Елисей и Ерёма. Складно. Куда Ерёма, туда и Елисей. Ладно. И Асия тут как тут. Лишняя. Это как сказать: она – за ними или они – за ней?
Аська! Ну, Аська! Вон твои кавалеры уже пошли, а ты чего ж отстаёшь?!
– Успею, – выгнула тонкую бровь. – Они меня на повороте обещали подождать.
Ждут. Ерёма ножичек складной подбрасывает и ловит. Надоело. Уселись у обочины, ботинки скинули, брючины закатали, ноги в канаву опустили – на майском солнце вода чуть не закипает. И сами кипят: Асию ждать долго. У неё норов крутой, не подступись. А если в школу опоздают, Павел Петрович выругается некрасиво:
– Черти длинноногие! Чтоб вас холера взяла опаздывать! Матерям напишу, чтоб на собрании были. Прогульщики несусветные!
Асия пришла, не запыхалась даже. Стоит себе на высоких каблуках, плечами потрясывает. Темно-русые волосы по плечам струятся, нетерпеливо ногами-карандашиками кренделя выписывает, но сама близко не подходит. Поднялись друзья споро с земли.
– Пошли, что ли, к ней! – позвал друга Елисей.
Он мягче Еремеева, голову набок клонит – от застенчивости.
– Ась, а в кино вечером пойдёшь? – Еремеев спросил, тряхнул черными кудрями и рукой приобнял за плечи; Елисей – уже её сумку взял, чтоб легче шагалось.
– Пойду, Ерёма, а как же! – легко откликнулась она, скинув его руку, и быстро оглянулась на шагающего позади Елисея. – С Елисеем пойдем. Да?
Елисей слышит, но молчит. Смотрит себе под ноги.
Молчит и Еремеев, будто и не его спрашивают. Хара́ктерный человек.
– Ну, само собой, – вдруг произносит, после большущей паузы.
– У меня каблук шатается, может, я и вовсе не пойду, – словами играет Асия, подливает маслица, чтоб парней разговорить.
– А мы его – гвоздочками, гвоздочками. – Миг – и рядом уже Елисей, сразу же предлагает помощь.
Посмотришь: пара они.
– Давай-давай! – поддерживает Еремеев и белозубо улыбается, широко и открыто, глазами угольными сверкает.
Только ведь ему охота плечом друга оттеснить, и он в пару к ней просится, неужели она не замечает?
Сабантуй. Праздничная улица зудит, тут к каждому присматриваются. Вон Асия идёт. С ней двое. Как всегда – не одна.
– Остановилась бы, Асенька, на одном. Да хоть на Елисее. Или уж на Еремееве.
– Что вы, рано мне, – беззастенчиво откликается.
Сама же – цепь рук разомкнула, в круг вплыла. Тихо-тихо пошла, с носочка на пятку – так-так, так-так… Головой покачивает, серьгами-подвесками поигрывает, кисточкой калфака помахивает, плечами в такт мелодии передергивает. Шажки легкие, каблучки стучат: тук-тук, тук-тук…
Так пляшет Апипе,
Что под нею пол гудит.
Так пляшет Апипе,
Что под нею пол гудит!..[1]
[1] Здесь и далее - перевод текста татарской народной свадебной песни «Апипа».
А музыка быстрее… Она на гармониста глянула – это ведь татарская Апипе, кивнула ему – играй громче! И пошла потеха! Народ качнулся от столов со сладостями – Асию смотреть. Такое там веселье!.. Кудесница. Откуда? Да оттуда. Ещё школьница, девчонка веснушчатая. Ой ли?.. Вы смотрите на неё да не сглазьте. Э-эй, парень, не пяль глаза, не твоя! Твоя-то рядом, вот и не…
Ты пляши, девчонка, пуще,
На тебя жених глядит,
Ты пляши, девчонка, пуще,
На тебя жених глядит…
Пристукивает Асия каблуками по дощатому настилу: та-та, та-та-та… Не слышит шипения вспенившихся жёнок, не оглядывается на мужские жгучие глаза.
Отплясала. Елисей улыбается, у Еремеева щёки горят – нагляделся.
