Когда мы все вдоволь наговорились и успокоились, то решили все же не задерживать бабу Нину, которая еще до нас собиралась в магазин, и заняться своими делами. В конце концов, нам самим нужно было отправиться за продуктами. Я спустился вместе с тетей Таней на речку, чтобы забрать оставленное тетей Верой белье в тазах. Все было тихо и спокойно. Вода сильно прибыла, летом обычно было видно все прибрежные камни. Теперь лишь некоторые валуны торчали из-под темной непрозрачной воды. Спокойное, но сильное течение, изредка всплескивающая рыбешка и красивая, даже томная тишина. Неподалеку от берега, на камнях, действительно лежали тазы с бельем. Забрав их, мы поднялись обратно на крутой берег и двинулись в сторону дома. У магазина виднелась толпа. Люди, как и в каждый хлебный день, собирались у магазина по большей части для того, чтобы обсудить последние новости и услышать новые сплетни. А уже только потом – чтобы сделать необходимые покупки.
Когда мы вышли на дорогу, нам навстречу попался Степка, проезжавший на велосипеде.
– Здрасьте, теть Тань.
– Здравствуй- здравствуй.
– Привет, Ромка.
– Здравствуй.
– А сегодня, между прочим, в клуб гармонист приедет, с Бору.
– С Бору-то хороший дядька, хорошо играет.
– Да, в семь, как и обычно, начало. Ты-то придешь, Ромка?
– Нет.
– В Ленинград-то пока еще не поедешь? В школу учиться?
– Пока нет.
– Ха, ну давай, вечером увидимся, если тебя гулять выпустят!
Выпустят. Нет, ну вот что за мерзкий человек, вот все делает, чтобы подцепить как-то, а потом будет с невинным видом изображать дружелюбие. И почему они с ним сейчас дружат? Невыносимо. Да и пошли к черту, сегодня совершенно не до этого. Я спиной чувствовал совсем другое странное ощущение, которое не давало мне всерьез задуматься о Степке, Ленке и остальных. Весь день что-то неладно. Будто что-то должно произойти вот-вот, прямо сейчас, словно кругом какие-то знаки. Словно кто-то большой и длинный лезет к нам в дом, сначала рука, потом нога, потом другая нога, а ты стоишь, смотришь на эту жуть и ждешь, когда он весь целиком зайдет к тебе и что-то скажет.
Придя домой, мы застали всех в избе. Смеющаяся бабушка бродила по кухне вместе с мамой. Видимо, дневной сон пошел ей на пользу. А тетя Вера возилась с тряпками, наводя порядок в спальне. Меня попросили выпустить Тиму из каморки и посадить на привязь. Выйдя из в коридор, я постарался на этот раз посильней захлопнуть дверь и только потом поплелся в сторону лестницы, ведущей во двор. Спустившись вниз в полной темноте, я, как обычно натыкаясь на кучу инвентаря, пробирался наощупь к конуре пса. Я уже слышал, как он визжит и радостно скребет в дверь когтями. Привычным движением я встал позади двери, отвернул завертки и рывком дернул дверь на себя, укрываясь за ней. Пес выскочил из конуры, с шумом задевая все на своем пути, и взбежал по лестнице в коридор. Только когда он скрылся со двора, я отпустил дверь, предпочитая выждать еще минутку, чтобы его первый порыв прошел. Я слышал, как он притормозил возле двери в избу, немного понюхав, убедившись, что дверь плотно заперта, он выскочил на улицу, как всегда открыв дверь на крыльце нараспашку. Я поднялся за ним, на лестнице я почему-то встал и оглянулся назад, в темноту. Странно, все как обычно, но темнота теперь начинала меня пугать, совсем как в детстве. За конурой виднелся маленький проход под стойками для сена, сейчас этот проход выглядел совсем как дыра. «Молились в дыры…» В голову стали лезть навязчивые мысли, что там действительно может кто-то быть. Прямо сейчас сидеть и смотреть, как кот. Наслаждаться моментом, понимая, что ты его не видишь, а он тебя может разглядывать сколько угодно и, быть может, даже подойти к тебе вплотную. Дыра манила меня. Я отвернулся, медленно продолжил подниматься по лестнице, затем заглянул в дом, на всякий случай, и уже только потом вышел на улицу, где Тима сразу же попытался вскочить на меня, радостно приветствуя и грозя либо свалить меня с ног, либо оцарапать лицо когтями.
