Глава 2
– Ма-а-ама-а!..
– Ба-а-абушка-а-а-а!..
Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Девять. Десять. Эти десять секунд оказались не такими уж и короткими. Когда говоришь о десяти секундах, они кажутся мимолетными. Но когда начинаешь их отсчитывать, сразу же понимаешь, что десять секунд – это довольно долго.
В очередную паузу мы расслышали лишь лесные звуки. Мама с Таней шли чуть поодаль от нас, я едва видел их силуэты. За ними, где-то среди елок и поваленных берез бродил дядя Сережа. Его не было видно. Ну, а мы с дядей Колей пошли вместе. Он сам настоял на этом. Вообще он очень приятный и общительный дедок. В нем есть что-то очень уютное, какое-то умение расположить к себе молодежь. Он умеет смотреть на всех без осуждения и знает, как необидно посмеяться над любой глупостью. Я был рад, что он предложил пойти с ним вместе, к тому же, откровенно говоря, деда Коля был болтун, каких поискать, и я не терял надежды узнать поподробнее о том, что услышал за столом. Поэтому я попробовал начать разговор издалека:
– Деда Коль!
– Оу?
– А почему нужно так долго ждать? Целых десять секунд, здесь что – звук медленнее распространяется?
– Это положено так. Чтоб услышать бабушку твою, вдруг она обессиленная рядом лежит, да сил нет у нее ответить. Вот десять секунд и ждем, чтоб она успела с силами собраться.
– Ясно.
– А то и вовсе у нее, может, голос пропал, дак чтоб хоть палкой там пошуршала по траве ли или по кустам.
– Понятно.
– А так она, может, в двадцати шагах от тебя лежать будет, ты крикнешь, не дождешься ответа – да дальше пойдешь.
– А-а-а.
– А она и не сможет до тебя докричаться, потому как идешь ты – трава шуршит, да звуки всякие… И не услышишь.
– Вон оно что.
– Да, всегда так делается, когда человека ищут.
– Ясно теперь. А что это, ваша баба Зоя ее с ключами какими-то видела?
– Да нее, моя-то видела, что она на Либежгору пошла. Ну, на дорогу-то, в лесу, по которой мы шли.
– А-а-а.
– Она ей кричала-кричала, мол, «Шурушка, ты куда на ночь глядя?» – А та как и не слышала.
– А ключи тогда кто…
– Ма-а-ама-а!
– Ба-а-аба Шуро-оу!
Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Девять. Десять. Тишина.
– А ключи тогда кто видел?
– Да никто не видел, это Зоя, Сереги мама, она к бабушке твоей ходила, в аккурат перед тем, как та в лес и нарядилась.
– А-а-а.
– Та ей и сказала, что ключики ей какие-то отнести надобно.
– Вот оно как.
– Та ее поспрашивала-поспрашивала, да ничего не поняла, подумала, мол, напутала что, али что там.
– Ясно.
– Так-то, коли знала бы, дак придержала бы ее… Если б поняла, что в лес она собралась ключи-то относить.
– Да уж.
– А кто знал?
– Действительно.
– Кто ж мог подумать, что она там на старости лет попутала, куда ее потянуло.
– Странная, конечно, история. А что там такое баба Нина рассказывала, за столом еще? У нас на обеде.
– А что?
– А… Вас же не было.
– Не… А что это карга старая наплела опять?
– Да что к Воробьихе идти надо, что только она может с лесу людей возвращать, мол, осиновские всякие такие дела знают и мертвых поднять смогут, если захотят.
– А она-то не осиновских будет. Она наша.
– М-м-м, а осиновские что?
– Да нет осиновских давно, померли все уже, когда их деревню-то в колхоз согнали, давно еще. При коллективизации.
– Да нет, я не о том… А что, раньше, когда они были, они правда такое могли делать? Это ж невозможно?
– Да черт их разберет вообще. Нечистые они, это точно. Всякого за ними полно было.
– А что именно?
– Ой, я ведь не помню уже, я маленький был.
– Ну, хоть приблизительно, что значит – нечистые?
– Да нечистые. Они все там… То на дыры молились, то людей в болотах хоронили.
– Что?..
– Да ну их, все какими-то колдовствами промышляли. У нас все в старину к ним ездили, у них там эти… как их… заговорщики! Во! Говорят, сильные очень были, но все худые дела только делали, хороших никогда вот не бывало.
– Подождите-подождите, что значит – на дыры молились? Каких еще людей хоронили в болотах?
– Ну, в каких болотах, болота у нас одни, там-то у них дальше еще свои есть, за реками-то. Туда и хоронили, говорят, у них там кто-то в старину и сам в отдушинах топился. Ученые потом там из болот каких-то мертвецов вылавливали ведь. Этих, мумий, во!
– Кто-то сам топился? Зачем?
– А черт его знает, что они там выдумляли. Говорю же, они все ведьмы всякие да колдуны. Вот некоторые, рассказывают, в болота ходили да топились там в этих… отдушинах. Потому их так и прозвали – отдушинами. Хотя кладбище свое вроде как было. Там они все по-староверчески как-то выдумляли.
– А что такое отдушина? Как она выглядит?
– Ну, вот идешь ты по болотам, там, за ржавым ручьем. Где топи уже начинаются.
– Ну…
– А там длинные болота… По многу километров, ни конца ни края не видно, и лес не растет. Все топи до горизонта.
– И что?
– Ба-а-аба Шуро-оу!
– Шурушка-а-а!
Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Девять. Десять. И снова ни звука, кроме ветра и шороха опадающих листьев.
– Тихо, что-то там есть. Погоди, внучек, давай-ка посмотрим.
И только после этих слов я обратил внимание на то, что за огромной поваленной березой что-то шелестело. У меня внутри все замерло. Мне почему-то стало немного страшно. Мы стали пробираться к березе. Судя по тому, как осторожно шел деда Коля, он тоже не был уверен в том, что это могла быть бабушка, а не кто-то другой. Кто-то другой. Ну, вот только после рассказов о том, как ведьмы топились в местных болотах, кого-то другого и не хватало.
***
Деда Коля подходил к поваленной березе, а я старался держаться позади. Он подобрал сухую палку, валявшуюся рядом, и заглянул за ствол березы, раздвигая палкой заросли папоротника. В тот же момент опять что-то зашуршало. Через несколько секунд наш пожилой сосед заулыбался.
– Ежик, смотри-ка…
– Ежик?
– А ну, посмотри-ка сам, вон он, маленькой какой.
Я подошел поближе. Снова раздвинув заросли папоротника, он указал пальцем на маленький темный комочек. Пока я смотрел на него, ежик решил поглубже забраться в заросли, старательно прячась от нашего внимания. Он двигался как-то отчаянно быстро и, казалось, даже неловко. Но я знал, что это только кажется. Я был наслышан, насколько ловко ежи охотятся на мелких грызунов, в особенности на кротов. Но как бы то ни было, он все равно производил впечатление милого и неуклюжего зверька, и наблюдение за ним отвлекло меня от грустных мыслей. Заросли папоротника, высокие ели, которые загораживали дневной свет, звенящая тишина, в которой изредка шелестели листья на ветру – все какое-то чужое. А тут ежик. Я еще раз огляделся и сразу же вспомнил, где мы находимся. Либежгора. Глухой участок леса, окруженный болотами и маленькой заболоченной рекой. Вот даже ежика нашли, а человека и следа не видно. А может, она тоже лежит где-нибудь вот так в папоротнике и рукой едва пошевелить может? Пальцы рук начинало сводить от холода. Я начал дышать на них, чтобы согреть и заметил, что со рта идет густой пар. Ноги тоже уже начинали мерзнуть. Отголоски рассудка заговорили мне о том, что пожилая женщина не способна выжить в лесу при такой температуре. Ночью, наверное, был приличный мороз. Мы еще немного понаблюдали за ежиком, а потом решили пойти дальше, оставив напуганного зверька в покое.
– Деда Коля!
– Оу?
– Дак что там… Вы рассказывали про дыры в болотах. Где люди топились.
– Про дыры в болотах, значит.
– Ага, отдушины. Как они выглядят?
– Ну, вот идешь ты, значит, там, в топях, а под тобой почва качается. Качается, но не рвется.
– Так…
– А в глубине, где темно и туман, там еще из топей газ столбом вверх бьет, страшно так… Пыыщщщ! Как зашипит неожиданно.
– Как будто на болоте в тумане и без того не страшно.
– Дак вот слушай.
– Ага.
