Когда я проснулся, все уже было готово. Стол был накрыт, все кругом бегали, чем-то были заняты и суетились. Я встал с трудом, несмотря на то что спал дольше всех и очень даже крепко. Мне все равно хотелось еще спать, но тетя Таня сразу же начала меня подгонять, потому что вот-вот должен был подъехать на мотоцикле дядя Толя Дым и довезти нас до Кривого. Я кое-как умылся, сел завтракать, и когда я допивал чай, за окном уже послышался звук приближающегося мотоцикла. Мама выглянув в окошко и заметила, что он подъехал. Тетя Таня схватила узелок и стала одеваться, я, залпом допив чай, последовал ее примеру.
Мы поздоровались с дядей Толей и начали думать, кому как удобнее сесть, чтобы втроем доехать на его «Восходе». Решили, что тетя Таня сядет сразу же за дядей Толей, а я почти на самый краешек за ней. Было очень неудобно, и мне сразу же показалось, что я слечу где-нибудь по дороге, но другого выбора не было. «Восход» уверенно тронулся с места. Дядя Толя ехал достаточно быстро, но плавно вписывался в повороты и мягко объезжал почти все ямы, поэтому я со временем перестал бояться сползти на заднее крыло мотоцикла, хотя удобнее сидеть не стало.
Уже через пару минут пейзаж сельских полей и домов нашей деревни сменился густым ельняком и высокими соснами. Ветки нависали прямо над дорогой, и иногда мне казалось, что они вот-вот ударят по лицу. Мы проехали несколько поворотов и маленьких развилок, за которыми виднелись небольшие поляны и луга. Минут через двадцать дядя Толя стал сбрасывать скорость, и из-за деревьев показалось широкое поле, за которым виднелись дома. Повернув за полем перед самыми домами налево, мы направились куда-то в глубь деревни. Остановившись возле одного из домов, Дым заглушил двигатель. Дом был стареньким и покосившимся, без забора или хоть какой-то маленькой изгороди. За ним виднелись теплицы, яблони и небольшой огород. Дверь дома распахнулась, и навстречу нам вышел какой-то невысокий старичок.
– О-хо-хо, я смотрю в окошко, думаю, ты али нет!
– Хм-м-м... Здравствуй, Витюш.
– Здравствуйте, дядя Витя!
– Ой, а кто хоть... Не серчай, совсем старенький стал, не вижу ни черта!
– Да это я, Таня, дочка Шурушкина.
– Ой, Танечка, совсем не признал!
Старичок подбежал, крепко пожал руку Дыма и начал обнимать тетю Таню. Вдоволь наобнимавшись и расцеловав во все щеки дочку своей старой знакомой, он обратил взгляд на меня и с улыбкой спросил:
– А это что же, Витенька у тебя?
– Да что ты, Витенька у меня уже в армии служит, летом этим придет.
– Ой-ой, какой уже... Совсем взрослый, значит!
– А это младшей нашей, Риты, сын. Рома.
– Ну вот, совсем старый, никого не узнать!
– Здравствуйте.
– Здравствуй-здравствуй! Ах, тоже большой какой... Баской племянничек-то у тебя. А что же это я... Проходите в дом, хоть чаем угощу, как раз самовар-то нагрет!
– Нет-нет, дядь Вась, нам некогда, спешим мы очень, за помощью к тебе пришли.
– Хм-м-м... Перекинь их, им на Старую мельницу нужно бы. Хм-м-мм...
– В Мельницу? Вон оно как… Дак это я мигом! Мигом, у меня лодка-то еще не убрана. На рыбалочку-то...
– Спасибо тебе, дядь Вась, мама вам приветов слала да гостинцев.
– Ну что ты! Еще не хватало!
Тетя Таня достала банки с консервами, и начался долгий обыденный для этих мест спор, кто кого должен угощать. Тетя Таня пыталась с уговорами вручить старику консервы, тот долго отмахивался, вытащил с крыльца целое ведро яблок и стал просить принять их взамен. В итоге, когда все мои карманы были набиты яблоками, он все же согласился принять консервы и украдкой спросил:
– Ну, а как она? Хорошо ли чувствует себя?