Усадив пса на цепь, сам не знаю зачем, я решил выйти и заглянуть за дом на уже убранные поля, за которыми начинался лес. Вот он – туда мы и ходили искать бабушку. Я встал на том самом месте, где в прошлый раз рубил дрова. А ведь я уже искренне не верил в то, что она найдется. А она явилась. Неизвестно где пропадала. Сошла с ума. Говорит, что у кого-то была в гостях, и теперь она притащила что-то с собой. Как так? Почему? Почему в одних местах что-то есть, а в других нет? Ведь если бы это было повсюду, все эти лесные духи из сказок, то это уже давно было бы замечено человеком, наукой. Но оно не повсюду, да и вообще почти никому не является. Лишь изредка что-то происходит. Почему? Почему именно здесь? Почему все так неясно, чего оно хочет? Да что это вообще такое? Пока я стоял и размышлял об этих явлениях, краем глаза я заметил силуэт. Я его видел. Уже видел, в тот день, когда еще собирался в гости к деду Коле, он еще стоял здесь, у забора, рядом. Кто это?
По полю шла какая-то сгорбившаяся старушка с палочкой. Она останавливалась, качалась на месте, несколько раз поворачивалась в разные стороны, топталась, словно умалишенная, а потом вновь продолжала путь. Через пару метров опять останавливалась, раскачивалась на месте, поворачивалась, вновь топталась, словно пыталась кого-то затопать, и опять шла дальше. Это повторялось почти через каждые два или три метра. Затем она остановилась и стала смотреть в мою сторону. Я не знаю, кто это, не знаю, как я мог понять, что она смотрит на меня, но я это понял. Я ощутил ее взгляд всем телом, и мне почему-то стала страшно. Через секунду я начал осознавать, что вижу что-то не то, что-то, чего не должно быть. Это... Они? Это к бабушке? Старушка продолжала стоять и смотреть на меня без движения. Так прошло минут пять, которые казались мне непереносимыми. Мне хотелось отвернуться, уйти, но любопытство взяло верх. Кто это? Может, все-таки это кто-то из деревенских? Как тогда, когда я стоял поздно вечером и увидел дядю Степу Курганова с гробом на плече. Но тогда кто это? И почему эта старушка так странно себя ведет? Я продолжал стоять и смотреть. Неприятное ощущение становилось все сильнее. Я прямо чувствовал, как она сверлит меня глазами. А потом она двинулась в мою сторону. Вот тут я перепугался не на шутку. Недолго думая, я просто побежал в дом мимо спокойно сидящего на цепи пса.
– Мама, Тань, там на огороде бабка какая-то незнакомая, странная очень, пойдемте, посмотрите.
– Какая еще бабка? Дак может, с леса кто-то идет домой?
– Не знаю, странная она, не узнать ее, стоит на месте, чего-то качается, ворочается и на меня смотрит, а теперь в сторону нашего дома идет.
– Батюшки, да кто хоть там такой-то?
– Не знаю, не удивлюсь, если сейчас придем, а там вообще никого нет! Опять какая-то ерунда чудится. Пойдемте, ну, посмотрите хоть вы, я хоть буду знать, что не одному мне мерещится.
– Да с чего ты взял-то? Там, наверное, кто-то по огороду ходит, может, остатки ботвы кто убирает.
Между тем, вся родня, встревоженная моим рассказом, вышла вслед за мной на большой огород. Старушка никуда не пропала. Она так и стояла, поглядывая в нашу сторону. Бабушка тоже пыталась разглядеть незнакомку, хоть и совсем не испугалась, в отличие от нас.
– Эй, теть Зин, это ты?