– Идешь ты там, и потом тебе начинают, у центра-то, в самом злачном месте, дырки попадаться такие…
– Какие еще дырки?
– Ну, прямо в почве. Мы с дедом моим, я помню, ходили туда… Там палку суешь – и ни конца ни краю. Вода. Стало быть, там топь водяная не затянулась почвой – так по многу веков и есть.
– Вода?
– Ну как же! Каждое болото – то вода, которая затянулась просто. Растениями всякими да перегноем от них. А внутри там все вода, потому где плохо затянулась, там люди и тонут, али зверь какой.
– Вот это да…
– Да, а в таких вот местах гиблых не затягивается никак. Издревле есть. Дед-то мне рассказывал, что место то нечистое, там духи злые с болот водятся. Потому осиновские-то колдуны там и топились в старину. А ну, кричи-ка.
– Ба-а-а-буш-ка-а!
Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Девять. Десять. Кажется, начинает темнеть. Нет, еще слишком рано, наверное, просто лес начал плотнее сгущаться.
– А зачем они там топились? Они, что же, места эти нечистыми не считают?
– Дак, говорят, они с тамошними чертями водятся. А самые-то сильные туда сами уходили и прыгали в эти дыры, как в бездну.
– Мда…
– Там тогда из одного такого места и мумию выловили, говорят, древняя-предревняя была.
– Мумия?
– А то, там же все это… как его… всякие такие штуки, что человек там сохраняться может до конца веков и не портиться, как положено покойнику-то.
– Не гниет.
– Да, оттого-то и считается, что места те дурные, они там все неупокоенные, да и без того всякого хватает.
– Неупокоенные?
– Ну, так в старину принято верить было, когда люди богу еще молились да попам деньги носили.
– Во что верить-то принято было?
– Ну, что человек обязательно упокоен в земле должен быть, чтобы на небо попасть, а не то он на небо не попадет и в мире живых скитаться будет.
– Шурушко-оу!
Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Девять. Десять. И правда ведь темнеет. Что-то рановато для осени. Наверное, просто солнце спряталось, да еще этот лес густой.
– Как в это вообще верить можно?
– Хех, дак ведь не было раньше образования-то, вот и верили во что говорили.
– Хорошо, а что же эти осиновские – они, значит, в бога не верили?
– Они все как старообрядцы.
– Это кто такие?
– Да черт его знает, но у них все, видимо, по-старинному было, не как у всех. Церковь им даже состроили, а они ее сожгли потом, икон не признавали, на могилы кресты не ставили и на груди крестиков тоже не носили, они все от каких-то злыдней брали, все на дыры молились да вот с нечистой силой с болот водились.
– Как это?
– Да черт его знает, говорили так. Может, у них какая своя религия старая была, али еще что. Но злая религия-то, нечистая, это однозначно.
– А в дыры молились – это как?
– Да кто его знает, так и молились. Говорили, когда их в колхоз-то к нам пригнали, у них кто бабки старые были – те все в дыры шептали что-то да, как сумасшедшие, сами с собой разговаривали.
– В дыры на болотах?
– Да нет же, в любые, у них для того даже в избе в полу специальные дыры были и на потолке тоже. Они туда все молились да делали всякое.
– С ума сойти, никогда о таком не слышал.
– Ну, вот все их колдунами и называли, потому что они все нечистых духов призывать могли да всякое зло делать. А ну, кричи.
– Ба-буш-ка!
Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Девять. Десять. Тишина. Что-то шелестит поодаль. Там, где дядя Сережа. Наверное, это он кустарники осматривает. Мох, один мох кругом да опадающие листья, так бы и прилег полежать, и свет такой тусклый, хоть и дневной. Красиво и уютно. Толкьо холодно. Может, и бабушка так посчитала – да и уснула где-нибудь. И до сих пор спит. Как-то раз мне довелось слышать, что легче всего умереть на холоде. Сначала тебя начинает ознобить, организм сопротивляется, тебе холодно, ты чувствуешь себя мерзко и только и думаешь о том, чтобы согреться, но если организм пробудет на холоде слишком долго и не сможет ему сопротивляться, то начнет остывать. Ты неожиданно почувствуешь тепло и тебя начнет клонить в сон. Это значит, что ресурсы организма уже истощены. В этот самывй момент ни в коем случае нельзя засыпать, иначе ты не проснешься. Не спать любыми усилиями, но говорят, что если ты уснешь, ты увидишь самый красивый сон на свете, потому что что-то там выделяется в мозг, какие-то особые вещества, отвечающие за счастье. Ты испытаешь самую чистую радость во сне и больше никогда не проснешься. Звучит не так уж и плохо, если бы пришлось выбирать... Я еще раз подышал на пальцы рук. Теперь и пальцы на ногах в простых резиновых сапогах сводило от холода. Надо было надеть толстые носки, но тогда, скорее всего, сапоги бы не налезли.
– А почему же тогда говорили, что к ихним обращаться надо? За помощью, чтобы из леса вывести?
– А черт его знает. Так вот говорили. Потому что только они этих духов злых не боялись да водились с ними, а потому и договориться могли.
– Значит, и добрые дела могли делать?
– Ну, наверное, но больше все злые, конечно. Кого подпортить надо, али что еще такое, то это все к ним. Доброе редко они брались делать. Да и вообще ни с кем не разговаривали да не знались.
– Как же это не знались?
– Да вот так. Не водились они ни с кем.
– Совсем не говорили?
– Ну, какие-то говорили, времена-то разные ведь, когда ж в колхоз-то согнали, те из них, кто помоложе, дак разговаривали, чего ж нет, и не верили ни во что уже.
– Вот как.
– Да, а когда ведь деды наши жили, к ним в деревню никто просто так без нужды не ходил. Нельзя было. А кто ходил, те говорили, что старики у них и языка русского не знают.
– Языка русского не знают? Как так, они же русские?
– Да почем их знает, это ведь сейчас здесь русские, а в старину здесь, говаривают, народец жил такой, чудью белоглазой их называли.
– Чудью белоглазой? Да что это такое, у меня уже голова закипела... Да ведь нет нации такой! Есть немцы, есть англичане, есть русские, а чудь белоглазая – это что? Даже название-то какое-то странное.
– Ну дак я не знаю, кто ж теперь знает, так в старину говорили, мол, давно еще, до начала царей, здесь чудь вот такая жила. А потом ушли они.
– До начала царей?
– Ну, так поговаривали, да, что когда еще царей не было, в древние-то времена, они здесь жили, да.
– Ничего не понимаю.
– Да что тут понимать-то, россказни это ж все. Просто люди верили так. Может, и не было ведь никого.
– Баба Шуро-оу!
– Бабушка-а-а-а! – Решил добавить я.
Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Девять. Десять. Дятел стучит где-то. Ветерок подул. Больше ничего.
– Значит, выдумки, говорите?
– Может, и выдумки, а может, и нет, кто ж его знает. Но вон ученые то что-то искали все тут. Мумий, видишь, в болоте да жальники все какие-то рыли.
– Жальники? Что это?
– Ну, это как кладбище, в старину такое было.
– Никогда не слышал.
– Хех, да неудивительно, оно ж когда было-то?
– До царей?
– Хех, ну, положим, не до царей, но народ еще некрещеный все был.
– Мда, удивительные истории вы рассказываете, деда Коля, мне нравится очень такое.
– Ну, заходил бы как-нить в гости-то на чай, я бы тебе рассказал еще много чего.
– Правда?
– Конечно, мы рады будем, пока каникулы-то – и заходи.
– Да я не на каникулах, деда Коль.
– Нет? А чего же?
– Да потом каникулы-то будут. Мы вот так уехали. Потому что дело-то срочное. Сами понимаете.
– Да ерунда, найдем мы твою бабушку, а потом вместе к нам и заходите на чай, чего уж, первая она, что ли, потерялась, никуда не денется. Не тайга же.
Я заулыбался. Я всегда любил таких стариков, которые и войну прошли, и многие тяготы жизни, а все равно не стали хмурыми и унылыми. И всегда были готовы пообщаться с молодежью, рассказать что-то или же наоборот узнать что-то новое. Такая способность не останавливаться в познании мира даже в том возрасте, когда чаще задумываешься о смерти, чем о чем-то еще, это, наверное, подвиг.
