Невесёлая наука
Вивисекция культурных героев
Александр СЕДОВ (с) вместо рецензии
Читаю книгу под названием «Весёлые человечки» (М., 2008). Это сборник научных статей, посвящённых культурным героям советского детства, выпущенный в 2008 году издательством «НЛО». С чёрно-белой обложки уныло глядят на читателя знакомые персонажи: испуганный Пятачок, озадаченный Винни-Пух и грустный Ослик Иа – из знаменитого мультфильма Фёдора Хитрука. Среди них затесался лопоухий Чебурашка – с выражением меланхолии на лице. Красный шарик над ними ожидаемо серого цвета, как в чёрно-белом телевизоре, через который я в юном возрасте наблюдал большой мир. Под «нарисованными человечками» надпись «Ленин», и стоят они на мавзолее. Душераздирающее зрелище.
Рассматриваю их и начинаю сомневаться: а, может, и не было счастливого детства у меня? Околдовал меня злыми чарами дорогой Леонид Ильич Брежнев. Внушил мысль, что указанные культурные герои несут радость открытий и положительные эмоции, а на самом деле скрывают тёмные глубины подсознательного, рифмуются с тяжёлой советской действительностью конца 1970-х – начала 1980-х годов…
Канадские учёные добавили градус моему сомнению. Листаю сборник и натыкаюсь на аналитический разбор мультфильма про Винни-Пуха. Вот, например, что пишет Юрий Левинг, профессор филологии, заведующий кафедрой русской литературы галифакского университета:
«Пространство, в котором обитают герои хитруковского "Винни-Пуха", подчеркнуто замкнутое. Пейзаж - однообразен, "социальный" круг общения ограничен. По большей части коммуникация главного героя с Кроликом и Пятачком происходит на экономической основе, а ее эффективность оценивается с точки зрения извлечения потенциальной выгоды. В этом смысле приключение с добыванием меда в условиях продуктового дефицита для советского зрителя резонировало с удручающим состоянием магазинов…»
Боже мой, как я проглядел этот резонанс! Читаю дальше:
«Реалии социалистической плановой экономики приобретают в готовых диалогах, прописанных Заходером и Хитруком на основе милновского текста, дополнительную семантику, превращая далеких сказочных зверьков в персонажей, с проблемами которых хочется и можно идентифицироваться...»
Почему хочется и можно идентифицироваться исключительно с проблемами продовольственного дефицита, а не, например, дружбы, товарищества и взаимовыручки? Какие проблемы ребёнку ближе и понятнее?
«Постсоветскому и иностранному зрителю, разумеется, следует внимательнее прислушиваться к полузабытым кодам: вопрос, вроде заданного Кроликом Винни-Пуху ("Тебе что намазать, меду или сгущенного молока?"), безошибочно опознавался советским ребенком как отсылка к известному дефицитному лакомству. Несмотря на то, что молочный продукт фигурирует еще у Милна, Хитрук помещает на пол домика Пуха вскрытые консервные банки, максимально приближая в анимационной версии "сгущенное молоко" к современным ему реалиям. А заодно - в зависимости от симпатий зрителя - и к психологическому дискомфорту сторон, противостоящих в сцене намазывания бутерброда: гостя (нервничающего в ожидании дегустации деликатеса) и хозяина (понимающего, что он жертвует редкой сладостью)».
Этот пассаж автор завершает эффектным вопросом, бьющим не в бровь, а в глаз:
«Как Хитрук мог позволить себе такую дерзкую выходку? Ни о тайных диссидентских предпочтениях, ни уж тем более о подозрениях в возможной провокации со стороны режиссера речь не идет. Происхождение художника кристально чистое - отец Федора Хитрука был рабочим-слесарем, старым большевиком, участвовавшим еще в событиях 1905 года, сам режиссер - коммунистом с 1945 года (правда, по воспоминаниям современника, если в этой ипостаси Хитрук чем-то отличался, то не догматизмом, а точным и адекватным пониманием положения вещей и расстановки сил на студии). Но именно данная "презумпция невиновности" давала Хитруку право на сатирические эскапады, которые были бы расценены у любого другого режиссера в лучшем случае как издевательство, в худшем - как знак непозволительного либеральничанья».
О боги, и почему вы раньше не открыли мне истину на мультфильм Фёдора Хитрука? Наверное, берегли мою детскую психику.
Нечего мне возразить против эрудиции автора статьи. К разбору похождений Винни-Пуха подключает он Юрия Лотмана и Владимира Маяковского – заочно, конечно. Но душа моя сопротивляется, не лежит к такому анализу. Будто не с канадского берега, а с чужой галактики рассматривает пришелец моё детство через большую подзорную трубу. И там, где человеческое зрение видит муху – пришелец различает слона.
В сборнике «Весёлые человечки» есть статьи и про Карлсона, и кота Леопольда, про Незнайку и Электроника. Открывается книга, так вообще, материалом про Володю Ульянова, который «с кудрявой головой». В статьях масса полезных ссылок, цитат интересных замечаний, предположений и выводов. Не со всеми материалами я подробно ознакомился, но общую тональность, кажется, уловил. Культурные герои советского детства либо страдали неизлечимой формой меланхолии, либо оказались опасно заражены латентным диссидентством. Сценаристы и режиссёры смотрели в книгу, а в кармане держали фигу.
Почему то в связи с латентным диссидентством мне вспомнились Ильф и Петров: «…автор обвиняется в ползучем эмпиризме. А это очень обидно, товарищи,- ползучий эмпиризм! Вроде стригущего лишая».
Я долго размышлял над этим феноменом – почему появляются столь удивительные открытия, и пришёл к следующей рабочей гипотезе. Вот, скажем, спрашивают автора: «Не могли бы вы препарировать какого-нибудь весёлого человечка – страниц на пять-десять?» И автор уже тащит весёлого, но брыкающегося человечка в кабинет вивисекции. И проделывает там над подопытным ряд гуманитарных экспериментов. Всё это в меру забавно и увлекательно, но в чём научная ценность данной практики? Действительно ли вскрывается таким путём истина существования культурных героев внутри советского детства? Очевидно, что этот взгляд слишком, даже подчёркнуто взрослый, будто одно из главных намерений автора – избавиться от детства (от советского детства). Отсюда – ярко выраженный субъективизм, от которого, видимо, не уйти в гуманитарных науках. Но в данном варианте уж очень он спекулятивен, подкреплён одним лишь полётом фантазии от одной ассоциации к другой, от одной ссылки к другой.
Примечательно, что такой культурный герой, как Алиса Селезнёва не попала под раздачу авторов сборника. Фильм «Гостья из будущего» прошёл мимо них, возможно, в силу несовпадения поколений, а, может, потому, что героиня из «прекрасного далёка», то есть счастливого будущего, не вписывается в рамки меланхолии. Деревянного человечка по имени Буратино, при желании, можно записать в эскаписты, а девочку, прибывшую из 2084 года в советский 1984-й, уже труднее.