В ответ не раздалось ни звука. Старушка так и стояла лицом к нам, словно выжидая. Словно она все слышала и понимала, каждую мысль, каждое действие, но стояла, смотрела и ждала, когда произойдет то, что ей нужно.
– Может, не слышит?
– А кто хоть это такой-то?
– Да старушка какая-то.
– Да я вижу, что старушка, да еще и с палкой.
– А кто в нашем краю ходит с палочкой-то?
– Баба Зина.
– Ну дак она и в лес уже не ходит, да и не похоже это на нее.
– Чужие это, чужие пришли, ходют тут все еще.
– Какие чужие, мама? Не с нашей деревни, что ли?
– Не с нашей, не с нашей, чужие это.
– А с какой хоть еще? Кто туда заперся-то? Там же дальше никаких деревень-то и нет!
– С леса они ходют. С леса.
– С леса?! Еще не чище, мама, ты чего?! Не пугай нас!
– Пойдемте, пойдемте в избу. Нечего тут на них смотреть, зачем и явились –непонятно.
Мы сидели за столом и обедали. Тетя Таня и мама пытались выяснить, когда и кто пойдет до Старой мельницы, можно ли кого-то попросить подвезти и как нам доставить туда бабушку, которая, словно маленький ребенок, даже не пыталась вникнуть, куда и зачем ее собирались отвезти.
– Я вот что думаю, сначала я поеду сама – узнать, там ли она. Может, ее и вовсе нет уже!
– Да, а то зря только потащимся в такую даль.
– И что же, уж не думаешь ли ты одна пойти?
– А что? Вы со скотиной как раз разберетесь, а я схожу, вечером уже и дома буду.
– Брось, одной нечего там делать, мало ли что случится?
– Вон, Ромку с собой возьми! Пойдешь?
– Я да, я только рад буду, я там никогда не был.
– Ну, вот и хорошо, значит, завтра вдвоем и пойдем до Кривого, хорошо бы, еще кто-то довез бы.
– Завтра?
– А чего кота за хвост тянуть? Завтра и пойдем!
– Ну, хорошо, к вечеру же все равно вернетесь?
– Ну, конечно, а что с нами случится? Не жить же там останемся!
– А послезавтра тогда, если все хорошо, жива она и нас принять захочет, то все вместе к ней и пойдем. Мам, хорошо?
– А чего худого?
– Пускай посмотрит, вдруг правда поможет, а то чудится бог знает что.
– Ну чудится – дак пускай посмотрит. Только чтобы зла не делала.
– Да нет же, там добрая бабушка, она людям помогает, может, и тебя оставит в покое...
– Кто?
– А кто тебе все чудится, тот и оставит в покое!
Бабушка молчала. По ней было трудно теперь понять, скрывает она что-то или просто не понимает, о чем идет речь. Интересно, а что скажет эта бабушка? Что она сделает? Неужели действительно можно каким-то колдовством взять и вылечить вот так вот человека? Или может, это даже не лечение? Ведь мы теперь тоже видим и слышим, как что-то странное происходит вокруг нас. Кто же была эта старушка на поле? Может, все же своя? Спустя пару часов этот случай не казался больше таким уж странным и пугающим. Мало ли кто там мог быть. Похоже, в том-то и дело, что мало. И каждого бы узнали. Чужие. Кто чужие? Что значит – чужие?
– Васька! Вот морда опесливая! Совсем страх потерял? Ух, я тебе щас... А ну, убери лапы со стола! – Таня аккуратно постучала указательным пальцем по морде кота, который тут же зажмурился и спрыгнул под стол.
– И кто хоть там на поле-то бродил? Я все никак успокоиться не могу. Мам, а ты говорила, знаешь эту, которая там была?
– А?
– На поле, на поле бабка была, ты знаешь ее?
– Да черт их всех знает.
– А говоришь, чужая, с другой деревни пришла.
– Да не с деревни, она сказала, с лесу!
– С лесу?
– Ну. Я еще думаю, с какого лесу? Заблудился, что ли, кто?
