Мы ложились спать. Мама и тети не отказались от идеи настелить на полу, как это бывало, когда в доме собиралась вся родня и всех нужно было разместить на ночь. Помнится, мне тогда очень нравилось спать именно на полу, на матрасах и шкурах, а не на кровати, как все. Такая лежанка казалась мне особенной, необычной. Сейчас я решил все же остаться на печи, кровати пустовали, а мое кресло было невозможно выдвинуть из-за постелей, сооруженных на полу. Я умиротворенно лег на печную лежанку, окунувшись в ночную темноту. Моя родня никак не засыпала и прожолжала о чем-то разговаривать. Но я не вникал в их разговор, постепенно погружаясь в пучину сна, который обволакивал меня, словно болотная трясина. Сквозь сон мне слышалось, как тетя Таня разговаривала с мамой о том, где могла быть бабушка. И я видел картинку. Мы все вчетвером вновь стояли на знакомой мне по снам опушке леса и рассуждали, в какую сторону пошла бабушка.
– Да через Забун она пошла, там и утонула, может быть, как теперь найдешь?
– Да нет же, еще Дым говорил, что следы у самой Либежгоры видны были, а потом как сквозь землю провалилась, помнишь?
– Дак утащили ведь ее.
Мимо нас прошли какие-то охотники, во сне я не мог разглядеть и понять, кто это, хоть они и были с нашей деревни.
– А вы чего тут стоите, бабоньки?
– Дак вот, матушку ищем.
– А что? Еще не вернулась, что ли?
– Нет, разумеется, когда ж она могла вернуться-то?
– А нам сказали, вернулась уже.
– Кто сказал?
– Да Воробьиха сказала, мы ее у холма встретили.
– Да не вернулась она! А у какого хоть холма-то?
– Да на Либежгоре.
– Откуда на Либежгоре холм? Там же одни болота!
– Да есть там один, нам его Дым показал, мы и сами думали, что нету, говорит, там, за рощей старой к реке.
– Это к какой же реке-то? Туда, что ли?
– А что, у нас в болотах здесь сильно много рек течет?
– Ну, это уж совсем далеко, я думала, тут у Либежгоры-то вблизи!
– Дак а это тоже Либежгора, Дым сказал, что это все то место, до самого холма так и тянется.
– Ну, я такого не знаю, он уж постарше нас будет, раз сказал, дак значит, так и есть.
– Вот там мы Воробьиху и встретили.
– И что она в такую далищу упершись?
– Сами удивились, старая еле ходит, а в такую даль за болота ушла, она нам там и сказала, что отговорила матушку вашу.
– Как отговорила?
– Ну, а кто ее знает, что у нее там за колдовские отговоры.
– Ничего не понимаю.
– Ну, так сказала: вот, мол, отговорила, домой ушла ваша матушка.
– Да чего она городит! Мы уж думаем, помёрши она, столько дней-то в лесу.
– И чего вы тут стоите тогда? Шли бы домой.
Потом была тишина. Мне снилось, что мы ночью все сидим за столом и что-то празднуем, на столе горят свечи, потому что электричества нет, а за окном ночь. Я не знаю, что мы праздновали, но на душе было как-то и приятно и волнительно от предстоящего наступления какого-то события, которое должно было принести уют и радость. Я выглянул за окно, там ходили люди с огнями и громко веселились. Все это походило на какое-то массовое колядование. Кричащие люди, веселье, огни в их руках – и так по всей деревне, докуда было видно из окна. А потом к нам в дом кто-то зашел. Дверь распахнулась, и мы увидели дядю Гену с чуркой в руках и улыбкой до ушей. Моя родня пригласила его присесть, и он согласился.
– Ты же умер?
– Дак и что? Не пить теперь, что ли? И до гроба пил, и после стану! Ну, как там у вас – все хорошо?
– Дак хорошо, чего же нет, ты смотри, какое гулянье-то. Не хочешь пойти?
– Да нет, нам-то нельзя.
– А, понимаю, а я вот от души веселюсь, позволено же теперь.
