Мы шли по дороге и обсуждали, как поступить после услышанного. В итоге мы пришли к выводу, что слова старушки со Старой мельницы остальным лучше не передавать. Мало ли кто что мог сказать. Об этом лучше всего забыть, тем более, что до конца никому ничего не ясно. Конечно, что-то происходит, но что именно –никому не известно. «Они». У этого «что-то» даже названия своего нет.
Пока мы шли, я часто оборачивался назад. Мне казалось, что кто-то наблюдает за нами. Оглядываясь назад, я делал вид, что поправляю мешок, который сползал с моего плеча. Но сколько я ни вглядывался в лес позади нас, я ничего так и не увидел. Однако, ощущение чьего-то присутствия не покидало меня. Это самое паршивое, когда чего-то боишься и каждый шорох начинает привлекать твое внимание. Вот хрустнула ветка... Мало ли, но вдруг там кто-то сейчас идет за нами. Вот скрип... Что это? Ветра нет, но деревья скрипят… Интересно, как выглядел тот ураган, который видела тетя Вера? Хотя нет, я не хочу этого знать, не сейчас. Мне почему-то казалось, что если я буду даже просто думать об этом, то оно обязательно произойдет. Поэтому я старался думать о чем-то постороннем. Скоро в Ленинград. Должно быть, скоро, ведь мы уехали, так никого и не предупредив. Наверное, в школе меня за такое ждет выговор. Простой запиской от мамы тут не отделаешься.
Солнце иногда выглядывало из-за верхушек деревьев, и от этого становилось спокойнее и даже теплее, несмотря на то что онр уже давно не грело как следует. Умирающие деревья, опавшие листья, шорох в лесу… Никому ничего не расскажу. Даже ребятам. Очень хотелось бы поделиться, но нет. Я знал, что разговора бы не вышло. Если раньше мы рассказывали друг другу все о наших родителях, о стыдных вещах, о чем-то таком сокровенном, чем хотелось поделитсья, то теперь все было как-то иначе. Я даже мог представить, как сложился бы наш разговор. Я бы только начал рассказывать о том, в чем еще и сам не разобрался, как они тут же полезли бы с советами: «Почему ты то не сделал? Почему этого не спросил? Ведь от этого судьба твоей бабушки зависит! Почему ты в это веришь, опять бабушку хоронить, вместо того чтобы спасать, вздумал?» Нет. Не хочу. Я и сам ничего не понимаю. А выслушивать догадки тех, кто понимает еще меньше, кто не видел и не слышал всего этого – нет, я этого не выдержу.
Погруженные в себя, мы так и дошли до деревни, не обмолвившись и словом. Мы подошли к дому. В окне я увидел выглядывающую бабушку, она улыбалась и явно была рада нам. Когда мы зашли в избу, тетя Вера с мамой уже накрывали на стол.
– Ну, слава богу! Пришли, а мы сидели да гадали: успеют до обеда или нет.
– Пришли, пришли.
– Ну как, что сказала? Завтра поедем?
– Ничего, сказала, что ездить не надо, вон, травку дала, ее, говорит, пожечь нужно.
– Травку?
– Ну, у меня там сверточек.
– Ой, а мешок-то целый рыбы откуда? Соленая!
– А это вон, дядя Витя, тракторист с Кривого, задарил нас!
– Ой, как я рыбки соленой давно не ела!
– Ну, уж теперь всю зиму грызть можно, воды опиться не напасешься.
– Мам, тебе привет передавали да здоровья тебе пожелали.
– Кто?
– Да дядя Витя-тракторист, помнишь?
– Какой это?
– Да с Кривого ведь, вы же вместе работали раньше, помнишь?
– А-а-а.. Ну, вот как, хорошо как.
– Про тебя спрашивал, как ты там.
– Да хорошо, я-то что, хорошо.
– Вон, рыбы сколько дал, мешок целый.
– Ну вот… Хорошо как… Чистить же надо...
– Да соленая, уже засушенная.
– А-а-а... Вон как... Ну, хорошо теперь.
– Ты-то как себя чувствуешь? Ничего?
– А?
– Ты-то как, говорю, все хорошо?
– Да чего же... Хорошо все...
– Целый день сидит у окошка, выглядывает, бубнит что-то. Вас ждала, наверное.
– А сейчас чего сидит?
– А черт ее знает, что-то все потерянная какая-то, хуже слышать начинает.
– Ну, а какие уже годы-то...
– Да нет, не то, всегда хорошо слышала, а тут, знаешь, порой слышит, переспрашивает, слова слышит, а понимать не понимает.
– Да-да, я тоже такое заметила, говоришь ей: «Пойдем чай пить", – а она переспрашивает, слова повторяет, словно незнакомые, раздумывает, как задачку у нее спросили какую-то.