Мы продолжали не спеша пробираться через лес, периодически останавливаясь покричать бабушку и послушать, не откликнется ли. Я потерял счет времени. Два часа? А может уже прошло часа четыре? Мне еще сильнее хотелось спать. Даже холод, от которого меня уже потряхивало, не спасал. Это и понятно: сегодня мне выспаться так и не удалось. Но мне почему-то хотелось думать, что спать мне хотелось именно из-за этого леса. Такая апатия. Мне кажется, если бы я здесь заблудился, я бы даже не пытался выбраться. Просто сел бы где-нибудь рядышком, обессиленный. И стал бы ждать самого красивого сна. У меня немного болела голова. Неужели тоже из-за леса? Глупости, от такого количества информации и резкой смены ленинградского воздуха на местный могла и не только голова разболеться. Но дело не только в физических ощущениях, там было что-то еще… В конце концов, я решил не думать об этом. Я и без того слишком сильно устал, чтобы поддаваться каким-либо эмоциям, тем более после таких рассказов. К тому же, в дальнейшем я мог надеяться на то, что скрашу какой-нибудь из вечеров в гостях у своих соседей в компании дедушки Коли. И он обязательно порадовал бы меня какими-нибудь удивительными рассказами и байками, даже если все это и неправда.
А сейчас стоило все же сосредоточиться на бабушке… Но я ведь вроде и так участвую в ее поисках; разве помогло бы ей, если бы еще и все мои мысли были заняты только ею? Разумеется, нет, но мне становилось как-то неловко от осознания того, что я не всецело поглощен ее поисками и в фантазиях витаю где-то далеко, заслушавшись удивительными рассказами и небылицами, вместо того чтобы переживать и беспокоиться. Мои размышления прервал крик, донесшийся издалека – я едва смог его разобрать. Это дядя Сережа звал мою маму и тетю Таню к себе. Еще минут через десять прокричала и моя мать:
– Рома-а, иди скорей сюда, посмотри! Дядя Коля-у!
Деда Коля крикнул в ответ, и мы направились в их сторону. Судя по голосу, они явно нашли не бабушку, а скорее что-то забавное. Быть может, еще одного ежика? Хотя нет, ведь дядя Сережа кричал первым, уж он-то вряд ли стал бы звать всех для того, чтобы посмотреть на ежика. В ожидании чего-то интересного я начал обгонять деда Колю, забегая немного вперед. И вскоре взору моему открылась действительно необычная картина.
***
Это было дерево. Огромное дерево. Оно было почти незаметно уже метрах в пятидесяти в этом старом лесу, едва проходимом из-за бурелома, заросшем папоротником, ивняком и кустами, укрывшем всех своих обитателей хвойными ветвями вековых деревьев. Но стоило перейти невидимую черту, и оно сразу же бросалось в глаза. Оно было неправдоподобно большим. Гигант невероятных размеров. Во всяком случае, для нашего леса. Оно все ветвилось, и непостижимая древность чувствовалось в каждом его изгибе, особенно в его склоненных к земле ветвях, многие из которых по толщине превосходили соседние хрупкие ели, березы и сосны. Мы стояли впятером, молча уставившись на это дерево. Все вокруг него было пустым. В его корнях даже трава почти не росла. У корней был неприкрытый чернозем. Словно черная выжженная земля у истоков древнего зла. Хотя не могу сказать, что от всей этой картины веяло злом. Ничего подобного. Она просто удивляла и захватывала. Первым заговорил деда Коля:
– Мда, кхм, вот так дерево.
– Дуб. – Констатировал дядя Сережа. – Интересно, сколько ему уже веков?
– Да бог его знает. Он от рощи, видать, остался, а тем по многу сотен лет было.
– От рощи?
– Дак была здесь раньше роща древняя, святая, тут все тоже старообрядцы ходили в нее молиться, а потом спилили все.
– Не, дядь Коль, не путаешь ли? Это в Темной гриве роща-то была, там, говорят, стоял древний старый лес, его еще отец мой пилил.
– Да то другое, Темная-то грива – да… Я сам там пилил с твоим отцом.
– А что, еще было какая-то роща?
– Ну, Темную-то гриву еще и после войны пилили. А тут-то еще деды наших дедов выпилили.
– Никогда не слышал.
– Да, было такое, вон хоть у Дыма спроси, его бабушка многое знала да нам маленьким рассказывала. Целая дубовая роща тут была, потому и название деревни нашей такое.
– Мда уж!
– Так-то!
Дядя Сережа посмотрел на часы. Четырнадцать часов двадцать три минуты. Судя по его лицу у него тоже возникли сомнения касательного нашего своевременного возвращения. Поднялся сильный ветер. Откуда-то издалека с болот долетел отголосок выстрела. Видимо, охотники перейдя за болота подавили друг другу какие-то знаки выстрелами. Или дикие звери? Чувство апатии нарастало. Мы переглянулись, казалось осенний ветер всех клонил ко сну.
– Ну что, сворачиваем в сторону болота да так же обратно прочесываем, – сказала Таня, махнув рукой в сторону.
– Дак болото-то не в той стороне, Танюша, – ответил ей дедушка Коля.
– Как же это не в той?
Следующие минут пятнадцать все спорили, в какой стороне находится деревня, в какой дорога, а в какой болото. На секунду в голове возникла мысль: а что, если мы тоже заблудимся? Но нас было пятеро – это все же не так уж и страшно. Даже совсем не страшно. А вот окажись я один, я бы точно не знал, в какую сторону пойти, мда. А если бы еще и такая роща встретилась из таких вот деревьев, то, пожалуй, и штаны промочить не грех было бы. Особенно ночью. Каково же бабушке было ночевать в лесу… Если она вообще еще жива. Интересно, она проходила мимо этого огромного дерева? Может, она видела его ночью и тоже была удивлена? Хотя чего ей удивляться, она и без того немало знала – и про рощу, наверное, ей тоже было известно. Я походил вокруг дерева в надежде найти следы. Жаль, я не разбирался в следах по-настоящему, как пограничники или охотники. Пусто. Странно, как это дерево выжило. Все выпилили, а это оставили. Почему? Зачем?
– Ты чего ищешь, Ромка? Желуди? – С улыбкой спросил дядя Сережа.
– Да нет, следы, вдруг бабушка здесь тоже проходила.
– Это мысль, здесь как раз земля одна, у корней, видно должно быть и неопытным глазом.
– Опа…
– Так, тихо…
– Что это?
– Кабаны нарыли.
– Сворачивать нужно.
– Ну, вот только кабанов еще не хватало по нашу душу, милые мои!
– Спокойно, ничего страшного… – Деда Коля поворошил землю в небольшых разрытых ямках у корней дуба. – Свежие, черт!
– Говорю же вам, сворачивать надо, не то это место, где гулять без опаски можно.
– Давайте еще пройдем подальше.
– Ох, сколько раз здесь плутали, место дурное, всегда дорогу теряешь.
– Ну, мы-то с вами точно знаем дорогу.
– А вот была бы ты сейчас одна, не туда бы и пошла, так люди и теряются.
– Да ты-то, Сереж, тоже не спеши, глядишь, и ты ошибаешься.
– Не, дядь Коль, я точно помню, я в лесах хорошо ориентируюсь.
– Ну, хорошо ли, плохо ли, а Либежгора – она такая, здесь особенно внимательным нужно быть. Черт водит.
– Опять вы эту антисоветщину разводите, дядь Коль, ну вам-то оно на что?
– Я, Сереж, ничего не развожу, а положим, люди так говорят, не потому что какой черт и в самом деле есть, а потому что присказка такая. Черт водит. Значит, место гиблое, и все там блуждают.
– Ну, вот не знаю я, что тут блудить, по мне все очевидно.
– Ну, хорошо, в какую сторону-то, говоришь, болото будет?
– Вон туда.
– Ага, а не второе ли там болото, которое до кривого идет?
– Не, точно нет!
– Ну, хорошо, пойдем, коли так.