– Забор-то хоть отремонтировали?
– А как же! Мы еще со Степкой позавчерась поставили, из досочек новехоньких, что с фермы привезли.
– А то Степка все ругался матом дурным, что столбы не вкопали.
– Да вкопали уже, забор до самого конца поставили.
– Ну, молодцы какие, вишь.
– Слушай, сказать забыл, передай ему, что транзистор его на окне в баньке лежит, а то ругаться будет ходить, подумает, что пропил.
– Дак а чего ж сам не зайдешь, не скажешь?
– Да пора мне, а может, и пойду до дома дойду, раз уж так.
– Пойди зайди, чего уж не зайти, а то опять напьешься и по деревне слоняться будешь.
– Ну, бывайте, хозяева!
– Давай, и тебе здоровья!
Он громко хлопнул дверью и вышел из дома. И вообще он как-то сильно шумел, громко говорил, громко дышал, громко топал. Все в нем было чересчур четкое и явное, словно он боялось, что в его реальности кто-то усомнится. Еще через некоторое время я выглянул в окно, а люди там все еще гуляли – и все у нашего дома. А потом мы услышали, как по дороге начали стучать копыта. Очень громко и четко, так, что даже стекла в избе подрагивали, словно это не лошади, а трамвай проезжал по деревне. Тетя Таня, лишь немного удивленная, подошла к окну и вполне обыденным тоном спросила:
– Ну! Неужто к нам?
– Кто там?
– Да на лошадях, Рита, у нас под окнами остановились!
– Да ты что? А кто там?
– Не знаю, щас узнаем, людей-то сколько много.
– Много?
– Вер, отворяй двери, принимай гостей, все к нам идут.
– Ну, пришли наконец-то, а то сколько же еще ждать?
– Пришли-пришли, отворяй двери-то, встречай, ну.
Тетя Вера открыла дверь, и в дом вбежали танцующие люди. На многих девушках висели звенящие металлические украшения, они в своих нарядах кружились в танце. Еще были несколько мальчишек, почти босые, в одних белых рубахах, был и еще кто-то, но все образы были расплывчаты. Они заполнили дом, словно речка хлынула за порог, плавно растекаясь в танце, кружась вокруг мебели, бегая, звеня и игриво вскрикивая. Помню, что-то кто из мальчишек, лет семи или восьми, стал со звонким смехом бегать от взрослой девушки вокруг стола, а она, позвякивая своими украшениями, пыталась догнать его. Цыгане, что ли? Откуда они здесь? Но эти вопросы не волновали никого кроме меня, родня была занята тем, что стояла у порога и с кем-то там разговаривала. А потом за порог зашла бабушка, и все ее тотчас же обняли с криками, всхлипами и причитаниями.
– Ну, наконец-то! Вернулась, родимая!
– Привезли, доченьки желанные, привезли, куда ж я без вас!
– Мы уж тебя чуть ли не похоронили! Не знали, что и думать!
– Ну здесь я, теперь здесь, будет вам, живая я!
– Ну, наконец-то! Накормить тебя?
– Нет, сытая я, вот! Накорми их лучше! У них ходила и пировала, теперь угостить надобно, а то нехорошо!
– У нас и суп, и картошка есть в духовке! Еще не остыли небось!
– Неси, неси, все неси, хлеба особенно просят, хлеба, хлеба людского им надо, уж очень вкусный.
– Хлеба? Да чего ж как в голодные годы-то? Как в войну одним хлебом? Кто ж так кормит гостей-то?!
– Да нет же! Хлеба им, говорю же, хлеба им человечьего, они его любят сильно! И пирогов моих из теста тоже неси!