– Мам, ты чего там? Хватит у окна сидеть, давай за стол, уже накрыто.
Бабушка медленно пошла к столу, словно ее отвлекли от какого-то очень интересного занятия. Сев за стол, она окинула стол пустым, стеклянным взглядом.
– Ты чего там все сидишь-то?
– А?
– Ты чего все в окошко-то разглядываешь?
– Да жду...
– Кого?
– Да мало ли кто в гости зайдет.
– А что, кто-то в гости обещался зайти?
– Ну дак... Должны же гости-то зайти...
– Опять что-то не то говорит.
– Кто зайти-то должен, мама?
– Дак они обещались вечером зайти.
У меня по спине опять пробежал холодок, кажется, я первый догадался, о ком идет речь, остальные пока не встревожились. Тетя Таня продолжала расспрашивать бабушку:
– Кто?
– Дак они, которые там-то... Рядом тут все ходят… А вечером в гости хотят зайти...
Обе мои тетки вместе с мамой застыли с ложками в руках и уставились на бабушку. Лица их осунулись. Словно их ждало очередное потрясение, которое удивить уже не сможет, но доставить неприятностей – вполне.
– Ты, мама, знаешь, что? Мы к бабушки тут ходили, в Старой мельнице живет, помнишь?
– Кого?
– Да неважно... Она нам так наказала, что двери никому открывать вечером нельзя, даже соседям и родственникам. И чтобы сами все дома были в поздний час. Двери открывать нельзя, говорит, слышишь?
– Двери? Ну дак зайдут ведь, может, в окошко влезут или через трубу...
– Мам, ты сейчас про кого говоришь? Кто через окно-то зайдет? Воры?
– Какие воры?
– В окно, ты говоришь, или через трубу – кто зайдет-то?
– Дак они ведь, они... Зайдут.
– А откуда ты знаешь?
– А они мне сами сказали.
– Когда?
– Да я с кухни слышала, когда утром печь топила, с печки все сама слышала.
– И как же они сказали?
– Сказали, что придут скоро, вечерком заглянут, и весь день тут бродят.
– Где?
– Да под окнами бродят, рядышком все.
– Вот как хорошо. Под окнами, значит, бродят. Замечательно просто.
Мама, сидевшая у окошка, на всякий случай заглянула в него... И тут же, громко вскрикнув, отскочила. Все поднялись из-за стола. Тетя Вера вжалась в стенку, подальше от окошка. Тима начал громко лаять. Я побежал в большую комнату. Через дальнее окно я увидел, как под окном, от которого отскочила мама, проходила какая-то старушка.
– Кто там?.. Теть Нин, ты, что ль?
– Я-я, впустите в гости, девоньки, на чаек к матушке вашей пришла.
– Открыто, теть Нин, заходи.
– Вот ведь, с ума сведет.
– Ой, это тетя Нина, господи, как же напугала-то
– Да уж, она в этой фуфайке старой, как леший прямо.
Мы все дружно рассмеялись, а тетя Таня начала изображать быструю, но какую-то угловатую походку нашей соседки – мы начали смеяться пуще прежнего. Дверь на крыльце скрипнула. Пес продолжал лаять, а из-за двери уже доносился скрип половиц в коридоре.
– Ну, что там? Съездили, я видела...
– Да, съездили, Теть Нин.
– Ну что, что? Что она сказала?
– Ну, сказала что травкой вот, сегодня как раз стопим, травкой пожечь, окурить травкой ее надо. А потом и дома, в местах во всяких.
– А что за травка-то?
– А кто его знает, непонятно, и запаха особого нет, травка как травка, в кульке у меня положена.
– Хорошо... Хорошо, не доставай травку ту и окури, только под вечер не ходи, нельзя вечером в баню ходить.
– Да ну, теть Нин, это, я помню, бабушка нас все пугала, когда мы маленькие были, что нельзя вечером в баню ходить, потому что банник там с нечистой силой моется и задрать может.
– А мне она всегда говорила, что в подпол утащить может.
– Ну, или в подпол, это уж совсем сказки детские.
– А вот зря... Сейчас-то меньше верят в такое, а зря... Раз на раз не приходится!
Мама с тетей Верой решили приняться за дело и начать топить баню, чтобы успеть истопить ее, иначе мыться всем бы пришлось под самуюночь. А идти в баню так поздно никто не собирался, и больше не из-за суеверий, а из-за неудобств. В это время нужно было заниматься ужином. Идти после ужина с полным желудком тяжело, а совсем поздно если – значит, можно в бане и задремать. Такое может очень плохо закончиться, хорошо, если хотя бы откачают. Да и без этого, возвращаться в самую ночь из бани, а потом еще и домашними делами заниматься, вместо того чтобы отдыхать с легким паром, тоже не самое приятное занятие. Вот и старались истопить ее до ужина, чтоб потом, распарившись, как следует наесться. Я пообещался в скором времени прийти, чтобы наносить воды в баню, а пока я не спеша допивал чай после сытного борща и жареной картошки с грибами. Бабушка сидела за столом и пила чай вместе с нами, но участия в разговоре не принимала, словно она была маленьким ребенком, которому совсем не было дела до разговоров взрослых.