Я сразу почувствовал, что дядя Сережа оказался неправ. Я не знал и сам, в какую сторону идти, но я чувствовал это по старику-соседу, который явно хотел проучить самоуверенного дядю Сережу без долгих разговоров. Через некоторое время мое ощущение передалось и остальным. Все поняли, что мы идем не в ту сторону. Здесь начинался старый лес, который не казался знакомым никому из нас. Какие-то огромные деревья, просеки и маленькие полянки. Даже деда Коля не смог узнать место, в которое мы в итоге попали. Между тем, он начал вспоминать множество странных и страшных историй о людях, которые блуждали в этих лесах в старину. О том, как они встречали лешего или каких-то незнакомцев, которые подглядывали за ними из-за деревьев. О высоких холмах, которые представали перед заблудившимися, но никто после не мог их найти. Еще он рассказывал, как на холмах, особенно в ночи, летали какие-то странные огоньки, словно от свечи, да только сами по себе. В воздухе. Все это лишь усиливало и без того нараставшее напряжение. Дядя Сережа продолжал шутить, но уже никто кроме никого не смеялся. Да и сам он улыбался уже как-то неуверенно. Потом речь почему-то зашла про Темную гриву, еще одно далекое отсюда место, где, по преданию, глубоко в лесах сохранились огромные древние сопки с закопанными заживо людьми. Говорят, там раньше вблизи них жили люди, которые чтили это место и хранили его тайны. Странно, что все это находилось в той же стороне, где и пользовавшаяся дурной славой деревня Осиново. Прямо какое-то скопление древних небылиц и страшных историй. Судя по всему, об этой Темной гриве легенд было сложено не меньше, чем о самих осиновских колдунах и ведьмах. Тем временем, мы все реже и реже останавливались, чтобы попробовать позвать бабушку. Когда наконец дядя Сережа остановился и признал свою ошибку перед стариком, то мы все встали, перевели дыхание и без лишних рассуждений решили вернуться обратно к дереву. Решили найти хотя бы его, чтобы там уже вновь попытаться найти нужное направление. На часах было начало четвертого. Без дерева идти не решался даже деда Коля.
– Так если напрямик пойти, можно и совсем кругаля дать.
– Дак ты ж сам показывал в ту сторону, дядь Коль.
– Это у дерева в ту сторону, а сейчас мы от него, думаешь, прямо шли? Мы влево дали, я чувствую.
– Ну, веди-веди, я спорить не буду, а то и правда еще заплутаем.
– Дерево нужно, сейчас дойдем, а от него я и сориентируюсь.
Кажется, в лесу начинало потихонечку темнеть. Близились сумерки. Каждый из нас прекрасно понимал, что если мы не выбиремся до темна, то придется ночевать в лесу. Руки и ноги окаменели от холода. Между тем, я успел изрядно запыхаться от такой длительной прогулки по осенним буреломам. Хорошо, что хоть комаров нет. Хотя, лучше бы уж комары, чем такой холод. Неврное напряжение росло. Дядя Коля и Таня тяжело дышали и из их рта валил пар. Меня все больше и больше одолевала какая-то слабость и безразличие. Дерево мы так и не отыскали. Оно будто исчезло, а упоминания о том, что люди здесь частенько кого-то встречают или начинают блуждать сразу же, как только обнаруживают незамеченные деревья или еще что, делали свое дело. Нервы понемногу начинали сдавать. Моя мама и Таня начали волноваться. Злость разбирала меня, оттого что диван и кружка горячего чая в ближайший час мне не светят. А может, даже и сегодня. Я чувствовал себя капризным ребенком, который не хочет смирятся с действительностью. Который вообще ничего не хочет. Все идет совсем не так как задумывалось. Мы никого не спасаем. Нет никакой цели, на самом деле, мы просто очередная жертва леса. Еще через некоторое время мы все же вышли на тропинку, которая показалась знакомой и дяде Сереже, и деду Коле. Оба они удивлялись, как мы могли к ней прийти, если уходили мы совсем в другую сторону. Пятый час. Со стороны раздался выстрел. Все тут же навострились.
- Васятка стреляет, далеконько мы уперлись.
- Пойдемте уже, всю округу облазали, и ни одной веточки сломанной. Но по-настоящему радовало, что теперь мы хотя бы не заблудились. И вечер проведем дома за теплым ужином. Дальше мы шли друг за другом исключительно по тропинке, боясь отойти от нее даже на несколько шагов. В начале шестого мы услышали еще один выстрел. Громыхнуло вдостаточно близко. Дядя Сережа тут же закричал, чтобы стреляющие нас услышали. Минут через мятнадцать мы вышли на лесную дорогу, по которой шли в лес из деревни. Но она была неузнаваема. Узкая, вся в ямах и лужах, со следами диких животных, встречи с которыми хотелось меньше всего. Солнце уже было за деревьями. Вокруг начинало темнеть. Хорошо что мы уже вышли на дорогу, а то пришлось бы нам еще битый несколько часов тыкаться по кустам в темоте, прежде чем все смерились бы, что мы заблудились. Еще минут через пятнадцать мы добрались до той самой делянки, с которой начинали свои поиски. На пеньке сидели деда Толя Дым и еще несколько мужчин, которые, обернувшись, всерьез удивились тому, с какой стороны мы возвращались.
***
Мы всей нашей странной компанией стояли возле пенька и разговаривали, Дым и другие докуривали папиросы. Изрядно отругав нас за то, что мы так сильно отошли от указанных мест поиска, вся компания все же обрадовалась тому, что им не пришлось идти на наши поиски. Кто-то из мужчин уже успел подшутить над дядей Сережей и над тем, что он все-таки заблудился. Тот, в свою очередь, отшутился под общий смех, упомянув лешего, чертей и идолопоклонников со старыми корягами. Вкратце рассказав присутствующим, как нам пришлось заблудиться в трех соснах, мы не забыли упомянуть и о странном огромном дубе в малознакомой части леса. Дым, немного помычав, ответил:
– Кхм, там дальше, за делянкой, лес начинается.
– Ну дак да, Толя, я-то хорошо знаю…
– А вот еще, кхм, дальше-то уже гора сама и стоит.
– Как же, дак и тут тоже ведь Либежгора.
– Нет, гора у нас в той стороне одна.
– Гора? Какая еще гора? – Спросил один из мужиков, и все присутствующие вопросительно уставились на Дыма.
– Кхм-м-мм… Есть там гора одна неприметная, если не знать о ней заранее, то и не увидишь. Так вот ее Либежгорой и зовут, а все остальное лишь оттого, что рядом тем же именем называют, но гора-то там одна.
– Да никогда там горы не видел, Либежгора-то маленькая, там ведь особо и не походишь, за сутки все исходить можно.
– Оно кажется … Кхмм.
– Как же кажется, если ее насквозь пройти можно, до болота до самого и так до озера черного, прямо и до речки ведь недалеко.
– Там есть такие укромные уголки, в них все блудят.
– Ну, это-то всем известно, что место такое, черт водит, как говорится.
– Вот оно это и есть. Там, бывало, и целый день плутать можно.
– Это ты преувеличиваешь, дядь Толь. Пару часов еще поверю, да и то вряд ли.
Дым взглянул на собеседника сосредоточенным взглядом, полным не то гнева, не то просто любопытства. Из-под лохматых седых бровей никогда было не видно, злится он или просто внимательно приглядывается. Хотя, быть может, в его случае это одно и то же.
– Хм-м-м… Хм-м-м… А ты уверен, что знаешь, о чем говоришь-то?
– Как же не знаю, я через него ходил на болота за брусникой не один раз.
– Ну, вот проходить-то все проходят, а коли там повертеться, то и поймешь сразу же, о чем речь. Не так просто место, как кажется.
– Да где ж там блуждать, дядь Толь?
– Ты вот скажи, валуны там не видал ведь?
– Нет.
– И горы не видел ни разу?
– Да нет там горы!
– Я вру, по-твоему?
– Да я не то сказать хотел.
– Она в аккурат там за деревом тем и начинается, хм-м-м, которое они увидели. Огромный дуб. Хм-м-м… Старый.
– Дак я им говорю, Толь, это ж от рощи еще остался ведь, помнишь? Нам еще бабушка твоя рассказывала, когда мы еще вот такехонькими были.
– Это правда, от рощи. Там еще много странного попадается.
– Какого такого?
– Да я уж говорить не буду, потому как сам-то не видел, но люди говаривали.
– И что они там говаривали?
– Да небось заблудились да потом со страху тоже каких небылиц навыдумывали, – вступил в разговор еще один мужик.
– Ты послушай, вот случай расскажу – да до дому пойдем, надо еще решить, искать будет кто в ночь или нет.
– Да, решить надо, дядя Толь, рассказывай что хотел.
– Дак вот мальцом я еще был… Кхмм… – И он начал рассказывать один случай, от которого у меня волосы дыбом встали, а особенно оттого что рассказывал его дядя Толя Дым, который выглядел очень суровым человеком, каковым вправду и был. И уж его-то точно мало что могло напугать.