Выпускной отгуляли, оттанцевались, в парке накатались на качелях-каруселях. Елисей высоко-высоко взлетал, Асию до небес рас-ка-чи-вал! Она хохотала и улыбалась ему, а больше – от переполнявшего чувства. Маленькое её сердце уже не вмещалось в груди, ещё чуть-чуть – вырвалось бы и унеслось птицей в небо! Еремеев стоял внизу, исподлобья глядел на них: самому бы так. С ней.
Потом втроём гуляли по-над речкой Раздольной – широкой и мутной после дождя. Впереди пара, позади – две. Неинтересно.
Поздняя сирень за забором. Пахнет как!..
– Сирень где-то – запах, запах какой! – воскликнула Асия. – Хочу сирени! Чтобы целое море! – подошла близко к Еремееву.
Тот с готовностью метнулся за сиренью на чужой двор.
Ночь идёт… уличные фонари бессовестно яркие… за-зыв-ные.
Асия за руку Елисея дёрнула – и за угол продмага, целоваться! Ох, и здорово же! Первый раз. Здорово! Мурашки по телу – волна за волной! Каждая жилочка в комочек сворачивается от выжданных поцелуев, а потом пружиной – вжик! – разворачивается и стреляет в самое сердчишко. А оно: тук, тук… тук, тук, тук… – зачастило. Сердце есть у каждого, пришло время – и у них застучало. Вот-вот выпрыгнет из груди. Не вме-ща-ет-ся. А говорила: рано ещё. Не рано, самое то.
«Люблю, – шепчет Елисей Асие. – Люблю, люблю…» – без конца повторяет.
Вдруг её за руку схватил, к своему дому потянул… На чердак, по лесенке, быстрее, быстрее!
Корова Зорька внизу жует сено. Спокойно жуёт, с удовольствием, часто фыркает и вздыхает. Их стук сердец слышит: парно стучат.
Ошалели оба от спорых чувств, от дум коротких, отрывочных: «Ишь, любовь уже у нас… Ерёме и не снилось про это… За сиренью ушёл… А я-то молодец… Ну, и повезло мне…», «Ой, мамонька… Ведь девчонки говорили… рассказывали…» С сеновала – прыг друг за дружкой – и уже на улице.
Улица всё видит, от улицы не скроешься. Потом улица своё скажет, все и узнают, что к чему. Про всех, про всё.
Вернулся Еремеев. Притащил охапку сирени – от молодого рясного куста: бери! Отпрянула Асия от Елисея, а тот губы, балденя, вытирает… Бесхитростный какой… Раз-ру-мя-нил-ся… Листик клевера в рыжих волосах застрял. Асии за шиворот травинка сухая попала, колется. Она плечами вздёргивает, пытается от неё освободиться. Еремеев всматривается в их отчаянные глаза. Соображает.
Сирень одурманила всех ещё больше.
Ночь пришла, накрыла село беззвёздным куполом: тёмная-претёмная, томная, оглушающая тишиной… Словно в жизни этой – последняя.
– Купаться! – крикнула неугомонная Асия.
И откуда только народец взялся… Визгу, визгу…
Холодная вода после дождя… Холодная и нерадостная. Муть. Сирень Асия выпустила в воду, поплыла сирень, закружило ее водоворотом, вытолкнуло… Уплыла, не зацепилась за камыш. Зря она загадала, чтоб зацепилась за камыш, это значило бы: выйдет замуж. Не выйдет?! А как же тогда…
– Тогда погуляем! – снова крикнула Асия и свернула к леску, потянув за руку Еремеева; Елисей отстал.
– Елисей, иди с нами! – крикнула – и запропал голос.
Лес кончился быстро, навстречу – лужок прибрежный, сырой, кочкастый. Трава стегает по ногам, ярится. И край месяца молодого показался… И Елисей отстал…
– Не пошёл за нами… – вздохнула девушка. – Ну, Ерёма, тогда давай вернёмся!
– Вот ещё! – услышала у самого уха его глухой голос; ножичек малюсенький сверкнул у самых глаз – близко-близко. – Зря я, что ли, за сиренью – на чужой двор?! – хрипло выговорил Еремеев.
Сердце, разгоряченное бегом, стучит-выпрыгивает из груди… Как бьётся… по-воробьиному испуганно. Ах, оно!.. Асия прижала ладошки к груди – унять стук. А по плечам, по шее, спине – цепкие руки, Еремеева…
– Ты что, Ерёма!? – почти крикнула она, резко скинув его руки, отступила назад.