– Кто это был-то, мама?
– Да они это все... Они кушать просят, покою не дают...
За столом все сразу же замолчали. Тетя Таня так и застыла от удивления с ложкой супа во рту. Мы все смотрели на бабушку, которая продолжала спокойно чистить себе картошку в мундире и макать ее в сметану с солью.
– Кушать просят... Все хотят, специально, как изводят, чтобы покоя не было. Все из дыр смотрят и ночью, и днем.
– Из дыр?
– Ну, из дыр.
– Из каких дыр, мама?
– Да отовсюду, с печки смотрят, бывает, на карнизе сидят и наблюдают.
– На карнизе?
– В коридоре все по норам в полу прыгают и обратно вылезают.
– Ты так не пугай нас.
– А чего? Чего пугать-то? Не страху больше, а покоя нет. Как нарочно изводят.
– Зачем? Кто они такие, мама? Вот ты все говоришь, что они, а кто они?
– Ну, они, оттуда, с Либежгоры.
– С Либежгоры?
– Кто там, мама? Там же нет никого, там болота одни ведь.
– Болота, да.
– Там же не живет никто?
– Нет, не живет там никто.
– Дак они тогда откуда?
– Эти-то? Оттуда они все, у них все как у людей, все как у людей.
– Как у людей?
– Да, как люди они, и ходят... И руки да ноги есть, глазами смотрют своими, как люди!
– А чего они хотят?
– Кушать все просят, кушать. Пиры все играют да веселья. Надо им, чтобы пирушка была все, еда чтобы все, питье, все хлеба больше просят.
– А почему они к тебе-то привязались? Зачем в дом к нам пришли?
Бабушка замолчала, как-то странно смотря сквозь нас вникуда. Словно не она только что с нами разговаривала. Глаза ее стали стеклянными, она сгорбилась, опустила лицо и стала что-то шептать себе под нос. Мы все с тревогой глядели на нее, отвлекшись от обеда. Она продолжала что-то шептать себе под нос и смотреть куда-то под стол. Потом резким движением схватила ломоть хлеба со стола, так, что тетя Вера даже вскрикнула, и кинула его под стол. После секунды молчания, не сговариваясь, мы все резко выскочили из-за стола и отбежали в сторону. Только бабушка продолжала сидеть за столом, уставившись куда-то в пространство. Теперь она молчала. Ни жеста, ни слова. Ничего. В полной тишине мы смотрели на бабушку и на стол, за которым она сидела. Где-то глубоко все не давала покоя навязчивая мысль, что под столом кто-то есть. Тетя Таня осторожно подошла к столу и приподняла скатерть на вытянутой руке так, чтобы быть подальше от стола. Но там никого не было. Не было видно и хлеба, который бабушка кинула под стол.
– Хлеб, хлеб пропал, не видно нигде! – Не удержался я.
Тетя Таня еще раз заглянула под стол, тщательно осматривая каждый сантиметр, но ломтя хлеба и вправду нигде не было.
– Да что хоть за чертовщина-то происходит?
– Ничего себе, нет, вы видели, видели, да?
– Да подожди ты!
– Ой, мамоньки, страшно, неужели это никогда не закончится?
В коридоре скрипнули половицы. Скрипнули и тут же стихли. Мы все вздрогнули от этого звука. Нас одолевала мысль, что здесь с нами есть кто-то еще, но ведь никого же не было! Я рывком открыл дверь в коридор и отошел. В привычная темнота, разрезаемой лучом света из избы, угадывались очертания стен, бочек с мукой, ведер с водой, засова, стоящего в углу, еще каких-то слабо различимых ящиков и развешенного белья. Никого не было, но сознание рисовало страшные картины, все теперь казалось каким-то чужим. А вдруг там, среди тряпок и ящиков, кто-то спрятался?..
– Все, завтра же едем, сегодня бы дошла, да поздно уже будет. К ночи вернемся только!
– Не вздумай, не вздумай! Решили завтра, значит, завтра и пойдете.
– Надо узнать, может, подбросит кто до Кривого-то.