– Да не очень, дядя Вить.
– Не очень?
– Нет, худо ей, все что-то ей чудится теперь, кажется, что кто-то ходит... И нам тоже, неприятно так от этого…
– Чудится, вон оно как.
– Да, все говорит, что кто-то там кушать просит, ходит и хлеб крошит, а иной раз, вот вчера, например, вернулись мы домой, а у нее фотокарточки достаны, на стол поставлены и посуда перед ними разложена.
– Эвоно как.
– Да уж, не знаем теперь, что и делать.
– А на Мельнице вам куда? Подскажу, может, чего?
– Да мы вот к бабушке одной собрались… Поговорить...
– К какой бабушке-то?
– Я ведь не знаю, сказали, бабушка Шура тоже ее звать, со Старой мельницы, мол, она по таким делам, знает, чем помочь.
Старик словно приуныл, и задумавшись о чем-то своем, проговорил куда-то в сторону:
– Да, была у них такая, тетка Шура... Она, может, и знает.
– Дак ты нас перевези, дядь Вить, а мы там ее найдем уж.
– Да не вопрос, конечно! Найдем мы ее, там она, куда денется.
– Хм-м-м, только ты, Витя, лишнего не говори. Хм-м-м... Сам знаешь, если в сельсовете о таком узнают!..
– Да что ты, что ты! Я могила!
– Ну что ж... Хм-м-м... Тогда я поеду. Вы точно сами обратно? Или, может, прислать кого за вами?
– Да нет, дядя Толь, спасибо тебе огромное, мы уж сами, прогуляемся.
– Хорошо, тогда я поехал.
– Спасибо тебе, дядь Толь!
Дым пошел обратно к мотоциклу и завел его. Кикстартер бесполезно брыкался, отскакивая назад, и раза с шестого все-таки откликнулся гулким ревом заведенного двигателя. Дядя Толя сел на мотоцикл как-то лениво, словно на табурет, и медленно двинулся в обратную сторону. А мы, в который раз отказываясь от приглашения зайти в гости на чай, все вместе двинулись в сторону реки, еще глубже в лес от деревни. Проходя мимо одного из сараев, дядя Витя заглянул в него, взял весла, и мы двинулись дальше.
Вскоре перед нами открылся спуск к реке. Всю дорогу, пока мы шли, тетя Таня болтала со стариком о хозяйстве, погоде, убранном урожае и других сельских делах. Когда мы спустились, нам пришлось идти по доскам, уложенным через ржавчину, грязь и воду, балансируя на шатком настиле. Дядя Витя перевернул лодку, стоявшую вверх дном на бревенчатых подпорках и принялся стаскивать ее в речку. Мы помогали ему чем могли. Спустив лодку на мель возле берега, он, удерживая борта, жестом пригласил нас забраться в нее. Лодка, хоть и стояла на мели, немного качалась. Пока мы усаживались, старичок подбадривал нас, а после и сам ловко запрыгнул в нее , и оттолкнувшись ногой, принялся выруливать одним веслом. Берега реки были окошены, но местами все еще стояла высокая, непроходимая трава. Течение реки было очень едва слышным, но очень сильным. Вода в ней была непрозрачная, дна не было видно совсем, хотя глубина едва ли превышала двух метров. То ли сила такого течения, то ли еще что-то внушало необъяснимое желание быть поосторожнее и не засматриваться на воду. Вырулив на середину реки, дядя Витя просунул оба весла в крепления, и развернувшись к нам лицом, уселся на носу лодки и принялся грести, продолжая при этом непринужденный разговор о насущных проблемах. В его голосе совсем не чувствовалось напряжение, словно он не греб а просто махал веслами по течению. Вопреки моему ожиданию, скорость лодки усилиями нашего пожилого проводника оказалась достаточно высокой. Мне почему-то стало еще неприятнее смотреть в воду. Я представил, что если сейчас вывалюсь за борт, то очень быстро окажусь позади лодки, и понадобится очень много времени, прежде чем удастся ее остановить и вернуть против течения к тому месту, где я буду... Тонуть. Тонуть, именно тонуть. А ведь летом, когда вода уходит, мы купаемся у нас в деревне в этой же речке, и она кажется нам всем родной, знакомой и неопасной, хотя и там есть места, в которых купаться не стоит. Здесь же она вся казалось какой-то незнакомой, чужой и пугающей.
