Уже совсем стемнело — здесь, в степях, ночь падала сразу, обухом, раз — и не зги. Особенно в эти безлунные ночи тьму, казалось можно резать ножом, зачерпывать ложкой, словно сливовый мармелад. В какой -то момент грянула совершено оглушающая тишина, но вдруг, разом засвиристело по всей степи, звонко, дружно, так что, Аля аж оглохла. Она отстала, отыскивая на ощупь летевшую тапку, и почувствовала, что ночь живым, упругим существом обнимает и сжимает ее тело — плотно, густо. Ей даже
вдруг стало трудно дышать, и она, тряхнув плечами, сбрасывая наваждение, побежала почти бегом, отыскивая цыган. Костер
уже разгорелся, оказывается они с Раей были здесь не одни. Вокруг, озаряемые неверным пламенем, еще не до конца разгоревшегося костра, сидели цыганки. Их было человек пятнадцать, не меньше, они словно распустившиеся среди ночи экзотические цветы, расправили разноцветные юбки и расположились вокруг.
Тихо пели заунывную песню на своем языке, слегка раскачиваясь, и лишь иногда делали плавные движения руками над головой. Мелодично звенели браслеты.
— Что это, Рая? Ты зачем меня сюда привела?
— Тихо! Не кричи, сейчас нельзя шуметь. Лачо попросил тебя позвать…
— Так здесь женщины одни, мужчин- то нет.
— Не принято у нас мужчинам на девичнике, Лачо там — рядом. Оберегает меня, так положено. Смотри вооон туда, видишь — там, где конь…
Аля посмотрела в ту сторону, куда показывала Рая. И вправду, далеко, на фоне странного света, неизвестно откуда беруще-
гося в степи среди ночи, похожего на отсвет далеких зарниц, то ли виделся, то ли угадывался силуэт коня и стоящего рядом высокого мужчины, слегка сутулого с пышной гривой волос.
— А что он там один? Прогнали вы его что ли?
— Дура. У нас мужчин не прогоняют, мы не ваши бабы! Нам спиной-то к ним поворачиваться нельзя. Перед ними проходить
нельзя, только сзади. А сюда ему нельзя, он скверны боится.
— Чего?
Аля даже пискнула, как мышонок — удивленно. Такого она не слыхала еще.
— Скверны, дура!
Рая была грубой как никогда, но Аля почему-то не удивлялась, все воспринималось само-собой, естественно, вроде как так было всегда.
— Ты вот юбкой до него коснешься, он запачкан будет.
У нас с тобой все, что ниже пояса — скверное, грязное. Знаешь почему цыганской женщине после свадьбы фартук повязывают? Чтоб ненароком чего не осквернила. Так мало того, что ему самому позор, так он и мужикам остальным признаться обязан. Потом долго ему тарелку и чашку отдельно мыть будут
и рядом никто не сядет. Плохо это, в общем! Вот он и сторожится… Все, пошли. Там ждут. Рая крепко взяла её за руку и почти втащила в круг у костра. Цыганки разом перестали петь. Одна из них, совсем старая, с непривычно уложенными волосами, (они были схвачены почти у лба в толстый жгут, который потом опускался куда-то под красный парчовый пла-
ток, завязанный свободным узлом) , с трудом встала и подошла.
Она посмотрела на Алю и быстро-быстро, потряхивая по-птичьи головой, начала что-то говорить. Рая отвечала так же быстро, резким гортанным голосом, и Аля понимала только, что это о ней. И еще, Рая несколько раз произвесла -«Лачо!»
Судя потому, что старуха, хоть и неодобрительно покачала головой, но отошла и села, Аля поняла, что объяснения приняты и она может остаться. Рая толкнула её на маленький половинок в сторонке и пошла к подругам.
В свете уже занявшегося вовсю пламени, все происходящее Але казалось нереальным, фигуры цыганок были расплывчаты-ми и призрачными, и её состояние было похоже на сон.
Но вдруг все изменилось. Над степью рванулась в небо яркая цыганская песня, женщины вскочили и танец закружил их! А-ля сама не заметила, как оказалась в их круге, на нее кто-то накинул платок, большой, шелковистый и она растворилась в этих движениях, как когда-то в твисте.
