Между кроватями мотается Ирина. Даю Але сахар. Взрыв кашля, Аля с расширенными от страха глазами молча протягивает мне вынутый изо рта сахар: в крови.
Сахар и кровь! Содрогаюсь.
— Это ничего, Алечка, это от кашля такие жилки лопаются.
Несмотря на жар, жадно ест.
— А что ж Вы маленькую-то не угостите?
Делаю вид, что не слышу. — Господи! — Отнимать у Али! — Почему Аля заболела, а не Ирина?!!
Как известно, у Марины Цветаевой было трое детей. Согласно устоявшемуся мнению, она любила старшую дочь Ариадну (Алю), ненавидела среднюю дочь Ирину и боготворила младшего Георгия (Мура).
Ирина умерла от голода в возрасте трех лет в Кунцевском приюте, куда Марина Ивановна сдала дочерей 14 (27) ноября 1919 года. По воспоминаниям Ариадны, приют считался образцовым, кормить там должны были рисом и шоколадом. Да только в действительности никакого риса и шоколада и в помине не было: во главе образцового приюта стоял мерзавец, который спекулировал американскими детскими продуктами. Дети в приюте, как выяснилось позднее, умирали от голода по несколько человек в день.
Чтобы отдать девочек в приют, Цветаевой пришлось представиться их крестной. При живой матери в голодной Москве детей на свое попечение никто бы не взял. Дети были названы сиротами.
— Скажите, чьи это, собственно, дети? Они брошены, что ли, в квартире? Они ничего не могут сказать…
— Да, да, я была знакома с их родителями. Я — крестная мать Али.
Такой разговор состоялся у Цветаевой с заведующей, когда она приехала навестить девочек. А еще такой, про Ирину:
—Ну, я же всегда говорила! Не правда ли, для двух с половиной лет она чудовищно неразвита?
— Я же Вам говорю: дефективный ребенок. Кроме того, она всё время кричит. Знаете, были у меня дети-лгуны, дети, которые воровали…
— Но такого ребенка Вы еще не видали?
— Никогда.— (Тирада о дефективности, при чем мы обе — почему-то — сияем).
— Ну, а Аля?
— О, это очень хорошая девочка, только чрезмерно развита. Это не 7 лет, а 12,— да какой 12! Ею видно очень много занимались.
— Вы не мешаете ей писать?
— Нет, почему? Она пишет, читает, ну а вчера поплакала немножко. Она читала книжку, рядом другая лежит, подошел мальчик — неграмотный — тоже захотел посмотреть…
(Бедная Аля! Это как если бы какой-нибудь солдат со Смоленского захотел «посмотреть» мою золотую, с золотым обрезом — без единой картинки! — Беттину!)
— Ваша девочка там говорила мне, что Аля не ходит в школу…
— Да, да, мы ее не заставляем, надо, наоборот, приостановить развитие, дать ей возможность развиться физически…
(Я ликую: спасена! Аля будет читать про Байрона и Бетховена, писать мне в тетрадку и «развиваться физически» — всё, что мне нужно!..)
— Ну, а Ирина!!! Она видно очень голодала, жалко смотреть. Но кричит
(Ирина, которая при мне никогда не смела пикнуть. Узнаю ее гнусность).
Увы, в действительности у Цветаевой была возможность прокормить обеих девочек. Или устроиться на работу, или пойти торговать вещами на черном рынке: этим занимались очень и очень многие, а семья Цветаевой изначально была хорошо обеспечена. Ей выдавались и продуктовые карточки на детей. Но она тратила их на знакомых.
“Дома мечусь по комнате — вдруг понимаю, что еду сегодня же — забегаю к Бальмонтам отдать им рисовую сладкую кашу (усиленное детское питание на Пречистенке, карточки остались после детей) — в горло не идет, а в приюте дети закормлены — от Бальмонтов на вокзал, по обыкновению сомневаюсь в дороге, тысячу раз спрашиваю, ноги болят (хромые башмаки), каждый шаг — мучение — холодно — калош нет — тоска — и страх — ужас”.
