11 мая 2015
Час назад легла в кардиологическое отделение больницы города М., в палату № 6. Да, да именно в палату № 6, и ни в какую другую! Хоть кардиология — это не психиатрия, но ассоциации у меня с номером палаты появились соответствующие.
Угораздило попасть сюда да ещё в майские праздники. Завтра мне коронароангиографию будут делать, а по-простому — коронарку. В интернете посмотрела, что это за штука такая закудёмистая, и испугалась не на шутку. Но бойся не бойся, а без этого никак. Измотали меня приступы стенокардии, силы уходят, таю на глазах, а жить-то хочется!
Палата на шесть коек, хорошо, что только четыре из них заняты. Сердце давит... Говорю сама с собой: «Подумаешь, сердце давит, кого ты тут этим удивишь? Тут все такие... Изокет в помощь! И думай о хорошем! Думай о хорошем — дыши. Дышу! Думаю, а всё равно давит. Трусиха! Трусиха ну и что? Жить хочу — когда стоишь у порога вечности — невольно испытываешь страх, что тут — я уже знаю, а что меня ждёт там? Верю, доверяю себя Богу, но... Значит, не веришь, если сомневаешься — это всё отговорки! Страшно просто перейти незримую черту жизни в любой момент — неизвестность пугает»
Из реанимации на каталке привезли старенькую бабушку Нину Ивановну и покой в нашей палате как корова языком слизала. Жалко конечно чисто по-человечески старушку, но её словесный понос с сексуально озабоченным уклоном, слушать было невыносимо. Она то, тарахтела языком без передыха, то периодически громко стонала и сетовала:
— Умираю, бабоньки, от боли никакого покоя... Чё же они меня схватили, дуру старую? В реанимацию на пять дней упекли, а толку-то никакого... Я ж лежала раньше два раза с инфарктом, а сейчас ни врача, никого — праздник! Сестричка меня раздела, мобильник не дала. Будто бы в моём мобильнике микробы. А сама-то сколь раз при мне со своего звонила и хоть бы хны. В моём микробы, а в её, нет?! Ну, это не реанимация, я вам скажу, а проходной двор! Чё хотят, то и творят, и куда это годно? Мне раньше сколь раз по блату предлагали лечь в больницу, а я не ложилась. У меня таблетки есть — дома в коробочке сложены... Башка трещит, сейчас бы разрубить её топором, да поглядеть чё хоть болит-то там? Где ж у нас врачи-то? Пошто не идут? Всё хвалят, кого не послушаешь, будто бы у нас врачи тута́ка хорошие. А я так скажу: хорошие-то они хорошие, но почему чё же они про нас забыли?
— Так праздник же был — День Победы! — сказала ей спросонья Вера Ильинична, женщина, лежащая напротив меня.
— Ну, так Победа — не пасха же?
— Конечно не Пасха! В Пасху-то кто верит — кто нет, а Победу — всяк празднует!
— Вот те раз... так умрёшь, а никто не заметит, батюшки мои! В реанимации врач поглядел меня и спросил: «Как дела, бабуля?», а я ему — «Какие уж теперь у меня дела? Лежмя лежу, как-никак восемьдесят седьмой год доживаю». Там-то мне хоть без конца и края капельницы ставили, а тут чё? Совсем ни чё, одна скукота. Магнезию бы вкололи, всё ж весёльше кровь-то по жилам побежала. Ну, так им магнезию жалко переводить на старуху. Они лишний раз и не подходят — брезгуют, поди. А сами-то, если доживут до моих-то лет, ещё может похлеще меня будут? По молодости-то и я была — дюже как хороша, не то, что сейчас… Давеча попросила давление смерить — полдня прошло, а так и не смерили. Ни капельниц, ни чё — экономят на старухе. Думают, что всё у них с рук сойдёт, умру, и не заметят?! — нарочито громко крикнула бабуля в надежде, что её услышит медперсонал.
— Норма капельниц по России: три штуки на одного больного — в газете сегодня прочла, — пояснила Вера Ильинична.
— А мне штук пятнадцать только в реанимации поставили да дома одну сделали, такой пузырёк небольшой, примерно с чекушку.
— Ну, всё, считай, что свой лимит издержала!
— Скажешь тоже! Заживо-то в могилу не ляжешь, а пока живу, так пущай лечат как следоват. Ой, чёй-то ноги стало судорогой тянуть, пальчики замёрзли — ровно я на льду стою. Люди смерти боятся — я не боюсь, пожила своё. Уж если умереть, то скорее, что б ни залежаться. Земля почти оттаяла, могилку копать можно. Правда можно с этим делом и не торопиться, лето впереди. Туда-то, я завсегда успею: всех принимают, никому не отказывают, если время подошло. Морковку давеча съела — отрыгается морковкой, такая сладкая — зачем дают? Ни кто не заглянул даже за весь день в палату — ведь так раньше не было? Я ж лежала... Кашель ещё откуда-то взялся, простыла ли чё ли? Столь дней голышом пролежала, шутка ли, здоровый простыть может не то́кмя больной! Солнышко светит, весна!.. Мужики какие-то разговаривают, мимо палаты ходят туда-сюда мимо. Мне плохо, а они ходят и ходят, шаркают ногами, будь они не ладны. Нет, чтобы зайти в палату да поздоро́вкаться между делом. Лежат одни шлюгуны, такие как мы, и на кой они тут нужны? Хоть бы одного путного положили для разнообразия. Ни врача, никого. Голова кружиться. Помру, как пить дать помру…
Нервы мои сдали, и я спросила бабулю:
— Вам позвать медсестру?