– Вот я помню, раньше все бани боялись, там нечистая сила жила, так говорили.
– Да ну, брось ты, теть Нин.
– Да, так все раньше говорили, и раньше, чтобы в баню в неположенное время зайти, разрешения спрашивали, стоя на пороге.
– У кого? У банника, что ли?
– А какжно? Ведь баня была единственным местом, где и крестики нательные снимали, и икон не держали, и даже освящать баню нельзя было, такие правила были.
– Ну, дак раньше всяких поверий было, по ним ни шагу не ступить, ни слова не сказать.
– Ну, кто соблюдал правила, тому и хорошо было, а мы вот маленькие были, дак баню очень боялись, только мыться с мамой ходили, а так ни ногой!
– Я вот помню, как с сестрой старшей пошли сена вечером коням дать, а что-то нас черт дернул об баню обойти, подходим – и слышим: шумит что-то... Вода плещется, ковшами стучат, как толпа мужиков моется, мы спугались да к батюшке прибежали, а он как услышал – посерьезнел сразу и наказал так: «В баню никогда с темнотой не ходите и рядом не стойте, там по ночам банник нечистую силу принимает и моется с ними, а кто зайдет, того черти к себе заберут или банник задерет до смерти».
Бабушка тут же оживилась и вступила в разговор. Я даже сначала не обратил на это внимания, а потом обрадовался, что она снова с нами и снова разговаривает, говорит что-то, понимает и слышит нас, а не отделывается парой слов, витая где-то в облаках.
– Да-да, помню, нам и мама, и бабушка тоже так наставляли: «В баню ночью не ходите, а если пошли, то у банника спросить разрешения надобно».
– Да, вот тебе и матушка подтверждает, а ведь и колдовки все разные раньше ходили по баням, ведь как пойдет в баню, значит, что-то задумала, что-то нехорошее делает.
– И гадали, гадали на праздники на все только в бане.
– И то верно...
Вскоре разговор о том, как было раньше, мне наскучил, и я решил пойти за водой в баню. Взяв ведра из коридора я отправился на колодец. Таскать тяжелые ведра с водой по кривой тропинке от колодца до бани было намного тяжелее, чем до дома. Да и ходить за водой нужно было гораздо больше, пока не наполнится полный бак над топкой и несколько бочек. В общей сложности я уложился в семнадцать заходов. Баня уже топилась. Пока я занимался изнурительным трудом, заполняя пустые бочки, мама сказала, что через пару часов я могу пойти мыться первым, после чего они хотят сходить все вместе с бабушкой, вчетвером, чтобы дать ей подышать травами, как и было задумано, и помочь ей как следует помыться и попариться. В окошко кто-то постучал. Я выглянул и увидел там Даньку с Машей. Несмотря на недавнее нежелание что-то им рассказывать, я побежал на улицу, чтобы выдать им все как есть.
Мы сидели за деревней на опушке леса у костра. Мы часто жгли костры летом, и я вновь отметил про себя, что осенью все совсем иначе. Кругом стоял холод, дул ветер. Нам всем хотелось поближе прижаться к огню. Его тепло теперь особенно чувствовалось. Раньше мы жгли костер просто для красоты и атмосферы, чтобы, когда стемнеет, нам было светло, чтобы потом закопать в угли печеную картошку, поджарить на огне хлебушек, а потом попрыгать через костер. Теперь же костер был необходим, и его пламя даже казалось нам чем-то священным. Огонь, возле которого можно отогреть замерзшие руки и в который можно смотреть бесконечно. Вокруг начинало темнеть. Солнце вновь склонялось к Либежгоре.
– Слушай, а правда, что страшная эта их колдунья?
– Да, есть что-то в ней такое. Что-то неприятное.
– А что именно? – Спросила Маша. – Она уродливая?
– Нет, видок у нее, конечно, еще тот, но… Больше всего меня напугали ее глаза. Один словно стеклянный, а второй такой живой, бегающий, словно не ее вообще.
– Жуть какая.
– И смотрит так, знаешь, словно видит все в твоей голове, словно вовнутрь тебя смотрит. А где Ленка?
– Они со Степой на великах катаются, у лавы.
– Вот друга-то нашла.
– А ты ревнуешь, что ли?