– Мы с отцом тогда еще на охоту ходили, места здесь были более дикие, и зверь совсем рядом ходил. Я был совсем еще молодым, лет семнадцать, может, но время суровое было, тогда в эти года и работали вовсю, а иной раз и семьи заводили. И вот шли мы с отцом как раз через Либежгору. И так вышло, что я с другой стороны пошел, чтобы если что зверя погнать на него. И вот раз через дерево полез, тут свернул да там. Смотрю, никак выйти не могу на знакомые-то тропы, а ведь все в лесу исхожено было, время-то голодное было, все детство только в лесах ягодами да грибами и питались. А тогда как раз всех сгонять в колхоз наш стали. С Гривин, с хуторов навезли, и с Сарожки, и с Осинова. И была там у них такая бабушка, значит, Буторага. Она жила вон... В доме, что Смирновым-то теперь принадлежит. Бабку ту в страшном колдовстве подозревали. Это ж тогда еще председатель сгорел, который к ней ходил все: прекрати, говорит, суеверия распространять. Вот… А потом и сгорел. Поджог был, это кто-то его специально в доме своем запер и снаружи поджег, не знаю, как он не почуял, может, пьяный уже был, али от дыма там и умер во сне. Но когда все спохватились соседи-то, уже поздно было, еле потушили, огонь уж и на дома другие едва не перекинулся. Так потом и сказали, что поджег его кто-то да запер снаружи. Так нам сказали. Дак вот, бабка та страшная была. Все, кто с ней ссорился, гибли потом. Не через год али месяц, как то обычно рассказывают про бабок, а сразу же. День-другой – и нет человека. И вот что про нее рассказывали еще-то. Сам помню. К дому ее никто не ходил, потому как с Осинова она одна приехала, уж не знаю, кто ее родня и куда делись. Много кто с Осинова-то не переехал, дома пустые оказались, куда люди девались – непонятно, а они о своих ведь ничего не говорят. Нету, мол, и не было, давно дом пустует. А видно, что брешут. Дак вот, Буторага-то одна жила. И старая была уже, едва ходила. Но огород, что странно, всегда выполот был. И вещи все то в беспорядке лежали, то прибраны, то опять по огороду раскиданы. Про нее-то вот что интересно было. Каждый раз, когда кто проходил мимо дома-то ее, то слышал, как там кто-то по дому бегает – сильно так топает да дверьми стучит. А к бабке зайдешь – мол, у тебя кто тут? Сколько раз председатель заходил. Никого, говорит. И бывало, дом осмотрят, а ведь и правда нет никого. А стол на толпу накрыт. Председатель спрашивает ее:
– Ты стол-то кому накрыла, коли нет никого?
А та ему: мол, усопших почитаю, положено им стакан воды да корочку хлеба. И вот так каждый раз. Странности у той бабки всякие в доме. В дом вломятся, мол, кого ты от советской власти укрываешь? А ведь и нет никого. И всяко следили, и зимой смотрели – ни следа. А кто-то в доме же шумит, да громко так, по дому бегает, посудой громыхает, и все какие-то голоса, грубые такие, слов не разобрать, а слышно, что мужские голоса-то. Не боятся – шумят. Сколько раз в засаде мужики сидели – ни разу никого не застали. Вот так раз-другой ей кто помешал – дак все потом и погибли: кто утоп, кто пропал, кто сам повесился.
– Дядь Толь, это ты для чего тут страху-то наводишь? И так человека найти не можем, а ты…
– Погоди… Кхм… Хм-м-м… Не перебивай, я разве когда не по делу говорил?
– По делу, спору нет.
– Ну, вот и не перебивай, сопляк еще, чтоб слово мне поперек вставлять, не дослушав, сначала выслушай, что сказать хочу, а потом уже лезь.
Мужики стали напряженно и немного с опаской смотреть на рассказчика. Дым был с седой мохнатой бородой и такими же седыми короткими волосами на голове. И войну прошел, и в тюрьме побывал, да и с охотой знаком был. Говорят, дед его, еще до революции, последний был, кто умел в деревне на медведя с рогатиной ходить. Видимо, в роду у них все были немаленьких размеров. И завалить медведя «палкой» такому мужику было не шибко сложно. Дым на медведя с рогатиной, конечно, не ходил, но и будучи уже в почтенном возрасте, после стопочки-другой не раз доказывал всей молодежи на деревне, что силой с ним и по сей день мало кто мог потягаться. А потому все мужики, старательно изображая равнодушие, замолчали и отвели глаза в сторону. И хоть они старательно скрывали свой испуг, явное нежелание разозлить Дыма прослеживалось во всех их жестах и выражении лиц. Дедушка Толя же, приняв их отведенные в сторону взгляды за знак почтения, продолжил рассказ дальше:
– Кхм-м-м... М-м-мм... Дак вот, была эта Буторага. Я не говорю, что в чертей верю, али в ведьм каких. Но непросто там дело было. Очень непросто. И все ее боялись. Это вы сейчас такие храбрые, потому что вас в школах научили. А тогда были бы – дак я бы посмотрел... В общем, все от нее гибли, кто мешал ей. Но дело не в том. Дело в тех странных штуках, что она говорила и делала. Много там было всего. Ох, много. Теперь и не упомнить. Но вот что, помимо того как в доме у нее странное было что-то, она всегда в лес ходила. Всегда, по грибы ли, по ягоды – непонятно. И зимой ведь ходила, за хворостом или еще за чем. Да хоть волков кормить, неясно теперь это. И вот, когда я молодцом на охоте-то блуданул, малька – несильно, просто тропинку знакомую потерял, раз повертелся, два – все никак не выйти, на одном месте верчусь – и непонятно. Смотрю, в стороне как дым идет от костра. Я на дым пошел и Буторагу там увидел да еще каких-то бабок. Вот что странно-то было. Они аккурат возле той горы стояли, она осыпавшись вся, но видно же было, что гора, круглая, как сопочка такая. И вот, значит, стоит Буторага у горы той и руками машет. Странно так: то в одну сторону наклонится, бубнит что-то и опять руками машет. Как взмахнет – бубнит что-то себе под нос. И дым шел откуда-то. А откуда – непонятно, видно, костер они где-то жгли рядышком-то. Да травы какой накидали, потому дым все какой-то шел с душком. Я когда ближе подошел, все заволокло. И других я там видел, их много было. Они все в дыму, силуэты плохо видны были. Никак не разглядеть, видел только, что бабки какие-то еще ползают рядышком на коленях и все деревья целуют, и в дырки под корнями тех деревьев молятся… Что-то… Как плачут, просят и бубнят все непонятно... Не на русском. А потом смотрю: и в дыму все люди какие-то ходят, даже прыгают… А может, мне и казалось уже со страху... Хотя… Не скажу, конечно, что я не испугался, молодой же еще был. Но и от страха-то голову не терял, все помню, не могло мне показаться. Были там всюду люди в дыму. И, что еще помню, огоньки там были. Маленькие такие – как от свечей.
Я поймал себя на том, что слушаю все это с открытым ртом. Поспешив придать лицу хоть сколько-нибудь разумное выражение, я тем временем исподтишка начал поглядывать на остальных. Те, кто еще совсем недавно скрывал презрение, теперь стояли изумленные, с приоткрытыми ртами и удивленно вытаращенными глазами. Явно довольный произведенным впечатлением, Дым продолжил:
– И все как раз у горы той было, и дерево там неподалеку стоит. И булыжники там тоже есть, которые иногда заплутавшие встречают. Я вот это все к чему: пусть оно все выдумки про ведьм там всяких, но место там сокрытое, оно видимо издавна так задумывалось. И туда лучше не соваться без дела. Тем более одному. Туда аккуратно нужно, и в оба глаза глядеть. Шаг в сторону, один, другой куст обойдешь – все. Не найдешь куда и шел. И ведь хорошо, если ты лес знаешь да ориентироваться можешь. А если где слабину дашь, так ведь и в болота упереться можешь. Так, я думаю, с Шурушкой-то вашей и было. Я сразу подумал, что с той стороны она блуданула. Крутанулась за место это, а потом так в болота и ушла. Вечером ведь в таком месте уже и не особо разглядишь, куда идти надо. Так что завтра с болота за Либежгорой начнем искать. А не с этих. Тут все чисто. Даже не видно, чтоб проходил кто кроме нас.
