Рассказ
Иван Степанович не был в родной деревне девять лет. Последний раз он приезжал на похороны матери. Судьба забросила его на Урал, где он работал на заводе и по вредности профессии вышел на пенсию в пятьдесят пять лет. Жена, из местных, умерла в прошлом году. Сын жил с семьей в Москве, дочь вышла замуж за пограничника и письма слала с Дальнего Востока. Дети звали его к себе, но он решил вернуться на родину.
Иван Степанович написал брату Петру в родную Михайловку. Ответила жена Петра, Вера. Она писала, что родительский дом пустует, что он хоть и плохонький, но если руки приложить, то на век Ивана Степановича хватит. «Приезжай, – писала она, – Петя очень обрадовался. Ванька, крестник твой, невесту в городе нашел, домой редко нос кажет. И нам повеселей будет, а то мои родители уже плохи, из родни больше никого не осталось. Приезжай!»
И по осени Иван Степанович собрался. Погостил проездом у сына в Москве, понянчился с внуками. Сын, провожая на Казанский вокзал, сказал:
– Пап, ну ты смотри, если что – к нам.
Представил он их маленькие комнатенки и покачал головой:
– Да нет уж. В деревню хочу, на воздух.
Он еще из тамбура заметил долговязую фигуру племянника. Вылитый отец! Тот бежал вдоль вагона и на весь перрон кричал:
– Крестный, я здесь! Крестный!
Он подхватил в одну руку чемодан, в другую пакеты с московскими гостинцами и обхватил Ивана Степановича обеими загруженными руками:
– Двигаем скорей, вон моя машина. Наши заждались. Мать у тебя прибралась, полы помыла. Но сначала к нам, мы с отцом уже баньку натопили.
И они помчались по шоссе, и утреннее осеннее солнце резво скакало за ними по верхушкам золотых берез. Кое-где по низинам стоял туман, иногда он лениво, клочьями, переползал через дорогу, и Ванька досадливо сбавлял скорость.
…Разомлевший Иван Степанович сидел во главе стола. Народу собралось много: хозяева, соседи, родители Веры. Бегали еще дети, но чьи они, захмелевший Иван Степанович не запомнил. Стол был заставлен деревенскими закусками, бутылками с самогонкой. В ларьке самопальную водку никто не брал, а местный первач Иван Степанович всегда уважал. Дымилась в мисках картошка с печенкой.
– Ешьте, ешьте, остынет! – угощала Вера.
Петр блаженно улыбался и хлопал брата по плечу, по коленке:
– Заживем, брательник!
Когда отворяли дверь, видна была висящая в сенцах разделанная свиная туша.
– Не рано ли зарезали? – спросил Иван Степанович. – Тепло еще.
– Не боись, в самый раз! – хлопнул его по коленке Петр. – Ванька завтра в город отвезет. К свадьбе деньги копит.
И, размахивая над головами гостей длинными руками, затянул хорошим баском: «Ревела буря, гром гремел…»
Проснулся Иван Степанович в отцовском доме. Было тепло, Вера с вечера успела протопить. Долго лежал, обводя взглядом потолок с облупленной белой краской, пестрые обои в розовый цветочек, окошки со старой замазкой. Звонко прокричал соседский петух, где-то замычал теленок. «Вот и дома. Хорошо-то как!» Он еще полежал так и, одевшись, пошел к Петру.
– Есть кто живой? – он оглядел пустую избу.
Праздничных столов уже не было, как и свиной туши в сенях. Со двора вошла Вера в измазанных навозом литых резиновых сапогах и старой телогрейке.
– Петя на работе, а Ванька давно уехал. Поешь, я на кухне собрала, – она поставила пустые ведра под лавку.
– Что же он проститься не зашел?
– А чего прощаться? Увидитесь еще.
Днем Иван Степанович обошел деревню, останавливался поговорить со стариками. Из мужиков его возраста никого не осталось: кто помер, кто, как и он, давно уехал отсюда. Потом поправил наличники на окнах, подпер колом забор во дворе. Основной ремонт он решил оставить на потом, когда окончательно переедет.
Вечером Петр принес мешок картошки и сумку с продуктами: свиная печенка, яички, помидоры, лук. Достал из-за пазухи бутылку самогонки. Они долго сидели, не зажигая света. Вспомнили родителей, поговорили о детях. Помянули покойную жену Ивана Степановича. Он всплакнул:
– Один остался, осиротел.