– Еще чего!
– Ревнует, еще как ревнует, смотри, в лице изменился! – Сказал Даня, и они с Машей рассмеялись.
– Я домой пошел.
– Ну что ты как девчонка?
– Ты думаешь, – спросил я холодно, – что я на кого-то из вас всех обижаюсь? Мне все равно, честно. Абсолютно все равно. Мне просто в баню пора. Потом как-нибудь еще посидим, если будет время.
Я медленно встал и ушел, даже не оборачиваясь на них, хотя знал, что они долго смотрели мне вслед и обсуждали меня. Ну вот, и правда как девчонка. От того, каким голосом я с ними попрощался, мне аж самому холодно и обидно стало. Ну вот они-то здесь при чем? Ведь правду говорят – ревную. Что-то кольнуло внутри. Как ни обманывай все же правду говорят. Чего мне себя перед собой-то выгораживать? Мерзко. Лучше бы мы не виделись этой осенью. Этой осенью все пошло не так.
Я начал представлять, как Ленка катается со Степкой. Как они обсуждают меня, как он говорит ей всякую чепуху, врет и выдумывает небылицы, чтобы похвастаться, а она подыгрывает ему. Так уж она была воспитана. Всегда поддерживала тех, с кем было в тесной дружбе, даже если этот человек был неправ. Я всегда старался пренебрегать этим, не принимать, признавать свои слабости, если это необходимо, смотреть правде в лицо. Помню, как однажды мы играли в казаки-разбойники, нарезали жгутов из старых велосипедных камер и сделали всем рогатки. Разделились по командам и воевали по всей деревне, стрелялись мелкими камешками из рогаток, прятались по оврагам, кустам, зарослям у реки. Степка несколько раз попал Даньке камешком по макушке, хотя мы договаривались ни в коем случае не стрелять по голове. Я тогда зарядил в рогатку камешек побольше и выстрелил Степке прямо в лицо. Он заплакал, я попал ему прямо в веко, у него теперь назревал под глазом фингал. Ребята из Степкиной команды обвиняли во всем меня, а Ленка пыталась защитить, соврать, что меня вообще там не было, что я был рядом с ней. А я остановил ее и во всем сознался, сказал, что специально ему выстрелил в лицо, за то, что он два раза уже попал Даньке по голове, и что желания у меня с ним играть никакого и нет, если сам он как подлый трус будет вредничать, а от справедливой расплаты будет в слезах убегать жаловаться матушке. Степка оправдывался, что он вообще ни в кого не попадал, а если и попадал, то случайно. Большинство ребят меня поддержало тогда, и все замялось, так и не дойдя до взрослых. Уже не помню даже, чем Степка тогда оправдал свой синяк под глазом. Но мне всегда было приятно, когда Ленка пыталась за меня заступиться или прикрыть, хоть и немного стыдно. В тот раз нас тоже дразнили: «Первым делом за своего любимчика заступаешься, не так ли?» Интересно, теперь она стала бы заступаться за него, даже если бы он был неправ, только потому что они дружат?
Когда я вернулся домой, бабушка все сидела одна на диване у окошка. Я подошел к ней и опустился на пол возле нее. Она обернулась и посмотрела меня добрыми, но уставшими глазами.
– Бабушка?
– Чего, внучек?
– А расскажи про тех, которые из леса в гости к нам ходят и покушать просят?
– А чего про них рассказать?
– А как они в гости заходят?
– А через дыры они ходят, через дыры заглядывают.
– А через дверь не могут?
– Могут и через дверь, если их впустить.
– А они в дырах живут?
– Да кто их знает, они через дыры шепчут, даже руку вытащить, а если кто маленький, то и забежит не надолго.
– А если его поймать?
– А как поймаешь? Он юркий, раз в дыру обратно, и все.
– Они злые?
– Ну коли разозлить, дак и злыми могут ведь быть.
– А если не злить?
– Ну а ежели не злить, то и не станут, это ж все наши, тутошние.
– Как понять?
– Ну, они тут все, а есть те, которые за ними, они-то все другие.
– Какие они, бабушка?
– Они всякими могут быть, от них страшно, иной раз и по стене проползти может, под столом спрятаться, захочет – кошкой обернется, а захочет – и человеком.
Я смотрел на бабушку, и мне казалось, что она просто рассказывает какую-то старую сказку перед сном, как в старые добрые времена. За окном красным заревом отсвечивали последние лучи солнца. Я прислонился головой к бабушкиным коленями, и она начала гладить меня морщинистыми руками, как котенка. Через пару минут мне нестерпимо захотелось спать.
– Ба, я пока что прилягу на печку?
– Ложись-ложись, скоро в баньку.