К концу его речи все уже успели взять себя в руки и выглядели более уверенно. Один из мужиков еще раз подпалил спичкой затухшую за время рассказа папиросину. Все они крутили головами и бубнили что-то вроде «ну и дела». Теперь мы наконец-то окончательно собрались с мыслями и двинулись в сторону деревни по лесной дороге, на которой буквально за последние пятнадцать минут неожиданно стало по-настоящему темно. И всю дорогу я слышал разговоры о тяжелых временах, когда нечего было есть, когда кругом ходил зверь и за ним не нужно было уходить далеко в лес, когда всем приходилось работать с утра до вечера и отдавать все советской власти, и о временах, когда были живы страшные суеверия, которые теперь уже, к всеобщему спасению, ушли в небытие.
***
Мы сидели дома и пили чай. Я разминал под столом ноги после сапог, которые теперь еле двигались от усталости и холода, все еще не желавшего покидать мое тело. Рядом со мной на свободном стуле, как и всегда, сидел кот Василий, поглядывая хитрющими глазами то на меня, то на стол. Таня сидела у окна с поникшим от усталости лицом. Пальцы ее рук судорожно сжималисьи разжимались, словно пытаясь что-то схватить.
– Ну, вот и что делать? Опять идти?
– Куда ты пойдешь-то? Уж семь часов, вечером все равно другая команда на ночь пойдет их искать.
– И что же? Дома сидеть? Дожидаться, эвоно как, нашу матушку ищут, а мы спать будем: спасибо, люди добрые, что за нас ищете! Так, что ли?
– А так не спавши и сама заблудишься, не вздумай ходить одна. Ждем остальных, до ночи еще дорогу нужно проверить, туда, за болотами.
– А я бы одна и не пошла. Мало ли народу еще? Мы бы вот с Ромкой сходили, правда?
– Я только за, – поддержал я Таню.
– Ну вот, и Тимку бы с собой взяли за компанию, только поужинали бы и вышли.
– И что это? Надолго ли?
– Да хоть бы на пару часиков, тут по дороге хоть самой пройдем до реки да покричим. Мы в лес и не пойдем сами, что ж я – глупая, что ли.
Тетя Вера посмотрела на нас уставшими глазами и, отхлебнув чая, со вздохом сказала:
– Ладно, теперь пускай Рита дома остается хозяйством заниматься, а пойду тоже с вами, поищу.
– Оставайся сама, я…
– Нет, нет, я уже дома насиделась сегодня, все. А ты передохнешь, вместо того чтобы по лесам шарахаться под вечер. Только вот поужинаем.
После ужина мы начали собираться. Я надел куртку, шапку и вышел в коридор. Обратив внимание на дверь, ведущую в клить, я решил зайти туда и поискать что-нибудь полезное. Поднявшись по трем покосившимся от старости ступеням, я вошел внутрь. Клить была заставлена старой поломанной мебелью и грудой ящиков и коробок с таким же поломанным и ненужным барахлом, а также вещами, которые убирались туда на сезон. Сломанные топорища, ящики с ржавыми и погнутыми гвоздями, проржавевшие полотна пил, старые навесные замки, ненужные газеты и береста для розжига печи, прохудившиеся корзины, старые тряпки, пальто, ушанки и прочая одежда, которая уже потеряла вид, но все еще годилась для носки. Я подошел к одному из ящиков с мелкими железками и начал в нем ковыряться. Мне попался на глаза мой старый карманный нож. Уже притупился. Даже небольшой налет ржавчины теперь виднелся на лезвии. Непорядок. Решив, что на досуге я его очищу, я положил его в карман. В лес без ножа все же не ходят, мало ли что. Болты, гайки, скобы, дверные петли, катафот от велика, шланг от велосипедного насоса, грузило, коробок с рыболовными крючками. Вроде больше ничего особенно интересного и полезного. Я вышел из клити с ножом в кармане и обратился к Тане:
– А свет?
– Да керосинку возьмем. Щас я только подолью в нее керосина. Вера?
– Что?
– А где керосинка-то?
– Да на веранде. И керосин там же.
Таня ушла на веранду, хлопнув дверью. Через пару секунд стало слышно, как она спускается во двор. Залаял обрадованный нашим приближением Тима.
– Сейчас, сейчас, погоди ты, окаянный.
Послышался топот бегущего со двора Тимы. Я любил эту дворнягу, но в такие моменты ему навстречу лучше было не попадаться. В порывах радости он обычно бросался на всех облизываться и мог не на шутку поранить или даже сбить человека с ног. Стук, гремящее ведро, скрежет когтей. Входная дверь на улице застучала и послышалось тяжелые дыхание радостного пса. Вскоре мы уже стояли на улице, я гладил не желавшего угомониться Тиму, а Таня завязывала платок, подбивая под него ворот от фуфайки. На улице стало еще холоднее. Болотная сырость превращала даже нулевую температуру в небольшой морозец. Взяв с собой заполненную керосиновую лампу, мы двинулись в сторону большого огорода. Открыли калитку, и перед нами открылись широкие, уже перепаханные поля, за которыми виднелись очертания все того же леса. Солнце начинало постепенно садиться. Тима убежал далеко вперед, а мы молча шагали в сторону леса. Странно. Так тихо и холодно. Ни единого звука. А вот под вечер ходить в лес действительно страшновато. Кругом все такое угрюмое. Стена леса стала сплошной. Когда мы к ней приблизились, я словно засомневался в собственных силах. Остановился и начал растерянно таращиться на опушку леса. Таня тоже остановилась, и немного подождав, спросила меня:
– Ну что? Идем?
– Да, конечно. Просто как-то непривычно, уже отвык от леса, ведь еще утром был в Ленинграде.
– Вот видишь. Кто мог подумать, что такое случится. А так бы сидел себе в городе.
– Нет уж, я рад, что оказался здесь, как бы то ни было. Не люблю я в Ленинграде жить.
– В деревне больше нравится?
– Да, тут как-то уютнее. А там эта коммуналка, вечная суета, все какое-то чужое. Нет своего.
– Ну, хоть какая-то радость.
Таня дружелюбно засмеялась, и я заулыбался ей в ответ. Мы ступили на лесную дорогу и решили пока не зажигать лампу. Мы шли по дороге, и Таня изредка кричала по сторонам.
– Ау-у-у! Хм, как в могиле. Куда же ее занесло-то?
– Может, она все-таки ушла дальше? За речку?
– Не дай бог. Вот дядя Толя Дым сегодня зайдет, скажет, они вроде с кем-то решили туда за болота пойти. Перейдут реку и посмотрят, видно ли где, чтоб ее пересекали, уж на жиже-то всяко следы должны были остаться.
– Точно, у реки следы должны быть видны, как же мы раньше не догадались сами? Уж не разведчик же она, чтоб ходить, не оставляя следов.
– Да уж конечно.
Тетя Таня опять засмеялась. В свете керасиновой лампы все казалось каким-то особенно мрачным. Тени, которые мы бросали на деревья были словно из старых киносказок. Из головы не вылезали все эти мумии на болотах, бабки, которые молились в дыры и прочая ерунда. Как это только могло получится? Мы живем здесь веками и сами не знаем себя. Какие-то деревни, о которых никто ничего толком не может рассказать, культы поклонения суевериями, нерусские диалекты, что это вообще такое? Иной раз даже до боли знакомые вещи, оказываются совсем не такими, какими ты их видел всю жизнь. Это все равно что прожить всю жизнь в доме, а потом узнать, что у тебя в подвале есть еще потайные комнаты, о которых ты никогда не знал и даже не слышал. Елки, березы, осины, овраги, тропинка, опять овраг, какой-то булыжник на бугорке у дороги. Опять елки, сушняк, бурелом. Как же темно! Когда, когда успело стемнеть? Сколько уже прошло времени? Пока я, как завороженный, рассматривал все, что смог различить в лесу, я совсем не уследил за временем и не заметил момента, когда все вокруг почернело и слилось. А ведь прошло так мало времени! Пламя в керасиновой лампе неожиданно погасло. Вокруг стало по-настоящему темно. Глаза привыкшие к тусклому свету керасиновой лампы не могли различить даже силуэты деревьев вокруг.
– Еще не легче… сейчас, спички достану.
– Давай.
– Сейчас… Сейчас… Ну… Да ну к чертям!
– Что случилось, Таня?
– Да ну меня, растеряху, спички, вот, погляди!