«Романо рат, романо рат», — слышилось повсюду, цыганки одобрительно цокали языками, А-ля кружилась, изгибалась к земле, плечи ходили ходуном. Она как будто помнила этот танец всю жизнь… Светало. Все устало сидели у догорающего ко-стра. Рая говорила тихо и медленно, бросала тяжелые, маслянистые карты на платок…
— Жизнь у тебя такая разная… и черная, и белая, но всюду светит тебе звезда. Счастливой будешь и несчастной, мужчинат вой будет тебя любить вечно, до крови, до смерти. И ты его. И детей вокруг тебя вижу много и здоровых, и больных. Жить будешь долго, хорошо. О смерти не думай, она легкой у тебя бу-дет, заслужишь такую… Она много еще говорила, но Аля почти не слышала её, засыпала, свернувшись калачиком под ласковой
шалью. Уже всходило солнце, Аля и Рая шли, держа под уздцы коня, а чуть сбоку, не сводя с Али пронзительных черных глаз, шел Лачо… У ворот они постояли… Лачо что-то сказал Рае и она посмотрела на Алю испытующе.
— Лачо тебя хочет у нас видеть, в субботу эту. У меня свадьба, сегодня девичник был. Придешь? Кстати, Сашку тоже позвали, мать просила. Он нам потом огород вспахать обещал, к осени…
— Он что, знает про твою свадьбу?
— Теперь да… Видишь, хотела своей жизнью жить, так не получается. Сосватали еще в десять меня, он наш, цыган. У него сестра есть, красивая, только таборная, она должна за Лачо идти, в обмен, есть у нас такое. А он что-то крутит, на тебя засматривается. Ты смотри, мать злится, еще порчу наведет. И молчи! Я ничего тебе не говорила. Баба Пелагея стояла во дворе и осуждающе качала головой. «И ты туда же, тянет что ли? Платок сыми, я отдам им» — и шла вдруг резко на свой, ей хорошо понятный язык — " До свадьбы иды, ни пидешь, обиды кровной наживешь. Соседи ж».
Больше ничего не сказала, отворила ворота, выпуская корову в стадо.
***
В субботу погода была необыкновенно хороша. Солнышко, ласковое, не очень жаркое, светило уже с утра, хотя в ночь шёл ливень. Аля нашла свое лучшее платье, белое в меленький горошек, с кружевным воротничком. Достала черные туфельки, высоко подняла волосы.
— Эх, сережек не хватает, жалко, не взяла ни одни, — пробурчала себе под нос, крутясь перед зеркалом у бабки в комнате — вот так бы хорошо было!
— И кому рядишься, цы'гану этому косматому? Смотри! Он тебя в момент окрутит, вон глазюками стрижет, как коршун. Ты, как идешь, он аж белеет, копытом бьёт. Баба Пелагея стояла рядом, спрятав, по своей привычке руки под фартук. Потом подошла поближе, пригладила слегка Але волосы.
— На-ка! Хотела на первое сентября дать. Да ладно!
Аля взяла у нее с ладони небольшие золотые сережки, дутики, с маленькой круглой вмятинкой на каждой, с красивым длинным изогнутым ушком.
— Примерь!
Еще раз посмотрела, подперла рукой щеку.
— Ыды!
Алька вышла на улицу, огромный букет роз, который она нарезала у тетки Тани, тянул руки. В подарок она несла сереб-ряную ложку, (ей дала её бабка, абы не ударить в грязь лицом перед соседями) и набор шикарных носовых платков с кружевами, ее личных. Платки ей подарила мать пе-ред отъездом из той, прошлой жизни. На улице, под длинными плакучими ветвями старой березы стоял Сашка. Он был красив, в белой наглаженной рубашке и ласковых ботинках.
Влажные, зачесанные назад волосы, еще не легли упрямым привычным вихром, и слегка волнились. Немного бледнее обычного, парень был абсолютно таким, как всегда, только глаза, диковатые, остановившиеся слегка пугали. Как будто у завод-ной собачки с вращающимися глазками вдруг нажали выключалку. Он крепко взял Алю под руку.
— Пошли. Будешь моя девушка сегодня! И наплевать нам на всех!