Мне снился очень странный сон. Я стоял в у двери возле обеденного стола, кажется, кто-то даже сидел за ним и пил чай. Я слышал голоса бабы Нины, Тани и своей бабушки. Вдруг входная дверь открылась, и через порог ступила Воробьиха. Она подошла прямо ко мне и передала какую-то записку. Я взял ее и в ту же секунду увидел, как в коридоре бегают какие-то люди в белых простынях. Они пробегали возле двери то в одну сторону, то в другую. Они смеялись, танцевали и, кажется, играли... А потом Воробьиха сказала, что мне нужно куда-то пойти. И я пошел. Пошел сквозь стены, прямо на улицу. Вокруг было темно, а за моей спиной какие-то огромные чудовища трясли дом. Я их не разглядывал, мне почему-то было не до этого, мне нужно было срочно дойти куда-то... Я слышал, как внутри бьется посуда и как мои родные кричат от страха, ударяясь о стены трясущегося дома, но мне нужно было срочно идти дальше. Я ясно помню, как шел по дороге и свернул в сторону кладбища. Там стоял тот самый дом. Без окон, с одним-единственным входом. Какие-то мужики его закапывали. А внутри были люди, они все жались возле одной свечки и что-то говорили... Или, быть может, делали... Но они все были сосредоточены, это было важно, я чувствовал это. Когда я подошел к двери, кто-то из них вышел и попросил меня отдать им записку. Я сунул руку в карман, но записки там не оказалось. Ее больше не было. Может, я где-то ее потерял? Они все начали выходить по очереди, и тут я почему-то впервые осознал, что эти люди не были мне знакомы. Какие-то чужие. В них чувствовалось что-то отталкивающее. Они продолжали выходить и смотреть на меня с разочарованием и даже грустью. Они начали называть меня по имени. Они звали меня, кто-то тихо, кто-то чуть громче. А потом один из них подошел ко мне, схватил за плечо и начал трясти:
–Да вставай же уже, Рома, так всю баню проспишь.
–Ты посмотри, как уснул крепко, аж не добудишься!
–Что?.. Кто?.. – Подскочил я.
–В баню иди, вещи я тебе уже собрала.
Я забрал белье, полотенце и полусонный, сунув ноги в галоши, побрел из дома до бани. Все было как в тумане. На улице было еще светло, но уже чувствовалось, как вечер переходит в ночь. Наша баня стояла не у реки, как у большинства, кто жил на стороне берега, а возле большого огорода, где начинались поля, за которыми острым забором стоял лес. И пока я шел в баню, я мог наблюдать за ним отблески вечернего зарева. Глаза с трудом открывались, а сам я мысленно все еще лежал головой на подушке. Я зашел в предбанник, разложил чистое белье с полотенцем и начал раздеваться. Окончательно освободившись от одежды, я открыл маленькую дверцу в баню, шагнул за порог, нагнув голову, чтобы не удариться, и с шумом рывком захлопнул за собой дверь, не давая пару вырваться наружу. В бане было душно, но еще не жарко. Я приоткрыл дверь, вспомнив, как учил меня Витя, зачерпнул из котла полный ковш кипятка и выплеснул на камни. Столб пара, скрывший все перед моими глазами, резко начал обжигать мне уши, нос и лицо. Вдыхая горячий воздух, я еще шире открыл дверь, чтобы выпустить из парилки первый пар. Пар рассеялся, сквозь кривое маленькое окошко стали вновь пробиваться лучи вечернего света. Я вновь резко захлопнул дверь. Стало значительно жарче, но воздух уже не так обжигал. Я подумал, что скоро из армии вернется Витек и было бы неплохо научиться к его возвращению сдавать по три раза и не прятаться потом на нижних полках. Я набрал почти полный ковш и еще раз плеснул его на камни. Вновь раздалось шипение, от жара в теле появилась приятная ломота. Немного выждав, я повторил процедуру. Теперь, как и в первый раз, мне начало обжигать сначала уши, потом и все лицо, но совсем скоро дышать стало легче. «Ну, еще последний разок – и победил,» – пронеслось у меня в голове. Я сдал еще раз. Уши жгло так, словно к ним приложили горячий кусок металла. Я не выдержал и присел. Но пар кругом был настолько горяч, что даже так дышать было тяжеловато. Немного отдышавшись и оставив ковш на полу, я собрался с силами и полез на верхний полóк. С меня ручьями стекал пот. Когда воздух перестал обжигать легкие, я расслабился и предался приятной дремоте. И произошло то, чего я никогда бы по доброй воле не допустил. Я уснул прямо на полке, влекомый в неизведанные миры.