Таня вывернула наизнанку карман фуфайки, в котором виднелась огромная дыра размером с кулак. Она не переставала причитать, а я про себя радовался тому, что мы не в глубине леса и что нам придется возвращаться назад по дороге. Уж не знаю, что именно, но что-то меня настораживало. Было какое-то ощущение постороннего присутствия. Чего-то такого необъяснимого. Как если бы ты знал, что здесь кто-то еще есть. Но ведь никого же не было! Может, это какой-то дикий зверь наблюдает за нами со стороны? Мне все время казалось, что что-то вот-вот должно произойти. Но, к счастью, ничего такого не было. Мы продолжали стоять в нерешительности. Что делать? Идти домой? Или продолжить идти по дороге? Если пойдем назад, то это будет слабостью – слабостью перед таким важным делом. Бабушка заблудилась. Она сейчас где-то в лесу и проведет в нем уже вторую ночь. Если она вообще жива. С другой стороны, мы ведь сейчас и не особо-то ищем ее. Просто прогуливаемся по дороге на всякий случай. Уж на дороге-то мы ее вряд ли найдем. Видимо, Таня думала точно так же, потому что, постояв еще немного в раздумьях, она тяжело и устало сказала нам:
– Ладно, пойдем уже. Чего тут в потемках шарахаться.
Я начал звать Тиму. Через пару секунд откуда-то со стороны послышался треск и шум. На секунду меня одолела мысль: а что, если это сейчас к нам бежит не Тима? Но лишь на секунду. Еще через мгновение из зарослей выбежал довольный пес, который явно не считал вечерний лес пугающим. Я подозвал его к себе, и мы направились в обратную сторону, к дому, радуясь тому, что все-таки не удумали сходить с дороги в гущу леса.
Уже подходя через поля к дому, мы заметили, что пес убежал вперед и, встав на задние лапы у нашей калитки, начал на кого-то лаять. Мы с Таней поспешили к нему. Подойдя к калитке, ведущей на задний двор, возле которой остановился пес, Таня взяла Тиму крепкой хваткой за шкирку и хорошенько треснула ему по морде, на что пес тут же стал скулить и ластиться.
– Кто там, посмотри, Ромка, скажи, чтоб вышли за забор, пока я собаку загоню домой.
– Хорошо.
Когда я подошел к калитке, то никого за ней не увидел. Ни у крыльца, ни у забора, ни на скамейке никого не было. Я повернул завертку, открыл калитку и зашел, кожей ощущая чье-то недавнее появление. За забором на дороге виднелись чьи-то силуэты, и тогда я услышал до боли знакомые голоса.
– Данька, Машка, не может быть!
– Привет, а мы тебя уже полчаса ждем.
– Твоя мама сказала, что вы ненадолго ушли в лес опять.
– Я сейчас, погодите, собаку загнать нужно, сейчас, стойте там.
Уже через пять минут мы сидели у меня на скамейке и обсуждали последние известия. Как же рад я был их видеть. Теперь ничего не страшно. Хоть прямо сейчас в лес, да хоть ночью. Как же хорошо, что они здесь. Их компания всегда была особенно теплой, из-за чего я так любил возвращаться в деревню. Все мои светлые воспоминания из детства были связаны именно с этими людьми.
– А мы сразу приехали, мне сегодня днем дедушка позвонил, сказал, что ты утром приехал и что у вас бабушка в лесу пропала.
– Да, мы сразу же отпрашиваться начали, я просила-просила своих, а они еще и спорили, мол, а тебе зачем, ты там мешаться будешь, да…
– А меня сразу отпустили, сказали, хоть чем-нибудь полезным займешься.
– А ты когда приехал?
– Да в шесть часов утра на поезд сели. К обеду уже почти здесь были.
– А как так быстро узнали?
– Да Таня ночью маме позвонила.
– Откуда?
– С Тихвина, там на площади новый таксафон поставили, у твоего дома как раз. – ответил Данька.
Маша округлила красивые голубые глаза и удивленно начала смотреть то на меня, то на него. Я не выдержал и засмеялся.
– Да не слушай его, он издевается, с магазина звонила. Откуда же еще. Видимо, тетю Марину ночью поднимали и пошли открывать магазин, чтобы позвонить.
– Данька, блин, я уж поверила, при чем тут Тихвин вообще?
– А что за вопросы-то глупые, откуда еще можно позвонить?
– Ну, мало ли.
– Что мало ли? С галоши на ветке дерева, что ли?
Маша замахнулась ладошкой над головой своего дальнего родственника, но тот ловко увернулся, встряхнув нестрижеными русыми волосами. Я снова заулыбался и ощутил прилив радости от их появления. Мы решили прогуляться по дороге за деревню. Мы всегда так делали, с раннего детства, играли там в полях, катались на велосипедах, строили свой штаб в лесу возле дорог. Чем старше мы становились, тем меньше играли, но прогулки за деревней так и остались нашей привычкой. Там мы всегда были одни. Пели песни, громко шутили, кидались друг в друга колючками и общались. Нам всегда было о чем поговорить: от личных переживаний до важных событий в мире. Вот и сейчас мы просто шли и болтали, как в старые добрые времена. Из за леса на Либежгое виднелось лишь красное зарево, становилось все темнее и темнее. Пока мы шли, я начал пересказывать услышанные сегодня истории:
– А вы помните про Осиново?
– Про Осиново я помню только то, как все мальчишки проверяли друг друга на смелость и пытались дойти туда пешком, но все чего-нибудь пугались и всегда возвращались назад.
– Маленькие все были.
– Да, я сам помню, как три раза пытался дойти до Осиново, но я не об этом.
– А о чем? – Удивленно спросила Маша.
– Про колдунов там всякое слышали ведь? Что там одни колдуны жили?
– Ну да, это и была главная страшилка.
– А вот про то, что там археологи какие-то древние могилы раскапывали, точно ведь не слышали?
– Археологи?
– Какие еще могилы? Мне бабушка рассказывала, что у них не было кладбищ, там запрещено было хоронить раньше. Откуда там могилы?
– Ну да, нестыковочка получается, дружище, могилы древние копали, а кладбищ там, оказывается, никогда и не было.
Даня саркастично зачесал волосы и улыбнулся, но я знал, что ему интересно будет то, о чем я хочу ему рассказать.Он словно ждал, чтобы я расставил все по своим полочкам, но в этот раз я и сам толком ничего не понимал.
– Ну, может, они древние и никак не связаны были с кладбищем.
– Не, похоже на ерунду какую-то, археологи, может, чего и копали, тут спору нет, мало ли что где найти можно, на каждом клочке земли кто-нибудь да жил раньше
– Да, – подтвердила Маша, – а вот про могилы, скорее всего, болтовня. Сам знаешь, как это бывает, один сказал – копали, второй сказал – кость нашли, а третий придумал, что там могилы древние.
И я впервые подумал, что мог ошибиться. Действительно, мало ли бывало такого, когда старики что-то выдумывали, даже про нас самих, а мы потом смеялись или даже краснели. Почему в этот раз я поверил? Из непроглядной темноты завыл ветер. Маша первая обратила внимание на то, что в такой темноте даже по дороге гулять жутковато, и предложила повернуть назад.
– Когда теперь? Мы с Даней если что и ночью готовы пойти.
– Вас пустят?
– А еще как? Мы же сюда не на картошку выпросились.
– Да уж, – заметил я, – а хорошо здесь в это время, да? Урожай у всех уже собран, сено заготовлено, работы совсем немного, целыми днями гулять можно.
– Да! – Обрадовалась Маша, но тут же осеклась: видимо, ей стало неловко за излишнюю радость в этой не самой радостной ситуации. Я сразу же попытался перевести тему.
– Ночью, наверное, пойдет группа охотников и других опытных мужиков, кто эти места возле Либежгоры хорошо знает.
– Уже решено, значит?
– Ну точно не знаю, вроде к нам должен Дым после ужина зайти.
– Хм-м-м… Хм-м-м… – Язвительно изобразил его мычание Данька, и Маша тут же прыснула от смеха. Я посмотрел на них. В темноте их лица казались каким-то странными, словно светящимися. Белые, блестящие глаза. Белесая кожа и с трудом сдерживаемый смех. На секунду я даже испугался этого их странного вида, но потом тоже не выдержал и рассмеялся в голос. Мы стали смеяться хором, как дураки. Мне кажется, на секунду мы даже забыли, над чем смеемся. Мы смеялись друг над другом, над тем, как это бывает, когда видишь практически родное лицо друга, смеющегося над чем угодно. Это само по себе забавляет и радует. На душе стало очень легко. А ведь где-то там, в лесу сейчас бродила моя бабушка.
Через несколько минут мы были уже у моего дома. Ребятам предстояло идти дальше. А я спешил домой, чтобы успеть немного вздремнуть, перед тем как отправиться в лес.