Дёрнул платье у выреза, поддел ножичком – вжик – платье с плеч. Луна, как выкатится!.. И Асия… она… почти голая… Голая!.. Остолбенел.
Луна выкатилась, Асию осветила: живот белый-белый, груди с пуговками ежевичных сосков…
Ножичек нацелил в неё. Страшно. Налетел, повалил, тесно сжал, больно скрутил...
– Ерёма… – вскрикнула она, хотела спросить: зачем это ты? Но не успела.
«И пускай так…» – подумал последнее Еремеев.
Идут себе домой. Возвращаются. Не рядом и не поврозь. Бредут. Плетутся, в общем. С кочки на кочку уныло перепрыгивают. Уже улицей идут. Вместе или поврозь? Улицей!.. Широка или узка улица – им места мало, мешают друг другу, отталкиваются, ноги заплетают нехотя. Улица не спит под луной: калитка громко хлопнула, и ещё раз; собака залаяла; колодезная цепь глухо звякнула. Где-то звучит баян… Апипе дождалась… Поморщилась Асия: виски ломит от боли.
Насквозь проломишь пол –
Это вовсе не беда,
Насквозь проломишь пол –
Это вовсе не беда.
Пусть жених за доски платит,
Доски – это ерунда,
Пусть жених за доски платит,
Доски – это ерунда!
Да и ночь уже кончилась, заря занимается. Дошли. Доплелись. Каждый юркнул в свой двор.
Отец на пороге:
– Аська, тебя мать ищет, а ты… С ночи ищет она, задаст тебе, девка!
Обязательно мать задаст окаянной девчонке, гулёне беспутной.
– Мамонька, за что?..
– А чтоб с парнями не водилась до сроку, рано ещё тебе!..
Рано ли? Поздно хватилась. И отец поздно за ремень взялся.
– Зорька к мартовскому празднику должна отелиться…
– Так, Анна Мироновна, так. А там и Аське твоей вскорости рожать… Прости, Анна, не хотела я, ты же меня знаешь…
– Знаю. И ведь молчит, подлая, который из них – отец ребёнку.
Зима снегом пригнула еловый лапник у домов, улица стала видна – бела и безлюдна. Плющат носы в окошки Елисей и Еремеев: Асию выглядывают жадно. Оба. Дома сидит она, мать наказала: ни ногой на улицу! Дома чтоб – и никаких!
Елисей ласково жмурится, ждёт слова Асии, вспоминает, как она его ещё по первому октябрьскому снегу зазвала в лесополосу и тихо сказала, что ребеночек у них будет. Грустно сказала. Долго раздумывал: глупо это, не к месту. Ему лучше сделать вид: что к чему сказала – не понял.
– Ну, ты даёшь! – всё же выдавил из себя Елисей и замолчал.
Ждала-пожидала Асия ответа, носком сапожка круги чертила, проворачивала пушинки снега. Глаза-бусинки потемнели, вдруг часто заморгали, выплеснули крупные горошины слёз. Он услышал её всхлипывания, задел обидно:
– А не Ерёмы ли? – и отвернулся вдруг. От неё отвернулся.
Вздохнула от обиды Асия и убежала. Он был уверен: ещё придёт, ещё позовёт.
– Ерёма! – позвала Асия через забор. Он подошел, тогда она спросила: – Ребёночка хочешь?
– Ага, – тут же откликнулся Еремеев, – потом. Ну, когда взрослыми станем, ладно?
– Так взрослые уже мы. У нас и ребеночек скоро будет. Я посчитала: к концу марта, как раз.
Не поверил Ерёма, отмахнулся:
– От Елисея, небось. Была с ним? Была, была… Вся улица говорит. Я-то ни при чём, с одного раза лишь коровы брюхатят. У людей для этого нужна любовь. И брак совместный. Семья. Ещё и выучиться надо бы. Я лично в любовь так просто не поверю, тут время нужно. Да и любовь – это такое… такое…
– А разве нет у тебя ко мне этого?.. Любви этой, разве нет? – вздрогнула Асия, подобрала губы и крепко сжала. – Значит, позавидовал нам с Елисеем… Совсем запуталась я, – потом сказала, резко отвернулась и пошла домой, неуверенно по-журавлиному переставляя ноги. Словно слепая.