– Надо до клуба дойти, там сегодня дяденька же с Бору играть будет!
– Правда и есть!
– Только ни слова! Скажи, что... Что… А что сказать-то?
– Ничего, что-нибудь придумаю. С утра и поедем, а если не будет никого, то и пешком дойдем.
К шести часам вечера я собрался с тетей Верой и мамой сходить в клуб. Тетя Таня решила остаться дома с бабушкой, на всякий случай. Чуть позже к ним все равно собиралась заглянуть на чашечку чая баба Нина, поболтать о предстоящем пути в деревню Старая мельница. Мама же обещалась поспрашивать, сможет ли кто-нибудь подбросить нас до Кривого, чтобы нам не пришлось идти пешком. Мы шли по деревне втроем, и я вспоминал каково это – бывать в клубе. Перед этим всегда немного трепетало сердце, будто что-то особенно важное должно было случиться. Еще бы, единственное по-настоящему шумное и торжественное место в каждой деревне – это клуб. Помню, как когда-то я маленький гулял уже поздно вечером и увидел мальчишку из семьи Кургановых, Серегу, с которым я дружил в детстве. Он сидел возле своей избы на скамейке, в брюках и белой выглаженной рубашке. Руки его лежали на коленях, спина была как никогда прямая, голова опущена, а на лице застывшее чувство испуга и тревожности. Я встал у забора и начал спрашивать, что с ним случилось и почему он так выглядит, на что получил ответ от теперь уже покойного дяди Гены Курганова, что Серега сегодня впервые пойдет в клуб на танцы и очень этого стесняется. Дядя Гена смеялся над ним, а Серега все время оправдывался: «Ничего я не стесняюсь…Ох… Страшно… А вдруг засмеют?» Так было с каждым. Мы все боялись ходить в клуб и ждали наступления возраста, когда нам разрешат. Потом мы ждали, когда станем еще постарше, чтобы оставаться в клубе допоздна, потому как юнцов поздним вечером выгоняли из клуба, там оставались одни лишь взрослые. Это всегда заставляло нас думать, что там происходит что-то особенное и волшебное, что-то запретное, о чем никто не должен знать. И несмотря на то что теперь я вырос, ну, или почти вырос, некое чувство тревожности, быть может, даже торжественности и благоговения перед клубом, все же осталось.
У клуба уже столпились люди. Мужики курили в стороне, а женщины громко над чем-то смеялись. Нас окликнули по фамилии, и мы остановились возле небольшой компании, в которой стояла тетя Тома, мамина подруга детства.
– Ну, неужто пришли, две красавицы.
– Женихов небось себе искать! – Сказала другая их подруга детства, и все женщины дружно засмеялись.
– Как матушка-то? Уже отошла?
– Лучше не спрашивай... Такое творится...
– А что там? Что?
– Рассказывай давай!
– Да нечего рассказывать, над таким не смеются.
– Да кто ж смеяться-то будет? Мы бабу Шуру все знаем.
– Да-да, она меня в детстве конфеткой всегда угощала!
– Никто смеяться не будет, рассказывайте давайте!
– Чудится ей всякое.
– А что, например?
– Что кто-то ходит у нас дома и кушать у нее просит.
– Вот это да!
– Ну еще бы, ведь это же столько времени без еды в лесу провести, тут потом и не такое казаться начнет.
– Да уж...
– Говорит, что кто-то смотрит из дыр за ней и кушать просит, а она ходит и хлебушек им крошит.
– Вот это да...
– Бедная старушка.
– Жуть какая, у меня от таких вещей мурашки по коже.