— А чё от ней толку? Они все там, в реанимации хохочут. Магнитофон у них орёт, а я как хочь — голова болит. В реанимации голышом належалась досытушки. Титьки свои мужикам бесстыдница показывала. С мужем сорок один год прожила, а он мои титьки путём не видал. Всю жизнь в ночнушке с ним проспала дура, сейчас и вспомнить нечего. А которые знашь какие бабы: идёт с батаго́м, бздит через га́шник, а мужика надо! Срам один да и только… А ты-то замужем или как? — спросила она Веру Ильиничну.
— Двух мужей схоронила, а с третьим венчана. Сразу ему сказала: «Грешить не буду!» Так ему шибко-то уж ничё и не надо — только бы за титьки подержаться, — одна радость у мужика осталась!
— А то! У тебя-то я смотрю, есть ещё за чё держаться, мои-то висят ниже пупа ровно сдутые шарики. Прям, самой на себя смотреть страсть... А мотор-то хоть работает у него?
— Скажешь тоже… Работает, если ложку привязать!
— И на кой он тебе такой?
— Как на кой? А где другого-то в наши годы взять? Они в этом возрасте все такие.
— Все, да не все!
— Мой — не пьёт, не курит, а не то... Правда у меня и первый и второй не курил. Третий-то со мной в квартире жить не может, и я у него в деревне не могу. У него семья большая: внуки, дети, а мне это зачем? Своих забот хватает. Так и встречаемся наездами. Уснёт, носом в грудь уткнётся, как малой ребёнок, и похрапывает себе. И смех и грех!
— Какой мужик титьки не любит? Слава Богу — Бог даёт. Хрен до пупа достаёт. На то он и мужик — хоть не чё не могёт, а пощупать дай!
— Ну, я и даю — жалко, что ли? От меня не убудет и ему, какая никакая, а радость. Второй-то у меня муж самый лучший был, а мы с ним всего-то шесть лет прожили... Правда квартира его двух комнатная мне осталась, сейчас в ней и живу, его добрым словом поминаю, — сказала Вера Ильинична, смахнув набежавшую слезу. Вскоре она встала с кровати, и накинула на себя цветастый халат.
— Ой, а халат-то на́здела выше колена! Руки ноги колесом — три сосульки под носом, а туда же! — съязвила Нина Ивановна.
— Так мне ещё семьдесят два — это тебе восемьдесят семь! До твоих лет доживу — тоже ниже колена носить буду.
— Тьфу, срам один… Ой, не могу, не могу терпеть боле, как ровно — брага кипит в голове, как брага. Того и гляди моя башка лопнет и мозги наружу вылезут, по всей палате потом со стен соскабливать будете. Это чё такое со мной?
— Атеросклероз, бабушка! — сказала вошедшая в палату медсестра.
— Пошто́, так голова-то шибко болит? От склероза, что ли затор в голове образовался? Словно слова застряли и лежат мёртвым грузом. Голова распухла, маюсь и маюсь, куда это годно?
— Сахар-то у вас — двадцать!
— Как так двадцать, девонька? Откуда он по двадцать-то взялся — я в магазине по сорок восемь брала! В аккурат перед тем, как заболеть.
— Так это в крови сахар, бабушка!
— Да хрен на него, девонька, он уже заколебал этот диабет — умру, так умру. Чё он ко мне прицепился-то и не отцепится никак? Диету соблюдаю, чё ещё-то ему надо? Я раньше в девках себя так не блюла, как сейчас блюду. Мужики-то из-за сахара-то и липнут на меня, чуют, что бабушка сладкая, а они до сладкого дюже охочи. Исхудала правда вся, глянь до чё дошла — одна кожа да кости и никакого лишнего веса. Петра Иваныча-то мово́, уж четыре года как нет, сейчас бы глянул на меня, какая Нина Ивановна стала. Раньше-то я не то, что сейчас — красивая была. Коса до пояса. Грудь, как яблочко наливное, щёки румяные, бровки домиком. Он меня с ребёнком взял, когда мне тридцать два годочка стукнуло, а ему в ту пору сорок четыре было — на двенадцать лет постарше меня. Разузнал, где я живу, и пришёл с будущей тёщей знакомиться. С порога мамке моей напрямки сказал: «Приглянулась она мне, коли замуж пойдёт — не обижу ни её, ни её дитё» Ну мамка-то само собой согласна была — с ребятёнком-то не каждый возьмёт, а тут такое счастье подвалило...
© 23.08.2019 Елена Халдина, фото автора
Запрещается без разрешения автора цитирование, копирование как всего текста, так и какого-либо фрагмента данной статьи.
Все персонажи вымышлены, все совпадения случайны
Продолжение следует
Прочесть Торжественно объявляю: сезон на Ваньку рыжего открыт!
Прочесть роман "Мать звезды", "Звёздочка", "Звёздочка, ещё не звезда"
Рассказы из цикла "Дневник Ленки из магазина"