Загрустила Асия, но решилась, как отрезала прошлое, и уехала в город.
Там всякие руки были нужны. Ра-бо-чие. Пока взяли подсобницей на стройку, по направлению Трудоустройства, всё равно в декрет идти. Мести мусор на объекте – вроде бы лёгкий труд, пообещали потом поставить учётчицей. Вечера свободные, длинные-длинные. Раз так, то и учиться дальше подошла пора.
На заочное в Политехнический был добор, поступила легко, всё вспомнилось. Начала зубрить формулы, решать задачки, изучать историю партии. Как всё там было ясно и складно: вперёд, к победе коммунизма! Вперёд, вперёд! К по-бе-де.
А под сердцем новая жизнь набирала силу день ото дня. Трудно стало двигаться, отяжелела.
И ладно: вперёд, так вперёд, хоть малым шажком, что ли.
И ладно: был Елисей, был Еремеев.
И ладно: осталась Асия одна. Тя-жё-лая.
– Асия, назначьте дежурных из группы на субботник, снег убирать, по шесть человек от группы. Вам можно и не ходить. Скоро рожать-то, староста?
Скоро рожать, а к общежитию дорога снегом-льдом покрыта, «скорая» не взбирается, резина «лысая». Да никакие машины не взбираются в гололёд на горки-горочки сопки Орлиной! Сами, товарищи-граждане, давайте-давайте, сами: ножками, ножками…
– Ааа!.. Ой, мамочка!..
– Да помогите же! Женщина поскользнулась… упала вот.
– Баба рожает!.. «Скорую» давай, «скорую»!..
– Сейчас укольчик сделаем. Во-от. Какая редкость: тройня! Вам, Харисова, исполком квартиру выделил. И в газете про вас тут и тут. В двух газетах сразу. Студенткам уж дают квартиры… Дожили! Хотя вы из строителей, у них есть возможности. Пишут, что двухкомнатную. Напишут, а потом… Обманут ведь… Я бы тоже тройню смогла… А мой ни в какую: нечего нищету плодить! Дурак он! Была бы и у нас сейчас квартира, а то в гостинке ютимся. А ещё врач!..
– Там женщину спрашивали, которая тройню родила в машине «скорой». Интересный такой… С чубом кудрявым.
– Ну, я это. А что? – быстро вытерла вроде бы счастливые слёзы Асия.
– Я говорю, вас один шофёр спрашивал… искал. Со «скорой». Вот апельсины и пирожки с повидлом. Апельсины нельзя вам, так я себе заберу, к ужину. Ладно?
– Спасибо.
– …Награждается двухкомнатной квартирой на пятом этаже Харисова Асия Агдамовна, родившая нашему любимому городу трёх богатырей. Спасибо вам, мамаша за такое… такое счастье! И труд. Редкость какая – тройня, товарищи! Ещё вот тут подарок от строительного профсоюза – набор посуды и щипцы для завивки. На сдачу, ха-ха! А от института вам дарят коляску! Ура, товарищи! Удружила наука. Жаль, что одноместную. Наша промышленность никак не угонится за таким… прогрессом, а ведь к коммунизму почти подошли – уж восемьдесят пятый год!
Ночь, а спать – не уснешь от дум. Спят детки, спят родимые. Много детей у одинокой Асии – трое пацанов. Григорий – в честь отца, Арсентий – по дедушке, и Толик у неё теперь есть. Так всегда и хотела. Думала-мечтала, трудно было в мечтах выбрать из трёх любимых имён – единственное. Выбор пал сразу на три имени. Три имени израсходованы. Мать и дети. Дети и мать. И всё же одна… Уснуть бы…
– Да какая она мать, если таких крошек отдала в ясли! Ведь говорила ей: вези, Аська, к нам сюда, в Раздольное. Тут тебе и сестра Людка, и баба Оля рядом… Да и мы с отцом помогли бы управиться. Вот не в меня она, хоть что мне говорите! Не в меня. Я своих двоих со свекрухой вырастила, пока ты в море болтался! Терпела. Мать у тебя была, скажу я!.. Но выходили, вырастили вот… Ерёма приезжал на каникулы, я – к нему. Мол, парень, колись тёще: был с ней?