– Да, у нас самих мурашки, там иногда такое…
Разговор заглушил звук ревущих мотоциклов. Молодые ребята лет двадцати подъехали к клубу на мотоциклах с девушками. Один из них был на новенькой «Яве» сразу с двумя пассажирками, одна из которых уместилась прямо спереди на баке. Они с шумом остановились, девушки слезли с мотоциклов, кто-то подошел к ним поздороваться. Но ребята, поздоровавшись, не спешили слезать с мотоциклов, они с ухмылкой оценивающе оглядывали присутствующих. Некоторые из стоящих неподалеку молодых парней тоже разглядывали их, не скрывая злобы и неприязни, но все же исподтишка, так, чтобы на них не обратили внимания. Все их хорошо знали. Шайка не повзрослевших хулиганов, которые вечно искали приключений. Это те самые ребята, что не упускают случая подшутить над кем-нибудь, иногда жестоко и беспощадно, а иногда их шутки превращаются уже во что-то посерьезнее, но они уже не могут остановиться, потому что им все это кажется азартной игрой. Те самые, кто никого не уважает и никогда не соблюдает правил, завоевывая тем самым сердца всех деревенских красавиц.
Вскоре из клуба донеслись звуки баяна, и мы всей компанией поспешили внутрь. На сцене сидел пожилой мужчина маленького роста лет пятидесяти, с щетиной и папироской в зубах. По всему залу раздавались голоса, смех и разговоры. Кто-то танцевал, кто-то стоял в стороне, оглядывая окружающих и о чем-то болтая со своей компанией. Баянист играл хорошо знакомое всем «Утомленное солнце», неожиданно для всех он запел хриплым, низким, но все же мелодичным голосом. Это действительно было красиво, как-то натурально, не как по радио или на пластинках. Совсем не так, как когда кто-нибудь из наших односельчан, изрядно выпив, брался за баян или аккордеон, напевая невпопад, часто сбиваясь или вовсе прерываясь на перекур и неуместные реплики.
В шуме смеющихся голосов из толпы послышался изрядно нетрезвый голос:
– А давай «Красную армию», дядь Вить, в честь Генки, нас ее батька петь научил... Ты помнишь, как мы маленькие... Мы ж к тебе... Дядь Вить, уважь память Генки, а? Сыграй! Душа рвется, сегодня ведь три дня, поминаем его с утра самого.
– Оно и видно, сам допился и Буграков спаиваешь!
– Да ведь три дня, Люда!
– Да у тебя с первого дня три дня!
– А он считать разучился, а может, и не умел! – Толпа кругом засмеялась.
– Пусть-пусть, Люда, не ругайся, дело такое, грех тут не выпить да не вспомнить.
Дядя Витя, затянувшись папироской, заиграл «Красную Армию», а несколько человек, стоящих рядом, начали подпевать ему хором. Часть людей вышла из клуба покурить или подышать свежим воздухом в ожидании медленных танцев. Как раз в этот момент двери клуба распахнулись, и в зал зашли молодые ребята, приехавшие на мотоциклах. Они встали неподалеку от сцены и над чем-то шумно смеялись, глядя на подпевающих и показывая на них пальцем. Подпевающие у сцены мужики были уже навеселе и не замечали стоящих напротив них ребят, а может быть, специально игнорировали их, не желая ссориться с целой толпой из соседней деревни. Но тут песня кончилась, повисла внезапная тишина, в которой один из молодых парней, смешивший остальных, неожиданно выдал, даже не заметив, что теперь его все хорошо слышат:
– Это алкоголик-то который был? Еще на болоте заблудился спьяну? Еще что-то балаболил про...
Тут он осекся и понял, что его слова слышны всему клубу. Его друзья неодобрительно глянули на него, показывая, что он сболтнул лишнего и потом ему за это хорошенько влетит, но не сейчас. Не сейчас. Ребята огляделись по сторонам, словно говоря: «Что поделать, наш друг, конечно, дурачок, но извиняться перед вами не в наших правилах.» Дядя Степа Курганов, который был выше и шире каждого из них, медленно повернулся к ним, еле держась на ногах, достал из-за пазухи бутылку водки, и прикончив ее в несколько глотков, двинулся в их сторону, глядя затуманенными глазами куда-то за них, в пустоту. Все кругом расступились, а стоявшие впереди рослые парни из шумевшей компании, один из которых приехал на «Яве», еще раз с осуждением глянули на худого и маленького приятеля, который не сумел вовремя замолчать, словно намекая еще раз, что теперь ему точно за это воздастся. Парни гордо вышли вперед, один из них, тот, что был на «Яве», закинул кепку на затылок и смачно сплюнул под ноги дяде Степе. Разминая плече и вызывающе подергиваясь, он нагло спросил:
– Тебе чего?