Мне снова снились какие-то незнакомые люди. Мы были в лесу, кругом были какие-то девушки и мужчины, старики и дети. Они куда-то смотрели, но я не мог разобрать, куда именно. Дети резвились вокруг меня резвились, они кружились, взявшись за руки, убегали друг от друга и смеялись. Некоторые люди были одеты странно. В белые одежды, какие-то старомодные, увешанные металлическими побрякушками. Другие были одеты обычно, в простые фуфайки и платья. Когда я подошел ближе, то увидел, вокруг чего они все столпились. В центре была необычная конструкция из каменных стен и деревянных лежанок, на которых были какие-то горшки, металлические ухваты и что-то подобное. Настилы были сооружены у каменных стен, кажется, их было четыре, на некоторых из них размещалось некое подобие стола и стульев, кроватей, снова множество горшков, посуды, еще каких-то предметов, а в самом центре, где стены соединялись, образуя некое подобие креста, была свалена куча трав, сена и веток. Все это было окопано по кругу огромным рвом, образуя приличный высокий вал с проходом, по которому к центру конструкции продвигались какие-то люди в белых платьях до самых пят. Все они были одинаково босы, в одних лишь белых накидках. Ров по окружности был тоже завален какими-то ветками, палками и скошенной травой. Люди, проходящие колонной по проходу через ров, подошли к центру, и разложив посуду в самом центре, прямо на траву, сено и ветки, начали что-то разливать из горшков в посудины. Кажется, они устроили обед. Остальные смотрели на них. Через некоторое время к ним двинулась еще одна группа людей. Я не успел разобрать, как они выглядели; единственное, что попалось в глаза, это то, что они не были в белом и несли на деревянных носилках людей, завернутых в простыни и кору деревьев и усыпанных какими-то цветами и травами. Это были покойники. Это были похороны, черт возьми, я только теперь понял... Это были похороны. Тела люди оставили на настилах, возложили в центр, где обедали остальные, и вышли обратно. Потом они же убрали проход через ров и со всех сторон его подпалили. Огонь в первую же минуту охватил весь ров, образуя непроходимое кольцо пламени, поднимаясь все выше и выше. Стена пламени поднялась выше насыпного вала, и вся конструкция оказалась в огне вместе с оставленными там телами и пировавшими внутри людьми, которые, словно не чувствуя боли, продолжали смеяться, бегать по настилам, танцевать возле стен и угощаться из горшков. Большинство людей взялись за руки и завели вокруг этого огромного кострища стремительный хоровод. Некоторые же продолжали стоять в стороне и смотреть на происходящее. Потом все перемешалось. Я помню, как шел с кем-то по узкому земляному проходу в холме. Внутри на кроватях лежали покойники, завернутые в белые простыни. Перед ними центре стоял стол, на котором была еда, а вокруг танцевали девушки. Они кружились с невероятной скоростью, и в самом центре, под столом с едой, открывалась, раширяясяь, какая-то воронка... Она становилась все больше и больше, плавно вертясь в ту же сторону, что и танцующие девушки. Потом, я помню, какие-то другие молодые девушки, уже в других нарядах, больше похожих на старинные национальные одежды, кружили хоровод. Но все было иначе, они были очень напуганы. Они боялись, страх и напряжение отчетливо читались в их глазах. И они с еще большей силой старались вертеться, взявшись зачем-то за платки. Вокруг, на окошенном поле в лучах солнца, там и тут начали появляться какие-то люди... Они медленно выходили из-за деревьев и словно пыли в разные стороны, поглядывая в центр поля, на котором кружились девушки. Потом я видел все тот же странный дом у нас на кладбище, без окон, с единственной входом, а внутри виднелись люди со свечой... Их закапывали сверху. Закапывали... И когда их всех закопали, мужчины, сошедшие с образовавшегося холма, с трепетом прислонились к холму так, как обычно прислоняются к больному, чтобы послушать, как бьется его сердце... А затем воодушевленно переглянулись:
– Слышишь?
– Открыли дверь.
– Открыли, открыли...
– Ну, вот как хорошо, хорошо-то как...
– Открой дверь.
– Теперь к ним пойдут, все хорошо будет.
– Открой дверь.
– Открой нам дверь!
– Рома, ты слышишь? Открой дверь сейчас же!
Я очнулся... В глазах было темно, а голова жутко болела. Ничего не видно, может, я ослеп? Кто-то колотился в дверь снаружи.
– Ты слышишь?
– Да-да, мам, слышу... Иду.
– Ты чего там?
– Задремал...
– Ты с ума сошел, что ли?!
В глазах прокатились кровяные волны, голова стала чуть легче, хоть боль и не прекратилась, зрение частично вернулось ко мне. Я попытался спрыгнуть, но чуть не упал с ног, все кружилось и плыло. Кое-как, испугавшись больше за то, что мама испугалась за меня, я собрался и изо всех сил постарался показать, что вполне хорошо себя чувствую. Я подошел к двери и открыл.