У противоположного берега появился просвет. Дядя Витя стал принимать ближе к нему.
– Уже приплыли?
– Ну дак а как же. Они тут почти напротив нас, немного ниже по излому живут.
– Хорошо бы и вам мост тут построить, да?
– Да, конечно, хорошо было бы. Мост бы не помешал.
– Ну, может, и вам когда построят.
– Да ну их, языком чесать только могут. О... Смотри-ка, Федька сидит, щас к нему и причалим да у него и спросим про тетку Шуру-то.
– А кто это?
– Да рыбак, вечно с ним места рядом, я тута ставлю сети, а он ниже, что ко мне не попадет, то к нему приплывет.
– Ясно.
– Все говорит: «Дай мне, Витька, рыбы, всю рыбу забрал...» Эй, на берегу!
– Эй!
– Здоровенько! Хорош ли день?
– Хорош, хорош.
– Ну, а мы к тебе, принимай.
– А чего ж не принять.
– Ты чего тут, сетку расплетаешь?
– Да чиню, совсем негожа стала, да сейчас обратно и поставлю.
Мы причалили к берегу у больших камней. Берег здесь на удивление был чистым, песчаным и живописным, но вот только домов за елями все еще не было видно, лишь только лес чуть дальше отступал от берега, оголяя дорогу, по которой нам, судя по всему, и предстояло идти.
Мы вышли из лодки, дядя Витя затащил ее кормой на берег и тут же присел на нее. Он продолжал болтать со своим знакомым рыбаком, пока тетя Таня не напомнила ему о нашем присутствии.
– Ох, и правда ведь, Федь!
– А?
– Вон, тута, помоги, хотят люди к бабушке вашей, к бабе Шуре.
– К бабе Шуре, значит?
Старый рыбак прищурился на солнце и посмотрел в нашу сторону. Ненадолго задержав на нас изучающий взгляд, он хмыкнул и вновь отвернулся.
– Ну, коли к бабе Шуре, дак дорогу скажу, тут не заблудишься.
– Давай, скажи им.
– Вот, по дороге прямо в деревню идите, а там, через деревню, вдоль берега до самой крайней избы, там и живет баба Шура-то.
– Во, сходите, Танюша? А я вас пока тут подожду, побалакаю.
– Сходим, конечно, спасибо большое!
Мы ступили на дорогу, по правую сторону которой текла река. Дорога дальше и дальше уходила в лес, но река все еще была видна сквозь густые деревья; блики на темной воде, редкое журчание ручейков. Вскоре вдали показался просвет, за которым торчали крыши домов. Подойдя еще ближе, мы увидели перед самой деревней странную картину. Между деревьев, на небольшом участке, который был весь в высокой траве и бурьяне, стояла бабушка, и сложив руки на груди, словно молилась. Я никогда не был в церквях, знал о них лишь понаслышке, а от стариков слышал про времена, когда церквей и вовсе еще не существовало, и поэтому никогда не видел людей, которые молятся. Но по мои представлениям, это должно было выглядеть именно так. Тетя Таня тоже немного удивилась и даже чуть-чуть замедлила ход. Старушка немного покачивалась, при этом что-то бубня себе под нос. Только потом я сумел заметить, что рядом с тем местом, где она стояла, были покосившиеся кресты и какие-то камни. Видимо, это было когда-то кладбищем, а старушка действительно молилась здесь по старой памяти. Пройдя дальше, мимо старого кладбища со старушкой, мы вошли в деревню. Деревня была небольшой, домов в десять, и по правую руку от нас все так же виднелись солнечные блики на реке. Мы пошли вдоль берега. Навстречу нам попалась какая-то женщина.