После третьего стаканчика Петра осенило:
– А мы тут тебя женим. Я с Веркой поговорю, она тебе найдет хозяйку.
На другой день Иван Степанович решил сходить на рыбалку. Достал с чердака заброшенные туда невесть сколько лет назад старые удочки – леска и крючки были целы. Накопал за домом червей. Трава белела от заморозка, от крытых жестью крыш на солнце валил пар. Когда проходил по улице, услышал за спиной: «Дачник». Оглянулся – никого нет, подумал, что ослышался.
Хорошей рыбы в речке не водилось уже лет тридцать. Но он надергал несколько сопливых ершиков, плотвичек, подцепил одного окунька. А потом долго сидел на берегу просто так. Ощущение праздника улетучивалось. Почему-то занозой засело это «дачник». Захотелось шума, толпы, разговоров, общей работы и общего смеха, как на заводе. И как в детстве. А в деревне было тихо.
По дороге домой его обогнал Петр на тракторе. Высунувшись из кабинки, он прокричал:
– Ну что, уха будет?
Иван Степанович приподнял прутик с уловом. Вечером они опять распили бутылочку под уху, поговорили по душам. Петр ушел, когда на небе высыпали крупные, промерзлые, льдисто сверкающие звезды. Иван Степанович проследил его путь по затихающему лаю собак.
На другой день он смел с крыши сухие листья, сгреб в кучу опавшие ветки в саду, подергал высокий, под два метра, бурьян. На огороде бурьяна не было, а сквозь жнивье пробивались узкие ярко-зеленые листики отавы. Блестели на солнце паутинки. Какая осень стоит!
– Здравствуй, Степаныч! – окликнула его соседка.
Он с удовольствием поздоровался:
– Все хорошеешь, Валюха!
Она и вправду была хороша – статная, важная, с крутой грудью, за которую ее в деревне прозвали Гулюшкой.
– Ты что же, Степаныч, и огород будешь держать?
– Да вот думаю…
– Думай-не думай, а пока у тебя ничего не выйдет. Мы тут «костер» третий год корове косим. С Петром уговаривались, спроси, он сам скажет. Да по такой целине у тебя теперь какая картошка вырастет?
Иван Степанович озадаченно молчал, глядя, как она важно и плавно перешагивает по грядкам.
В сарае еще оставались старые подгнившие бревна, горбыли, жерди. На зиму придется дрова выписывать, а пока и эти сойдут. Иван Степанович напилил уже порядочную горку, когда его окликнул невысокий тощий мужичок в плаще и мятой шляпе из кожзаменителя, Шурок по прозвищу Гвоздь:
– Чего ж ты ножовкой мучаешься? Давай двуручной, скорее будет.
– Да я уж заканчиваю.
– Давай-давай, – Шурок уже кинул на изгородь свой допотопный плащ и деловито потирал руки.
Вдвоем они быстро перепилили оставшиеся несколько бревешек.
– Ну спасибо! – Иван Степанович пожал Шурку руку, которую тот почему-то не хотел давать, и стал таскать в сарай напиленные кругляши. Шурок потоптался возле него и исчез.
Когда Иван Степанович растапливал печку, в избу влетел мальчишка лет двенадцати, чумазый и веселый. Радостно глядя в глаза хозяину дома, он выпалил:
– Папка послал узнать: магарыч будет иль нет?
– А кто твой папка?
– Гвоздь! – так же радостно ответил тот.
– Магарыча у меня нет, – ответил озадаченный Иван Степанович, – на вот, отдай папке.
Он порылся в кармане и протянул полсотню:
– Хватит?
Мальчишка зорко глянул и блеснул глазами:
– Если в ларьке, то мне еще на жвачку останется.
И он стремительно вылетел, так хлопнув дверью, что лампочка вспыхнула искрами и погасла.
Когда пришел Петр, Иван Степанович сидел в темноте перед печкой на перевернутой табуретке и глядел на огонь.
– А я думаю – неужто у кого гостит, света нет в окнах. Греешься? Давай-ка вот вместе погреемся. – Петр ловко достал из рукава заткнутую газетной пробкой бутылку. – От Верки спрятал. Не одобряет.
Наутро Иван Степанович пошел в магазин. Надо было купить хлеб, лампочки и кое-что по хозяйству. Наученный опытом, решил запастись «магарычом» на всякий непредвиденный случай. Навстречу попался Шурок. Он так кинулся здороваться, словно они были закадычные друзья:
– Слушай, Степаныч, если тебе чего надо – ты меня зови, ни в чем отказа не будет. Ты хоть и не старый еще, а одному несподручно.