Дядя Степа взглянул на невысокого паренька, спрятавшегося за спины своих товарищей, и едва ворочая языком, заговорил:
– Да я корову... Вот такую вот… Могу на плечо закинуть... Понимаешь? Я за Генку тебя пополам сложу и в карман запихну.
Второй парень подошел еще ближе и произнес:
– Эй, дядя, ты устал, кажется, шел бы отсюда дальше свои песни петь.
Дядя Степа не глядя попытался отстранить его рукой, но парень оказался ловчее и крепко пихнул его. Дядя Степа отшатнулся на несколько шагов назад и еле удержался на ногах. С разных сторон послышались голоса:
– Да вы что себе позволяете, молокососы?
– А нечего, он сам виноват, чего он на них лезет?
– А ну, пустите меня, щас им тут покажут!
– Степка, не вздумай, успокойся сейчас же!
Дядя Степа уважительно склонил голову, кивая в сторону каждого из присутствующих, и приложив руку к своей груди, словно извиняясь, пошатываясь подошел к ребятам и процедил:
– Тихо, тихо, все хорошо, все хорошо, ребята, я пьян, я это знаю.
Самый высокий, приехавший на «Яве», снисходительно плюнул на пол рядом с ногами дяди Степы еще раз и заулыбался. Поняв, что им ничего не угрожает, он с ухмылкой начал таращиться на пьяного здоровяка. И тут дядя Степа начал падать, но в тоже мгновение высокий с «Явы» оказался в воздухе: дядя Степа держал его за талию, словно девчушку, высоко над головой. Еще через мгновение парень полетел в сторону сцены. Больно ударившись о ступени, встряхивая головой, он начал подниматься на ноги. В этот момент другой рослый парень, стоявший сбоку, ударил дядю Степу в лицо, но тот, едва пошатнувшись, ответил ему ударом рукой сверху по макушке, как обычно в гневе стучат по столу. У паренька тут же неестественно подкосились ноги, и он упал без движения на пол. Первый, самый высокий, с «Явы», к этому моменту уже очухавшись, с разбегу ударил дядю Степу ногой в спину. Пьяный богатырь, естественно, тут же кувыркнулся на пол. Кто-то разбил бутылку. У выхода началась толкотня и возня, видимо, там тоже кто-то решил с кем-то поквитаться. Высокий, стоя перед поднимающимся дядей Степой, достал из сапога нож.
– Ну что, урод, потроха тебе выпустить?
– Ой, что делается!
– Остановите их!
– Ах, ты за перо, фраер! – Послышался хриплый голос со стороны. – Я тебе, сука, щас дам!
– Игорь, поставь скамейку на место!
Рослый с «Явы» выставил нож вперед, ожидая, когда его пьяный противник, преодолев земное притяжение, сможет подняться с земли. Но неожиданно для всех за спиной у рослого появилась тень не ниже его самого. Дым резким и ловким движением схватил парня за руку. Парень посмотрел на старика, который не уступал ему ростом, и от которого, несмотря на длинную седую бороду и сухость, веяло угрозой. Дым продолжал смотреть из-под лохматых седых бровей прямо ему в глаза. И парень, из которого вроде бы только что била ключом сила и отвага, почему-то струхнул.
– Хмм... Хм-м-м... Ты чьих будешь-то?
– Сашки... Хромого... Сын я... Васька…
– Васька... Хм-м-м... Хм-м-м... Вот что, Васька, возьми-ка ты своих друзей да езжай-ка к бате своему. Хм-м-м... Хм-м-м... И передай ему так: «Дедушка Толя… Хм-м-м... Хм-м-м... Дым... Шлет тебе привет».
– Х-хорошо...
– Ну, вот и езжай, счастливой дороги.