– Ну что?
– Если идем в ночь, то значит, увидимся.
– Вы уверены?
– Ты что, конечно, я только за.
– А я давно мечтал с тобой всю ночь по осеннему лесу пошляться. Таких приключений у нас еще не бывало, да и так далеко мы еще никогда не заходили.
– Это точно! Ладно, ребят, спасибо вам, увидимся!
– Давай и спокойной ночи тебе, если все-таки ночью искать не пойдем.
– И тебе, Маш!
И действительно, ведь мы с Даней часто уходили в лес – просто посидеть у костра, попробовать построить новый штаб или выковать на костре нож из ржавого куска железа. Когда мы были всей компанией, то и Машка с Ленкой всегда были с нами. У нас никогда не было этих странных предрассудков, что относится к женским делом или вкусам, а что к мужским. У нас всегда все было вместе, строили ли мы плот, хижину или обустраивали хозяйство в очередной землянке. Жаль, что Ленка, скорее всего, не приедет. Я был бы рад ее увидеть, с ней мы как-то были особенно дружны, хотя в городе почти не общались.
Мы сидели всей семьей за столом и в очередной раз пили чай. Обсуждая услышанное и высказывая различные гипотезы о произошедшем, мы коротали время до появления Дыма, который должен был сказать, что решили насчет ночных поисков. Если готовых людей нашлось бы достаточно, то в эту ночь обе мои тети, Таня и Вера, должны были отдохнуть. Потому как в прошлую ночь они почти до самого утра вместе с остальными бродили в поисках бабушки по болоту. И толком не выспавшись, вынуждены были приступить к поиску уже утром. Между тем, кто-то еще и должен был заниматься хозяйством. Да и мы с мамой тоже ослабли. Было нелегко, все были измучены и хотели спать, а врожденный крестьянский образ мыслей не позволял пустить дело на самотек или даже просто передать его в чужие надежные руки.
Итак, ожидая дядю Толю, мы пили чай и отдыхали. По радио с треском звучал романс «Соловьи». Таня очень любила эту песню, поэтому все мы ненадолго прекратили разговоры, чтобы не мешать ей слушать. Песня вызывала у нее ностальгию, как, впрочем, и у всех, чье детство пришлось на тяжелые военные годы. Таня, словно не заметив, что мы перестали разговаривать, сказала, чтобы мы пили чай, пообещав сейчас вернуться. Я знал, что она сейчас наверняка сидит у радио и плачет. Мало того, что тут с беда с бабушкой, а тут еще и это. Никогда не мог переносить такие моменты. С одной стороны, все мы всегда сопереживали жертвам войны, всем тем, кто потерял близких, кто потерял самого себя. Но если говорить искренне, мы могли лишь лицемерно сотрясать воздух, разглагольствуя о чувствах, которых сами мы не знали и никогда не смогли бы узнать. Поэтому я всегда избегал таких моментов и предпочитал не вмешиваться в чьи-то тяжелые думы со своим фальшивым сочувствием. Ведь я-то знаю, что никакого сопереживания нет. Это невозможно понять или прочувствовать до конца никому из тех, кто родился «под солнцем». Мне даже на 9 мая было стыдно произносить все эти глупые заученные фразы. Достойнее было просто промолчать. Во всяком случае, так мне всегда казалось. А тут еще и бабушка. И ведь это мне она бабушка, а ей мать родная, которая ее через войну протащила и уберегла. Ну вот хоть под землю провались.
Через некоторое время Таня вернулась, вытирая остатки слез под глазами. Тетя Вера продолжила разговор:
– Слушай, Таня, я вот что подумала. Оно, может, и сходить? Хуже ведь от этого точно никому не будет.
– Куда сходить?
– К Воробьихе.
Ненадолго повисла пауза.
– Я знаю, что все это сектантские мракобесия, но... А вдруг нет? И к тому же, я сегодня вот знаешь что узнала?
– Что?
– Воробьиха-то зачем-то к нам ходила, на избу смотрела.
– Вчера?
– Да, а вдруг это она ее надоумила зачем-то.
– Мда... Что тут, не того все… Это…
– Ведь Воробьиха ни к кому просто так не ходит.
– А что, она прямо в дом заходила?
– Да не знаю, а может, и заходила, да просто не видел никто. Может дойти до нее, поболтать?
– Да о чем хоть болтать?
– Да кто ее знает.
– Ну, а потом и сама еще в лес попрешься и потеряешься так же.
– Нет, мне сказали как, ее попросить надо. По-свойски. Она, скорее всего, тогда поможет.
– Да, а что потом на деревне люди говорить будут?
– Да знаешь, что люди? Я им все сама скажу, пусть хоть в тюрьму сажают за суеверия. Мне не стыдно.
– Да брось ты... В тюрьму, скажешь тоже.
– Мне не стыдно! Стыдно будет, если правда все, а мы так и не обратимся, потому что стеснялись суеверий да того, что люди скажут.
– Да так-то и правда, уж не знаешь тут, кому молиться да кого просить...
– Вот-вот, а хуже-то не станет, ну суеверия – и ладно, хуже же ведь не будет.
– Посмеются все, скажут, вот тебе советский человек – к бабкам гадать ходит.
– Да и ладно, а вообще не гадать: она, говорят, помочь может.
– Ой, Верочка, не знаю, что и делать теперь. – Таня опять пустила слезу. Моя мама подсела к ней и стала успокаивать, хотя на глазах у нее тоже блестели слезы. «Ну, замечательно», – подумал я. На подобные сантименты мне никогда не хватало храбрости. Тетя Вера подсела к ним и начала тихонечко приговаривать:
– Я схожу... Хуже не будет ведь... А люди... Что люди? Мне не стыдно. У нас горе в семье... Она небось умирает уже. Пускай говорят что хотят, если им это надо.
– Ой, не говори, не говори ничего, дай бы бог, чтобы жива была.
– Я схожу.
– Сходи-сходи.
– Вдруг правда поможет.
– И правда.
В этот момент на крыльце послышались тяжелые шаги. Наша собака на заднем дворе начала бешено лаять. Скрипнула тяжелая дверь, вслед за ней заскрипели половицы и послышалось:
– Кхм-м-м... М-м-м… Кхм-м-м...
– Дядя Толь, – открыла дверь в избу Вера.
– Вечер добрый дому вашему.
– И тебе, дядь Толь.
– Ну, вот что... Хм-м-м...
– Что решили там, дядь Толь?
– На ночь сейчас Кургановы пойдут, сами сказали, коли днем не были, то пускай.
– Весь день работали ведь и вечером прошлым помогали, бедные.
– Знаю я, как они там работали, штанами сено протирали – и вся работа.
– Ну, что же ты так про них...
– Ладно, еще Валерка с Колей пойдут, Манины.
– Ну, впятером аж.
– Вася еще Разумов, с ищейкой своей. Уж артелью такой в ночи не заблудятся. Уж знают лес хорошо.
– Ну, хорошо, хорошо, раз так порешили, а мы тогда так же, с утра? Во сколько они воротятся?
– И не думай. Нечего утра ждать, вам поспать нужно.
– Да как же?
– Татьяна! – Сердито пригрозил Дым. – Для матушки своей поспи, иначе пользы от тебя никакой. Хм-м-м… Кхм-м-м… Поспите, раньше девяти и не думайте вставать, поешьте как следует, а потом к вам сам зайду.
– Спасибо тебе, дядь Толь!
– Да что тут... Кхм-м-м...
– Садись с нами чай пить али, может, поужинаешь?
– Нет, спасибо, ужинал.
– А чай давай с нами?
- С радостью бы, да старый я стал. Устаю теперь шибко, надо пораньше лечь поспать, чтобы завтра себя чувствовать ладно.
– Ну, отдыхай тогда, спасибо тебе еще раз за все!
– Рано еще спасибо говорить.
– Все равно спасибо, столько сил своих потратил!
– Я пошел, затворяй избу за мной, Вера, а то время позднее уже.
– Сейчас закрою, отдыхай, дядь Толь, спокойной ночи!
– И вашему дому ночи спокойной!
С этим словами Дым шагнул обратно за порог, а тетя Вера пошла за ним запирать двери на засов. Собака опять залаяла, на крыльце хлопнула дверь, а в коридоре послышался лязг засова. Мы убрали посуду и занялись приготовлениями ко сну. Ну, наконец-то, только теперь я полностью осознал, как же я хочу спать. Сидя на стуле в ожидании, когда будут застелены постели, я начал клевать носом.