– Здравствуйте!
– Здравствуйте, люди добрые, а вы в гости к нам, да?
– А мы до бабы Шуры.
– Вон оно что... Ну, дак вам прямо, туда, крайняя изба, та, вон!
– Спасибо!
– А вы с Кривого?
Тетя Таня ответила, что мы из другой деревни, и женщина, услышав, откуда мы, удивилась, видимо, отметив про себя, что раз мы пришли не из самого ближнего края, то значит, на то есть особая причина. Мы последовали дальше. Люди выглядывали в окна, детишки, сидевшие на лавочке у своих домов, разглядывали нас издалека. Когда мы прошли еще несколько домов вдоль берега, то увидели старую покосившуюся избушку на самом краю. Дом бабы Шуры. Мы подошли к крыльцу, настолько съехавшему в сторону, что казалось, по его ступеням нельзя было взобраться, не держась за стенку. Рядом с крыльцом виднелось маленькое замусоленное окошко, которое едва ли пропускало дневной свет. Тетя Таня постучала в него.
– Баба Шура! Есть кто дома? Баба Шура!
Громко скрипнув, отворилась входная дверь. И к нам, словно плывя, вышла древняя старушка, опираюясь на клюку. Она смотрела на нас, но глаза ее были мутными, то ли от старости, то ли от какой-то болезни. На какой-то момент мне вообще показалось, что она незрячая. Но старушка вперилаись в нас взглядом, переводя глаза с тети Тани на меня и обратно.
– Чего же вы, внучеки, что случилось-то? – Едва слышно, но твердо спросила она. Ее голос был таким слабым, тихим, но каким-то очень волевым.
– Здравствуйте, баба Шура.
– И тебе не хворать, доченька.
– Мы вот к вам в гости пришли, говорят, вы помочь можете.
– Вижу, случилось что, а что – не пойму, ты расскажи сначала, доченька.
Мы так и стояли возле покосившегося крыльца. Мне показалось странным, что нас не пригласили в дом, это было непривычно. Но тетя Таня, видимо, не обратила на это внимания, или просто не придала этому значения. Она вежливо и с опаской излагала суть нашей проблемы:
– У нас бабушка, матушка моя, плоха совсем, на старости ей всякое дурное чудиться стало.
– Чудиться, говоришь?
– Ну, все что-то ходит, с кем-то говорит, все хлебушек кому-то крошит.
– А ей дурного пожелал кто, может?
– Не знаю, но она у нас очень тихая, ни с кем ведь не ссорилась.
– А кого она кормит-то?
– Да не знаю, ничего толком не говорит, все ей мерещится кто-то, вот недавно взяла карточки все, где наши бабушки да дедушки покойные были, расставила их за столом и посуду перед ними накрыла, под самую ночь почти что...
– Эвоно как.
– Да... А потом кто-то ночью шумел все... И подвал открыл.
Баба Шура явно удивилась услышанному, она еще сильнее впилась в нас взглядом, тело ее едва заметно вздрагивало. Впечатление, что она чем-то тяжело больна, лишь усилилось. И все же, голос ее оставался таким же волевым. А теперь к нему, помимо всего прочего, добавились и нотки едва заметного волнения.
– А ты скажи вот мне, не умирал ли кто у вас поблизости-то или с родни?
– Да ну, не дай бог, все живы-здоровы, разве что в деревне умер один.
– А деревня-то ваша ведь за Машково стоит, так?
– Да...
– Ясно, а тот, кто умер-то, не с заболотских ли... Не с Осиново будет?
– Нет, это все наш, да он молодой был, напился в лесу, да ведь это же было уже после того, как мама вернулась.
– Откудова?
– Ой, да я же не с того начала, не так! Она ж у нас в лесу заблудилась, по самую неделю рабочую искали ее, не могли найти.
– В лесу заблудилась?
– Да, искали-искали – никак, а потом, когда нашлась, тут все и началось, не то что-то говорить стала.
– Что же это – не то?