Дальнейшие их слова заглушил неведомый шум. Что-то очень сильно трещало, с каждой секундой все громче и громче. Через пару секунд я уже не мог расслышать голоса, все кругом тарахтело, словно в метро. Они что-то говорили, что-то делали, но я ничего не слышал. Этот шум... Даже все эти цыгане остановились: кто-то из них продолжал танцевать в уголках избы, но они словно начали испаряться, также плавно, как вошли в дом. Словно кто-то влил через порог бочку воды, которая сначала всех намочила, а потом начала уходить по щелям между досок в полу. Несколько человек все еще оставались в доме. Это были девушки, которые только что плясали со своими платочками, держась за руки. Теперь они все сидели на полу спиной ко мне и смотрели на происходящее у порога. Моя родня стояла у двери с какими-то мешками, что-то кому-то раздавала, но все это было размыто, словно в тумане. Ясным был лишь нестерпимый шум, раздававшийся повсюду, и девушки, которые сидели на полу прямо передо мной. А затем они все как-то игриво повернулись и стали смотреть на меня. Я ощущал их взгляд физически, словно кто-то трогал меня руками... А они продолжали смотреть.
Я проснулся. Таня поднималась с лежанок, остальные уже не спали и стояли возле окон, внимательно всматриваясь в темноту; один я, видимо, все пропустил в своем сне. Жуткий тарахтящий звук не пропал, он все так же трещал повсюду, хоть и несколько тише, чем во сне. Теперь я понял, что это. Под окнами, там, в ночи, стоял и гудел трактор, который всех и разбудил. Я, все еще не понимая, что происходит, постарался вникнуть в разговор:
– А чего он посреди ночи-то приехал? Может, случилось что-то?
– Да не знаю, не один там.
– Колька-то?
– А может, и не Колька, откуда знать?
– Да кто еще на трелевочнике ездит?
– Колька вроде, и все.
– Ну дак а я о чем!
– С кем он там?
– Не знаю, накиньте хоть что-нибудь, идут уже.
– Вера, включи свет на пороге.
– Сейчас, ой, уже дверьми на крыльце хлопнули.
– Что хоть случилось-то?
– Может, пьяный?
Дверь широко распахнулась, и в дом, громко поприветствовав всех, зашел дядя Коля, местный тракторист. Он толкнул дверь, чтобы та распахнулась еще шире и радостно произнес: «Ну, встречайте!» После его слов через порог шагнула... Наша бабушка.
Мы все сначала несколько секунд стояли как вкопанные. И только потом, когда все поняли, что произошло, дружно бросились обнимать бабушку, наперебой задавая ей кучу вопросов. Через несколько минут слезных объятий, немного успокоившись, тетя Таня с мамой попытались уговорить бабушку сесть за стол, чтобы накормить и напоить ее, но та отказывалась, утверждая, что есть и пить не хочет, потому что сыта. Дядя Коля в этот момент подал знак моей матери, чтобы не слушали ее, аккуратно шепнув, что она не в себе и несет без конца какую-то околесицу, а потому напоить и накормить ее все же необходимо. Тетя Вера принесла из духовки еще не остывший ужин, накрыв и дяде Коле.
– Погоди, Верочка, я сбегаю заглушу, а то всех соседей ваших подниму.
– Давай.
Мы усадили бабушку за стол, продолжая обнимать ее и уговаривать поесть, но она все так же отказывалась, говоря, что она сыта. Да и выглядела она при этом совсем не истощенной, словно действительно ела и пила последние дни исправно. Между тем, тракторист дядя Коля за ужином рассказывал свою историю:
– А я ночью просыпаюсь, во сне что-то дурное снилось, помню, и точное в голове убеждение, что сидит она на Либежгоре и ждет, пока ее заберут.
– Где именно?
– Да вот прямо на пеньке, у которого собирались каждый раз, когда искали ее! Где следы ее видны были.
– Как так?
– Ну вот и я о том! Как так, думаю, что за бред? Ведь всю Либежгору обошли – ни следа, не может она там сидеть!
– И что же?
– А мысль эта не идет из головы – и все тут.
– Ничего себе!
– Я и встал, завел трактор да поехал, меня уже жена и полотенцем налупила, и всяко, говорит: «Совсем крышей поехал, или приснилось что?» А что я скажу?! И правда ведь как наваждение какое-то!
– И поехал?
– И поехал, в ночи, завел свой агрегат, сразу через поле и туда!