– Ничего себе! Ты посмотри на глаза свои, все сосуды полопались!
– Что?
– Ты хоть слышишь меня?
– Да.
– Голова кружится?
– Немного, сейчас уже прошло.
– Ну точно, угорел, да ты с ума сошел! Так ведь и умереть можно!
– Да ну, брось ты.
– Ничего себе, как насдавал. Пар столбом с тебя валит. А внутри-то какой туман, ты что?
– Да все хорошо, я случайно задремал, сейчас за минутку помоюсь и выскочу.
– Не вздумай даже спать.
– Нет-нет, теперь уже точно нет.
– Надо выпустить пар, – с этими словами мама открыла дверь еще шире и подождала, пока густой туман не выйдет из бани. Она долго омахивала меня полотенцем, пока я окончательно не смог ее убедить в том, что со мной все в порядке.
– Я все же помоюсь, я могу. Все хорошо, я больше не усну уже точно.
– Смотри мне, я тут буду, на огороде, возле окошка как раз, через каждые пять минут буду подходить и тебя спрашивать, и не вздумай мне не ответить.
– Хорошо.
Мы еще немного посидели в предбаннике, пока я окончательно не пришел в себя, хотя поначалу на прохладном воздухе мне оказалось даже хуже, чем внутри. Но вскоре давление упало до нормального, и я окончательно очнулся. Пока я остывал, мама еще раз чуть-чуть приоткрыла дверь, выпустив остатки пара, а потом захлопнула парилку и вышла из бани в огород.
– Ты как хоть там угорел?
– Да уснул, говорю же.
– Ничего себе. Так ведь и не проснуться можно, нельзя так, не выспался, что ли?
– Да вроде выспался.
– Устал, устал он после Старой мельницы, наверное, с утра ведь самого подняли, да до этого еще ночь плохо спали.
– Ладно, чаю вот допивай, да полежи, отдохни, но не засыпай, а то к вечеру голова совсем тяжелой будет. И спать не захочется.
– Ну, тогда уж мне лучше вообще не ложиться, а то точно усну.
– Ну, не ложись, я вот Тимку выпустила, хочешь, с ним поиграй.
– Хорошо, там видно будет.
– Ну ладно, Рома, мы собрались, пойдем попаримся да маму помоем.
– Вы с травкой той пойдете?
– Да, а потом вернемся, и дома еще окурить надо, теть Нина сказала, что придет, поможет.
– А она зачем?
– Да пускай, я все рано не знаю, как там да что. Маму уж в бане попарю и травку пожгу, а дырки тут какие-то пускай она, я откуда знаю, какие дырки нужно.
– Хорошо.
– Она если раньше-то придет, пока мы в бане будем, ты ей дверь-то открой, чаю налей. Ну, чтоб все как полагается.
– Конечно, идите.
Когда они все отправились в баню, я остался в доме один и начал планировать, чем бы заняться и как убить время до вечера. Работы почти никакой уже не осталось. С друзьями видеться особо не хотелось. Да и к тому же, нужно было обсохнуть после бани. Оставалось лишь выйти прогуляться по огороду или по деревне, пока окончательно не стемнело. Пока я придумывал, как же поступить, на крыльце раздался скрип двери. Кто-то поднялся по ступеням и вошел в коридор. Хлопнула входная дверь.
– Кто?
– Да это я.
– А, это ты, мам.
– Полотенце себе забыла. Всем взяла, а себе нет.
– Ясно.
Повозившись немного в шкафу, она взяла то, за чем возвращалась, и снова ушла. Издалека послышался скрип ступеней на крыльце, хлопок двери и легкий лязг цепи Тимы, по всей видимости, потянувшегося к маме. Я поймал себя на мысли, что кругом опять раздавались какие-то звуки. Скрипы, шорохи. Не внутри избы, а где-то в глубине дома. То ли из клити, то ли со двора. Но мне почему-то не было страшно. Меня совсем не тревожила мысль, а вдруг это что-то опять не то происходит. Все было спокойно. Я надел сапоги, накинул фуфайку и вышел из избы в коридор. Там было темно, но я спокойно дошел до крыльца, повесил замок, а ключ, как и положено, спрятал за доской. Выйдя с крыльца, я повернул завертку и принялся трепать пса. Вдоволь наласкавшись, Тима упал прямо мне под ноги, умиротворенно рыча.
– Скоро домой, да? Утомился, бандит? Или не хочешь в свою конуру?