– Да все говорит, у каких-то там была, все у них, говорит, а у кого – у них, сказать не может, все говорит, у них, там и поили ее, и кормили, и на тройке довезли.
Веки старушки начали подергиваться, пальцы, которыми она сжимала клюку, задрожали, но она при этом ни разу даже не моргнула. Если поначалу я еще удивился ее вопросу про осиновских и даже хотел ее аккуратно о чем-нибудь расспросить, то теперь это желание окончательно пропало. От ее взгляда становилось дурно, но я все же успел разглядеть, что один ее глаз был словно стеклянным и совсем не шевелился, в отличие от второго, похожего на лампочку под высоким напряжением, что вот-вот взорвется. Старушка перевела взгляд обратно на тетю Таню, и ее рот широко открылся, словно она хотела зевнуть, но тут из ее пустого беззубого рта полились какие-то странные звуки.
– А… А... Ох... А-а-а... А-а-а... А... А-а... Вот как, значит. А как же она вернулось-то... От них… А?
– Дак как… А мы к одной бабушке тоже ходили, она нам записку дала... Сестричка моя пошла в лес, прочитала, и там так дурно потом было, плохо, мы к этой бабушке больше не хотим... Страшно очень.
– Это кто ж ее смог обратно-то? Кто... Какая бабушка-то?
– Да Воробьихой ее зовут, баба Дуня.
– А она с осиновских?
– Нет, но она замуж вышла по молодости, а потом, говорят, там жила, я-то не знаю, я ее уже только старой помню, когда она у нас в деревне жила.
– Во... О... Вот как... Ясно... А я думала... Все уже… А они тут еще... Черти...
– Что нам делать-то, баба Шура? Вы скажите, мы в долгу ведь не останемся.
– Нет! Нет! Ничего не надо! Нет! Я вам не помощница тут!
– Как?
– Нет, не смей, не помогу я тебе.
– А что же делать-то?
– И матушку твою заберут, хоть и вернули. Заберут, иначе не бывает.
– Да что же вы такое говорите, страшно, как нам быть-то?
– Вот что, я так скажу, матушку твою заберут, и не ходи, и не спрашивай – никто не поможет, а вам еще помогу.
– Да что ж делать-то теперь?
– Вот что, я тебе связочку дам, веничек, ты в баню когда матушку водить будешь, перед этим травку пожги ту, а еще дома...
– Дома?
– Слушай внимательно... Дома жги, когда страшное будет делаться... И еще… А... Ты... В дом их… Не пускай. Двери никому ночью не отворяйте, слышишь? Никому: ни соседям, никому, кто бы ни пришел... А... А свои все дома пускай будут, целее станет. И... Двери не отворяйте, и окна, и печку, и везде, где лазейка или дыра какая есть. Там травку пожги... Поводи, помолись, но не впускай. Ни по что не впускай! А матушку твою заберут, вот когда заберут ее и омывать ее станете, у нее на ноге левой пальчики буду связаны, не вздумай трогать, так пусть и будет. Главное, как уйдет она, вы все закройте, все закройте, все окна, печки, зеркала все, ничего не открывайте, только одну дверь входную, пока в последний путь не понесете. А как понесете, так и дверь захлопните и не отворяйте, пока одни домой не воротитесь, так...
– Да ты что же такое говоришь, баба Шура?!
– Стой... А... Я сейчас, пучочек тебе принесу.
С этими словами она оставила нас одних у крыльца и удалилась к себе. Мы стояли и слушали, как поскрипывают ступени ее крыльца. Я старался не думать о том, что услышал. Впервые я не пытался с жадностью впитать все новое и невероятное, а наоборот, отдал бы многое, чтобы забыть слова бабы Шуры и не услышать такого больше никогда.
