Для русского народа, до начала минувшего века сплошь земледельческого, национальная история – история крестьянской жизни, история развития народных душ от испуганного и по-детски восторженного одухотворения природы и природных стихий, от языческого идолопоклонничества к душеспасительной вере в Единого Бога, Отца Вседержителя, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого, в Единого Бога Иисуса Христа, Сына Божьего, рожденного от Отца прежде всех век.
В Святом Благовествовании речено: «…Выходя, они (иудеи и римские войны, что вели Христа на распятье, – А.Б.) встретили одного Киринеянина (слышим, крестьянина. – А.Б.), по имени Симона; сего заставили нести Крест Его» (Мф.27:32). Православные сельские жители, возглашая: мы,крестьяне, слышали, чуяли душой в сем слове Крест, ибо русские крестьяне, в отличии от иных мирских сословий, худобожиих и чужебесных, со Святого Крещения и до воцарения богоборцев смиренно несли Крест Господень во Имя Христа Бога.
С крещенными веками христианское в мировоззрении сельских жителей причудливо сплелось с крестьянским: крестьяне не токмо учеников Христа, до апостольского служения рыбаков, пастухов, виноградарей, хлеборобов, но и Сына Божия причислило к своему крестьянскому сословию. Для сего сельские мудрецы изыскали в описаниях земного обетования Иисуса Христа изрядно крестьянского: воплотился в крестьянско-ремесленной среде, до тридцати лет плотничал и, надо думать, попутно занимался земледелием, что было неизбежно в патриархальном царстве-государстве, и даже был по-крестьянски бережлив:
«…И когда насытились, то [Христос] сказал ученикам Своим: соберите оставшиеся куски, чтобы ничего не пропало…».(Ин.6:12)
В очерке «Слово о русском слове» я писал о стилевом родстве языка Сына Божия с крестьянской речью и теперь напомню: «Русские крестьяне, мистически исходя «от креста» и «Христа», выражали земные и небесные мысли не мертвецки условным, научным языком, но образным и притчевым, а образы, как Иисус Христос в поучениях и заповедях, брали из крестьянской и природной жизни. (…) Удивительно, что Сын Божий говорит не наукообразно в отличии от книжников и фарисеев, но беседует с народом на языке крестьян и рыбаков, щедро расцвечивая речь пословицами и поговорками: «Уже бо и секира при корени древа лежит: всяко древо, еже не творит плода добра, посекаемо бывает, и в огнь вметаемо» (Мф. 3:10); или: «Его же Лопата в руце Его, и отеребит гумно Свое, и соберет пшеницу Свою в житницу, плевелы же сожжет огнем неугасающим» (Мф.3:12); или вспомним и притчу о сеятеле зерна – Слова Божия:
«Се изыде сеятель, да сеет. И сеющу, однова падоша при пути, и прийдоша птицы и позобаша ея; другая же падоша на каменных, иде же не имаху земли многи, и абие прозябоша, не имаху глубины земли. Солнце же взсиявша, привянувши: и не имаху корения, изсохша. Другая же падоша в тернии, и взыде терние, и подави их. Другая же падоша на земли доброй, и даяху плод…» (Мф.2-8)
По воле Божией сей горний, благолепный речевой лад обрели апостолы, выходцы из крестьян, а потом – святые отцы, келейные старцы, древнерусские летописцы, православные писатели, особо средневековые, изредка мирские, что сподобились дара Божия.
Образный, пословично-поговорочный, прибауточный язык былого русского крестьянства, воплощённый в былинах, песнях, сказках, православно-житийной мифологии и даже в обыденной речи, бытовал не ради самоценности языка, не ради пустомельного краснобайства, но из русского любомудрия да ради зримого выражения народной жизни. Ведь и Сын Божий, и святые отцы поучали притчевым, по-крестьянски пословичным, природно образным языком лишь ради благолепного и украсного воплощения в речевой стихии Слова Божия».
***
О крестьянской набожности… «Кто не понимает Православия, тот никогда не поймет народа нашего», – утверждал Федор Достоевский, гениально отобразивший русскую душу с ее горними взлетами и дольними падениями в бездну, когда поводыри – лукавцы либо слепцы. Сии заморские и доморощенные поводыри, лукавые либо слепые, столетиями расшатывали духовные крепи русского народа; и случались лихолетья, когда народный домострой подвергался сокрушительным ударам. Так было в правление чужебесного царя Петра Алексеевича, в коем домостройное простолюдье узрело предтечу антихриста, как и в грядущем богоборце Ильиче; и, видимо, не случайно жрецы богоборческой революции, порушив святые обители, храмы и памятники царям, сберегли петербургский памятник Петру I, словно древнему большевику.
Отечественные и чужеземные, потаенные и откровенные противники русской народности два века навязывали суждение о безбожности российского простолюдья, а уж тем паче, просвещённого дворянства и разночинства. Неистовый Виссарион Белинский, гневливо и маетно осиливший книгу Николая Гоголя "Выбранные места из переписки с друзьями", в ярости обозвал сочинителя: "…Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов…". А потом с горечью воскликнул:
«По-вашему, русский народ - самый религиозный в мире: ложь! (...) А русский человек произносит Имя Божие, почесывая себе задницу. Он говорит об образе: годится - молиться, не годится - горшки покрывать».
В ответ на письмо Белинского, написанное с "гневом, помрачившим ум, дышащем желчью и ненавистью", Николай Гоголь с жалостью писал: «Что мне сказать Вам на резкое замечание, будто русский человек не склонен к религии и что, говоря о Боге, он чешет у себя другой рукой пониже спины, замечание, которое Вы с такой самоуверенностью произносите, как будто век обращались с русским мужиком ? Что тут (говорить), когда так красноречиво (говорят) тысячи церквей и монастырей, покрывающих (русскую землю). Они строятся (не дарами) богатых, но бедны(ми) лептами неимущих. (…) Виссарион Григорьевич, нельзя судить о русском народе тому, кто прожил век в Петербурге, в занятиях легкими журнальными (статейками и романами) тех французских романистов, которые так пристрастны, (что не хотят видеть), как из Евангелия исходит истина.…»
Разговор о набожности или безбожности русского народа – разговор пустой, суесловный, ибо храмы на Руси возводились не токмо для благолепия городов и сел, а перво-наперво ради очищения души от скверны, ради утверждения в духе любви к Вышнему и ближнему; а храмов лишь в Белокаменной было сорок сороков. По сему поводу вновь напомню о легендарной и мужественной поэме Сергея Есенина «Страна негодяев», где большевиков приводила в ярость не столь даже «облагороженный» образ батьки Махно, крестьянского заступника, сколь образ ленинского комиссара Чекистова – прообраз Лейбы Троцкого. Вот Чекистов …еврей по фамилии Лейбман… и говорит с презрением о русских: «…Странный и смешной вы народ / Жили весь век свой нищими /И строили храмы Божии.../ Да я б их давным-давно //Перестроил в места отхожие». (Выделено мною, — А.Б.) И перестроили, ибо революция была актом религиозно-мистическим, богоборческим… (Более подробно о сем в моем очерке. «Душа грустит по небесам… Трагедия поэта Сергея Есенина»).
Project: MolokoAuthor: Байбородин А. Продолжение следует
Книга "Мы всё ещё русские" здесь