Когда мне наскучило мое занятие, я решил отправиться в сад. Ягоды уже все были собраны, поэтому пришлось довольствоваться кислыми яблоками. Съев парочку, я перешел к красной рябине, а потом и к черноплодке. Осознав, что если я не остановлюсь, то скоро у меня язык перестанет двигаться от вязкости во рту, я направился в сторону бани. Подойдя к покосившемуся забору, я остановился и поглядел в сторону леса. Вечерние сумерки плавно превращались в темноту. Тишина.
У бани было слышно, как переговаривалась моя родня. Я не слышал, о чем они говорили, но по интонациям было понятно, что все в порядке. Раздался лай. Баба Нина. Я побежал скорее к крыльцу, чтобы старушке не пришлось ждать под окнами или чтобы она и вовсе не ушла, заметив закрытую заложку на двери. Но когда я подбежал к крыльцу, никого не было. Тима, облизнувшись, посмотрел на меня. Дверь на крыльце была не заперта. Мне стало не по себе. Я припомнил слова бабушки о том, что вечером к нам придут. Я аккуратно приоткрыл дверь, даже и не думая заходить внутрь, и увидел, что замок снят. Через мгновение кто-то громко затопал в коридоре. Я даже не успел толком испугаться, как на пороге появилась тетя Таня.
– Ух... А я думаю, кто тут... Опять что-то забыли?
– Да не говори, что и за дело, всей толпой собирались, и туда-обратно теперь бегать!
– Как там? Все хорошо?
– Ну, а чего же нет, баня не остыла, дак хорошо!
Тетя Таня вышла, а я решил зачем-то зайти в дом. Я попросту слонялся, скучая от безделья. Тима снова залаял. Я выглянул в окошко. Баба Нина шла мимо крыльца в сторону бани. Видимо, увидела тетю Таню и решила сразу пойти к ним. Ну, вот и ладно. Не собираясь их дожидаться, я просто прилег на кровать. И, разумеется, сразу же уснул.
Мне снилась какая-то несуразица. Сначала мы всей семьей сидели за столом и ужинали. Потом пришли какие-то в гости, мы были им рады, а они, встав на пороге и открыв дверь, стали звать еще кого-то. Через минуту эти кто-то хотели зайти к нам в избу с гробом. Они зачем-то тащили с собой пустой гроб. Тетя Таня стала на них ругаться и просила оставить гроб в коридоре, но незнакомые люди, особенно какая-то пожилая старушка в рваной фуфайке, очень возмущались этому. Старушка уговаривала нас принять всех гостей с гробом, потому что без гроба никак нельзя, «не по-людски». Затем мы опять были на каком-то кладбище, но гробы там были не в земле, а снаружи, а кругом ходили какие-то люди, тоже незнакомые. Потом, помню, мы копали в огороде какую-то яму и откопали там странный небольшой домик, в котором не было ни окон, ни трубы – ничего, кроме одного маленького узкого прохода. Прибежали какие-то цыгане с детьми и начали уговаривать нашу бабушку пойти жить в этот дом вместе с ними. Она не хотела и сопротивлялись, но они как-то ловко подтаскивали ее все ближе и ближе к этой яме с домиком. Мы пытались прогнать их, но начался очень сильный ураган. Мы все спрятались за нашим домом. Ветер, дувший со стороны леса, срывал у дома крышу. Ее куски полетели куда-то за соседние дома, прямо в речку, потом туда же полетел забор. Оторвались оконные дверцы. Мы сидели на земле, прижавшись друг к другу. Нам было очень страшно.
Я проснулся, когда на меня прыгнул кот. Он иногда, конечно, забирался на меня или еще на кого-нибудь, чтобы улечься поспать в тепле, но делал это переминаясь и приглядываясь, не прогонят ли его. А тут он просто запрыгнул и сел, словно на стул. Я смотрел в его глаза и чувствовал, что что-то не так. Я приподнялся, глядя в его светящиеся зеленые глаза, а он надавил мне на грудь передними лапами так, что я плюхнулся обратно в кровать. Он оказался таким тяжелым... Словно... Это невозможно с чем-то сравнить, он был просто невероятно тяжелым, я даже не мог оторваться от кровати, меня придавило так, что даже сама кровать заскрипела, прогнувшись к полу. Я ничего не понимал. Было тяжело дышать. Мне показалось, что кот начал меня душить лапами, причем я четко ощущал его пальцы, ладони и грубый хват, как если бы вместо лап у него были огромные мужские руки.
Я опять проснулся. Дышать было тяжело. Грудная клетка болела, как если бы все только что было по-настоящему. Я не мог привести мысли в порядок и уже через пару секунду начал забывать все, что мне снилось, кроме одного. Меня кто-то душил. Душил так, что я проснулся от этого с болью в груди. Вот ведь черт, весь день какая-то чушь снится из-за того, что с утра не выспался… А тут еще эта бабка со Старой мельницы… Чтоб им всем такое же снилось!
