Таня работала в нашем институте уже лет пять, преподавала английский язык. И все эти годы мы Танечке очень сочувствовали. Хотя объективно сочувствовать было изначально особо и нечему - родители ее были живы, дети, два мальчика, здоровы, муж не гуляет и не пьянствует. При таких условиях можно было даже за Таню и порадоваться бы.
Но нет. Радоваться было решительно нечему. И сама Таня впечатления счастливой женщины не производила совсем. Была она девушкой с суетливыми манерами, заискивающей речью и лишним весом, с которым она отчаянно и постоянно сражалась. Но вообще была Таня хорошим человеком и ответственным работником. Начальство вот ее за безотказность очень ценило.
Пожалуй, Танин образ напоминал насквозь перепуганную жертву тирана. Хотя тиранов (внешних) в жизни ее не наблюдалось.
А была Таня тягловой лошадью в семье. Такая вот незавидная роль была отведена ей в ее родной ячейке общества. Но Таня за нее держалась всеми копытцами и выходить из роли противилась. И даже намек на отказ от провоза на своем личном хребте всего семейного скарба и вороха забот отвергала решительно. Аргумент был один - не справятся сами!
Семейство Тани проживало всем составом в небольшой двухкомнатной квартире. Таня, муж ее Матвей, дети и родители - Танины папа и мама. Стоит отметить, жилище было родительское.
Мужа Таня называла ласково - Мотя. Мотя. И сразу представлялась женщина средних лет, с длинными сережками в ушах и рушником в руках, толкущаяся у вас перед входной дверью в окружении чемоданов. Или сопливый ребенок, в гармошчатых колготках, возящий пластмассовую машинку по ковру в детской. Мотенька, Мотюша. Иди нос вытру. И колготы подтяну.
Но вопреки ассоциациям Мотя был двухметровым мужиком с пятьдесят вторым размером ноги. Таня любила Мотю. Еще со студенчества. Любовалась им. Любой знак неравнодушия от Моти к себе, как к женщине, (например, если Мотя сам вынес мусор или сделал маме строгое замечание за поблажки внукам) воспринимала с восторгом и благодарностью.
Муж Мотя был паталогически невезуч в плане трудоустройства. На работах, куда его устраивали (то Мотина мама, а то и сама Таня), Мотя становился “козлом отпущения”. Его бесконечно буллили коллеги и обижал начальник. Мотя увольнялся. Иногда ему было далеко на службу ездить - по морозу сами попробуйте. И Мотя уходил. Зарабатывал Мотя. что логично в условиях его гнобления, очень скромно. Из заработанного сам лично выплачивал миллионный кредит за свою гордость - подержанный мотоцикл Harley-Davidson Fat Boy. Мотоцикл Мотя разбил почти в первую же поездку. И теперь лучший Мотин железный друг красиво украшал собой гараж.
Таня жаловалась порой, что Мотя и дома не может найти себе применения. С мальчишками-близнецами, учащимися младших классов, Мотя общего языка так и не нашел. Мог лишь изредка гаркнуть, когда те упрямились пить лекарство или идти спать.
Хозяйством тоже занималась исключительно Татьяна. Вечерами она металась по кухне, готовя “моим мальчикам” блины и лазаньи (“Мотя обожает блины. Я пеку до ночи, он до ночи сидит рядышком и кушает. Милый такой”).
Если Мотя вдруг все же участие посильное в детях принимал (например, разбирался с устройством игрушечного вертолета), Таня его даже фотографировала в такие минуты. И улыбаясь показывала снимки - “такой хороооошенький, да?”.
Приусадебный участок (на котором стабильно высаживалось девять соток картофеля и прочих корнеплодов) обрабатывала в свои отпуск и выходные только Таня. “Мотя землю не любит и спина у него... ”.
Таню Мотя тоже по-своему любил. Заботился о ее здоровье. Гнал супругу в шею заниматься в спортзале (и она занималась трижды в неделю).
Родители Тани были очень пожилыми людьми, очень. С вовсю гуляющей старческой деменцией. Они хоть и работали оба умственно, но были при этом вопиюще беспомощны.
Мама Тани была директором школы. Эффектная женщина пятидесяти лет. И, как это часто бывает, слабоумие на нее нагрянуло неожиданно. То плиту не выключит, то карту кредитную забудет пополнить и долг по ней висит в десять Таниных окладов. То вдруг накупит (в кредит опять же) какой-то невероятной косметики, или добавок пищевых, или курсов массажей, или даже просто сообщит коды карт случайным прохожим. Таня не доверяла маме ни Мотю (“Мотя делает маме справедливые замечания, а мама обижается почему-то…”), ни детей (“мы пришли однажды - а дома накурено. И едой горелой несет. Как с ней, такой, детей оставить?”), ни домашнее хозяйство (“она грибы с червями однажды посолила, девочки! И манка у нее пригорает”).
Поэтому детьми Таня занималась строго самостоятельно. Кормила, поила, водила в школу, забирала из школы, организовывала досуг и дополнительное образование, широко отмечала дни рождения, укладывала спать.
Таня "убивалась по детям", но они больше склонялись к равнодушному Моте (“мальчики папу любят, гоняются за ним”). Его они иногда слушались и хором отправляли мать на кухню, если та вдруг осмеливалась войти в комнату, в которой Мотя (под восторженные взгляды отпрысков) резался в танки. Таня тихонько отползала на кухню и влажнела глазами от умиления.
Папа Танин, главбух на заводе, был вообще человеком-невидимкой. Он был вечно чем-то озабочен и отчего-то не любил зятя. Можно сказать, с трудом его выносил. Вечно сидел в своей комнате. И высовывал нос только чаю налить. И бегом в укрытие. Тоже деменция возрастная, надо принять как данность, все будем такими однажды.
А потом Таня начала болеть. Неожиданно и жестоко. Отечная, бледная и одышливая Таня еле ездила на работу. Потом трудиться у нас ей стало “тяжело” и она решилась на смену работы.
Неожиданно ушла в какой-то сетевой магазин рядом с ее домом (“Мотя начал уставать от детей, пубертат у нас случился, а так я буду всегда рядом, в случае чего смогу и домой бегать”).
Магазин торговал мясом. Таня с раннего утра и до вечера перетаскивала на своих руках центнеры колбасных изделий и прочего мясного. Наматывала километры от прилавка к кассе. Слушала претензии уважаемых покупателей. Но дети были под относительным присмотром, Мотя особо не жаловался, а ждал колбаски дома. Родители пошли на пенсию и съехали на дачу. Сказали, что тяжко им все вот видеть. Деменция, что поделать.