– Вот те на!
– Еду в потемках, ни дороги – ничего не видно, а к развилке подъехал, туда к повороту, глядь...
– Что?
– Действительно, в свете фар и увидел, на пеньке сидит.
Я внимательно слушал дядю Колю, а сам украдкой поглядывал на бабушку. С ней было что-то неладное. Тетя Вера, обнимавшая ее сзади за шею, и мама тоже это заметили. Бабушка как-то странно поглядывала по сторонам, было видно, что она совершенно не слушает нашего разговора и без конца поглядывает то на стены, то на потолок, еле слышно что-то бормоча себе под нос. Она словно не понимала до конца, где она находится, хоть и узнала нас. Мы все разом помрачнели. Дядя Коля кивнул в сторону бабушки, отпивая чай из кружки, и сказал:
– Никак в себя прийти не может, бедняжка. Я пока ехал с ней, сразу понял, что она того, двинулась.
– Час от часу не легче...
– Да, бред всякий рассказывать как начала, говорит, на тройке ее возили.
– На какой тройке?
– Вот и я говорю, какая на хрен тройка?! Ты чего, мать, попутала? Здесь если бы и водилась у кого тройка... Еле трактор проходит! Да и откуда тройка, у кого?
– Мам, ты чего не ешь, ты же не ела... Ты ж сколько дней голодом маялась?! Ни воды, ни еды!
– А?
– Ты, говорю, когда ела-то последний раз хоть?
– Так только что, вечером покушала, и там всю дорогу за столом угощали.
– Каким вечером? Ты уже который день-то дома не была!
– Да почему же? Под вечер же вчера ушла, к ним, ключ относить, а там кормили да поили.
– Кто?
– Дак они.
– Кто они-то?
– Они, там, которые, в лесу.
– Кто в лесу, мама?
– Ну они, у них там все как у людей. На свадьбе гуляла.
– На чьей свадьбе-то хоть, ты чего же мелешь-то?
– У них свадьба была там.
– Где там-то? Кто они?
– Там... Там... Там они все.
При этом бабушка постоянно махала рукой в сторону двери, которая находилась на стороне леса. Она словно хотела показать точное направление: не на борах, не за рекой, не в сторону Гривы, а на Либежгору.
– Вот так и мелет всю дорогу.
– Батюшки!
– А я ведь не понял сначала, думал, ее кто до меня нашел и отвез сюда. А потом думаю: «Какая тройка? Откуда, что за ерунда?»
–Да уж... Вот это напасть.
– Ну, главное, что хоть нашлась, и ведь цела, здоровехонька, а умом любой мог бы от такого тронуться. Столько дней в лесу-то.
– Странно все это.
– Оно, конечно, странно, ведь готовились ее найти еле живой, а то и мертвой, а тут...
– Совсем цела.
– Ну, и хорошо же!
Бабушка тем временем вновь начала растерянно озираться по сторонам, словно потерявшись во времени и пространстве. Мы сидели рядом, обсуждали ее, но она нас не слышала. Иногда мы задавали ей вопросы, но не слышала и их. И лишь когда мы к ней прикасались или же громко переспрашивали, она словно приходила в себя, принимала свой обычный вид и вроде совершенно четко и вразумительно говорила... О немыслимых вещах.
– Бабушка… Ты меня узнаешь?
– «Конечно, золотиночка моя», – при этих словах бабушка расплылась в улыбке и потянулась погладить меня по голове.
– Мы ведь тебя приехали искать, пока ты в лесу блуждала.
– Ой, вы сладкие мои, хорошие.
У меня складывалось впечатление, что она совсем не понимает, что происходит. Узнает нас, но н понимает. Ведь если бы в здравом уме воротившись назад, она застала нас всех в гостях, она бы подняла такую суматоху: начала бы причитать, всех обнимать по сто раз, накрывать на стол и расспрашивать про всякие мелочи. А она вела себя так, будто мы и не уезжали, будто мы и так здесь каждый день, а она виделась с нами еще вчера вечером.