– А он?
– Пожал плечами, а сам бочком, бочком – и в свои ворота. Так то. Убёг.
– Может, Елисея они?
– Может, может… Гриша, тогда выходит, что они этого. Учиться оба подались в город. А всё ж на Еремея больше мальцы походят… Хотя и рыжик есть. На лето всех себе возьмём, пускай доченька отдохнёт от них. Трудно ей.
Трудно Асии не было. Просто не хватало рук: обнять, приласкать, поплакаться, прижавшись сразу к трём головушкам. Сопят себе, со́ски жмут дёснами. Сейчас Асия на кухню молочную сбегает за кормёжкой. Хоть бы очереди не было…
– Ещё бы дольше спали, мамаша! Всё роздано!
– Так ведь я заказывала…
– Спали бы дольше!.. Пришли из больнички, я и отдала для отказников, не пропадать же такому добру.
– Но ведь ещё час до закрытия…
– А я почем знаю! Мне заведующая приказала отдать.
– Как же я… А мне как?
– А так. Кефир гастрономный пускай пьют. Многие на нём выросли. Или каши манной на молоке им наварите. Идите себе, мамаша, а то мыть полы пора: вон у нас график на стенке висит.
Кефир на Пушкинской в продмаге только с утра. И молоко. А в «Центральный» – времени нет, проснутся скоро пацаны.
– Чего плачете?! Кефиру детям? Мой берите, гражданка. Обойдусь как-то. И молока добудем. На машине я, на «скорой», где-нибудь перехватим. Моя смена кончается, уже и врача высадил у дома. Постойте-постойте! Не вы ли под 8 Марта тройню у меня в машине родили? А я смотрю: вы! Только похудели очень. Я искал вас… поздравить! Значит, кефир есть, так чего же плакать?! Какой подъезд, какой этаж? Пятый! Я и довезу до дома, и на пятый этаж кефир доставлю, раз такое дело. И слёзки вытрем, и шапочку поправим…
Еремеев лихо рулил на новеньком «Урале»: зелёная блестящая птица-мотоцикл. Летел по улицам: Ленинской, Сибирцева… Долго кружил по дворам Пушкинской. Нашёлся дом Асии, пятый этаж, квартира двадцать. Никто не отвечал на звонки. Нужно подождать. Можно ножичком поиграть – побросать в забор. А можно по улицам поколесить в свое удовольствие.
Вечером вернулся к знакомому дому: свет в окошках пробивается сквозь шторы плотные. Открыл чубатый, в тапочках на босу ногу, по-домашнему. А за его спиной Асия: красивая, причёска новая – без чёлки. Взрослая.
– Чего тебе, Ерёма? – просто спросила, войти не позвала.
– Так… Наши говорят, квартиру тебе дали… Узнать хотел, как ты поживаешь. Дети – не болеют?
– Ты-то здесь причем? Хорошо мы поживаем, поели, поспали, теперь гуляем на одеяле, учимся ходить. Ступай себе, Ерёма, – и скрылась в комнате.
Чубатый лишь пожал плечами и закрыл дверь.
– Да не одна она, не одна, понимаешь?! – Еремеев говорил нехотя, подбрасывая и ловя ножичек перочинный – ма-хонь-кий.
– А с кем? – побледнел вдруг Елисей.
– Какая разница. Не со мной она. И не с тобой. Сказала, что мы ни при чём. Хорошо ей с ним, я сразу понял, – верхняя губа предательски дёрнулась; ножичек полетел далеко, в канаву.
– Всё ей нипочём, – ухмыльнулся Елисей. – А говорила…
Всё же в душе он надеялся, что она когда-нибудь ещё придёт к нему.
Река Раздольная после дождей могуча и мутна, своенравна. Мосты подмывает каждый раз, сносит гаражи и забытые у леска копёшки сена. После разлива на кочкастых лужках трава гуще и зеленее – косить её и косить, Зорьке на зиму заготавливать…
Но Асия в Раздольное со своей большой семьёй наезжает редко и реку любимую тоже редко видит. Только остались воспоминания. Куда от них денешься?..
Tags: ПрозаProject: MolokoAuthor: Супранова Е.