Мы плыли по реке назад, против течения. Дядя Витя теперь заметно уставал. Его дыхание сбивалось, и он периодически подгребал поближе к берегу, где течение было не таким сильным. Все молчали. Мы с тетей Таней были под грузом услышанного, а наш проводник, поняв, что нам сказали что-то нехорошее, тактично молчал и не лез с расспросами. Из моей головы не шли мысли: «Что значит – заберут? Кто-то придет в действительности к нам домой и утащит ее? Или она умрет?» Ведь про смерть людей тоже нередко говорили – «забрали». Может, все-таки глупости? Колдуньи, знахарки… Да и вообще, если даже глупости, что за напасть такая – «они» да «они». Кто – они? Привидения из леса? Тогда что-то не сходится: почему эти привидения в одних местах есть, а в других нет? Почему иной раз там ходят и грибы собирают, а тут происходит что-то неладное? В этом не было никакой закономерности.
Между тем, неприятное ощущение нарастало, всюду мерещилось неладное. Даже теперь, когда мы просто плыли по той же самой реке, возле тех же самых лесов, мне все казалось что кто-то наблюдает за нами. Какие-то тени мелькают или, может, животные. Даже дуновение ветра теперь казалось подозрительным. Я заметил, что тетя Таня тоже была в напряжении. Да и дядя Витя как-то странно поглядывал по сторонам, но скорее всего, он это делал из каких-то своих соображений. Вряд ли он был из тех, кто побаивался или просто даже верил во всякого рода нечистую силу.
Когда мы приплыли к деревне и помогли нашему провожатому управиться с лодкой, затащить ее на берег и перевернуть обратно на помостки, Таня решила отдать остатки продуктов из кулька дяде Вите. Тот, не став в этот раз отнекиваться, попросил нас подождать у дома. Через минуту он вышел с увесистым мешком. Оказалось, что мешок набит соленой рыбой. Я искренне обрадовался, хотя тетя Таня и пыталась возражать.
– Да куда столько, дядь Вить?
– Бери. И не грусти, все у вас хорошо будет!
– Спасибо тебе, дядь Вить!
– И нечего! Вечером сядете, рыбку погрызете и меня хоть добрым словом вспомните.
– Ой, спасибо, да уж тут до следующего лета, всю зиму грызть.
– Вот и хорошо, а до дому-то как? Может, докинуть вас попросить кого?
– Да нет, сами дойдем, не сильно и далеко.
– Дак ведь пять километров, не сильно и близко.
– Ничего-ничего, в трактор все равно все не влезем.
– Да чего ж сразу в трактор, будто на деревне больше ездить не на чем.
– Не надо, не надо, и так уже задобрил! Спасибо, мы пойдем уж.
– Ну, давайте, приветов матушке передавайте, пусть не хворает у вас там.
– Хорошо, обязательно.
Я взял у тети мешок с рыбой, и мы потихонечку двинулись в сторону родной деревни.
– Как думаешь, Тань, это все правда?
– Не знаю... Не знаю, что и думать.
– И откуда это все пошло только?
– Что?
– Ну, вот я что думаю: если что-то такое там есть в лесу, нечистое, то почему оно сейчас появилось, а раньше ничего такого не было?
– Да нет, всегда боялись люди, я еще маленькая была, нам бабушка так говорила, что в Осиново колдуны живут и к ним в старину всегда на праздники ходили.
– Какие праздники?
– Ну, раньше все ведь праздники справляли, к друг другу в деревни ездили, вот как сейчас уже поля собраны, и все. По вечерам гуляли, костры жгли, а на праздники в другие деревни собирались.
– Забавно, сейчас такого уже нет.
– Ну, дак теперь и живут люди по-другому, захотел в город – сел на автобус, да через час у же там. А раньше и до соседней деревни добраться тоже надо, вот как мы сейчас, шли так же, песни пели.
– А что за праздник в Осиново был?
– Ну, к ним на Покров День ходили, а к нам на Спас. А был еще этот, Семик.
– Семик?
– Ну, русалкин день, в такой праздник все гадали тоже, венки на воду пускали.
– Почему русалкин день?
– А не знаю, говорили так, а почему – кто его знает, может, в старину верили, что русалки в этот день являются, или что там.
– Ясно, а что думаешь, будем эту траву жечь пробовать?
– Не знаю... Не знаю, я даже теперь не знаю, что и сказать. Вот что я нашим скажу?