– Хорошо, хорошо, спасибо, – Иван Степанович обошел Шурка и зашагал по дороге.
– Степаныч, а правда народ говорит, что тебя из города по статье рассчитали? – мстительно крикнул вдогонку Шурок.
Иван Степанович прибавил шагу, а Шурок стоял и смотрел ему вслед.
На дверях магазина висел замок, а в ларьке лампочек не оказалось. Самопальную водку Иван Степанович брать не стал. «Надо в райцентр завтра съездить», – подумал он и завернул к Петровой избе, узнать, не надо ли им чего в городе. Вера увидела его в окно и вышла на порог, вытирая руки о передник.
– Здравствуй, Вера, – приветливо сказал Иван Степанович.
– Здравствуй, здравствуй, – она не посторонилась и в дом не позвала. – Хотела сама к тебе идти, обиду свою высказать. Ты что же, Ваня, думаешь и дальше так жить?
– Как это – так?
– А так! Дрова не колоты, у скотины не чищено, а мой с работы придет, щей похлебает – и к тебе! Я тут надрываюсь одна, а он вернется, завалится спать, а на другой день его опять нет. Это ты отдыхающий, а нам тут по гостям ходить некогда, работы пропасть.
Она раскраснелась и сердито поджала губы.
– Извини, – Иван Степанович тяжело повернулся и пошел по деревне, но не к дому, а в сторону кладбища.
Родительская могилка была засыпана последней листвой. Два желтых дубовых креста стояли так близко, рядышком, как будто это мать с отцом стояли, взявшись за руки. Ветер теребил выцветшие ленты и бледные восковые цветы на веночке, принесенном, наверное, еще на Пасху. Иван Степанович обнял кресты обеими руками и, опустившись на колени в сухую траву, заплакал. Дерево было теплым, от крестов исходила какая-то легкая, успокаивающая сила. А он плакал и плакал, касаясь седой головой теплых дубовых перекладин.
Рейсовый автобус довез Ивана Степановича до автостанции, и он пошел по городу, разглядывая вывески, узнавая и не узнавая тесные улочки. Походил по шумному рынку, странно похожему на рынок уральского городка: те же напитки с яркими наклейками, импортные макароны, кофе, окорочка, жвачки. Нашел в одном из магазинчиков лампочки, купил бутылку водки, консервы, спички. Толпа не раздражала его, а наоборот, заманивала в себя, оживляла.
Проходя мимо телеграфа, Иван Степанович внезапно остановился, постоял немного и решительно шагнул внутрь. Около часа он дожидался, пока телефонистка соединит его с мастерской завода, где он работал до пенсии.
– Тарасыч! – закричал он в трубку, – здорово, это я, Иван! Нормально! Слушай, у тебя адрес моей деревни цел? Помнишь, я оставлял? Я тебя прошу, вышли телеграмму «Срочно выезжай». И все! Да все в порядке, я потом расскажу. Сейчас сможешь? Жду!
После обеда в окно к Ивану Степановичу постучала запыхавшаяся почтальонка Зина. Он оделся и пошел к Петру. В деревне уже знали о телеграмме и, пока он шел, встречные с сочувствием расспрашивали его.
– Не знаю, – отвечал Иван Степанович. – Может, с домом что. Надо ехать. «Надо ехать», – сказал он Петру, который примчался с фермы. Вера суетливо накрывала на стол, виновато поглядывая на братьев, бегала из кухни во двор, из погреба в сенцы, собирая в дорогу деревенские гостинцы. Он остановил ее:
– Не надо, Вера, мне ведь долго добираться. Я не довезу, пропадет. Сядь, посиди.
Она послушно села за стол.
– Ну хоть бы завтра поехал, проводили бы по-человечески, – горевал Петр.
– Нет, надо ехать! – решительно повторил Иван Степанович. Он попрощался, поблагодарил за все, потрепал Веру по плечу, и она сморгнула слезинки с ресниц.
– Но ты скоро вернешься? – как-то безнадежно спросил Петр.
– Посмотрим, что там. Я напишу.
Ночной скорый поезд мчал Ивана Степановича по его родине, а он все смотрел и смотрел в темное окно.
Ещё рассказы этого автора здесь Author: Нина Стручкова