год! Прохожие станут счастливо улыбаться, увидев вырвавшуюся из памятной им с детства сказки и теперь такую реальную картинку. А маленькие ребятишки будут отпускать руки взрослых и обязательно побегут догонять «правдашнего» Деда Мороза с просьбой покатать на волшебных санях. Тимоха с лошадкой никому не откажут, и будут раздаваться на зимних улицах небольшого городка весёлые, бесхитростные крики: «Э-ге-ге-й, люди! Дед Мороз едет!»
Tags: ПрозаProject: MolokoAuthor: Жекотов Юрий
Книга "Мы всё ещё русские" здесь