Сестры мужа, Сергея Эфрона, также предлагали помочь с воспитанием племянниц. Но Цветаева отказалась.
Вскоре Ариадна в приюте заболевает.
“Мама нашла меня почти безнадежно больной (и брюшняк, и сыпняк, и «инфлюэнца», и еще что-то); вынесла меня на руках, завернув в шубу, на большую дорогу; транспорта в те годы не было; какие-то попутные сани увезли нас. А Ирина еще дюжила — ходила, не лежала; все просила чаю. А пока мама билась со мной и меня выхаживала, спасала, Ирина умерла в приюте — умерла с голоду — и похоронена была в общей яме”.
О смерти дочери Цветаева узнает спустя четыре дня случайным образом, стоя в одной из голодных московских очередей. Извещения о смерти ей никто не присылает. На похороны дочери она не приходит. Впоследствии Марина Ивановна напишет стихотворение:
Две руки, легко опущенные
На младенческую голову!
Были — по одной на каждую —
Две головки мне дарованы.
Но обеими — зажатыми —
Яростными — как могла! —
Старшую у тьмы выхватывая —
Младшей не уберегла.
Две руки — ласкать — разглаживать
Нежные головки пышные.
Две руки — и вот одна из них
За ночь оказалась лишняя.
Светлая — на шейке тоненькой —
Одуванчик на стебле!
Мной еще совсем непонято,
Что дитя мое в земле.
Осталась Ариадна, которой мать с раннего детства объясняла, какая это честь -- быть дочерью Марины Цветаевой. А еще периодически напоминала, что из-за ее болезни не смогла ездить к Ире, из-за чего та умерла. Марина Ивановна сказала дочери, что ради ее спасения сделала тот страшный выбор. И попросила Ариадну помнить о нем.
Достаточно рано Аля стала помогать семье по хозяйству, заботиться о младшем брате и приносить домой деньги: где-то убиралась, кому-то прислуживала. При этом чувствовала, что стала нужна матери только в качестве няньки для Георгия, Мура.
“Она очень полна и это портит ее. Но ей трудно живется. Она много помогает по хозяйству, убирает комнаты, ходит в лавочку, чистит картофель и зелень, моет посуду, нянчит мальчика и т. д., и т. д. Тяжесть быта навалилась на нее в том возрасте, когда нужно бы ребенка освобождать от него”, - писал отец Али, Сергей Эфрон.
Когда Ариадна была маленькой девочкой, писала стихи и рисовала, Марина Ивановна необыкновенно гордилась дочерью, считала, что она похожа на нее саму. Но из вундеркинда выросла обычная девушка, и Цветаева с явным сожалением называла дочь “просто умной”. Аля начала постоянно ссориться с матерью, хотя в тайне очень любила ее. Пробовала уйти из семьи, устроилась помощницей к зубному врачу, но он обманул и не заплатил ей денег. Девушке пришлось вернуться. Потом она пыталась покончить с собой: когда была дома одна, открыла на кухне газ. Но вовремя с работы вернулся отец.
С 1933 года Ариадна вслед за отцом начала мечтать о возвращении в Советский Союз. В марте 1937 года она вернулась в Москву из эмиграции. Спустя два года Алю арестовали. На допросе сразу же избили. Дальше пытали по накатанной. Через месяц она оговорила себя и отца. Ей дали восемь лет лагерей.
К этому моменту Марина Цветаева тоже вернулась на родину вместе с сыном Георгием, Муром -- как она всегда его называла.
Из немногих писем, которые Цветаева писала дочери Але в лагерь, сквозит чувство вины перед сыном. За то, что он одинок, что он болеет, что он мечтает о своей комнате. Мура раздражает роль “сына Цветаевой”. Он старается держаться от матери обособленно. Даже когда они идут вместе по улице, Мур пытается шагать один, самостоятельно, а Марина Ивановна старается, как маленького, держать его за руку.
“Как-то Марина Ивановна хотела поправить кашне уходившему Муру (на улице было холодно). Мур вспыхнул, сердито дернулся, резко отвел руку Марины Ивановны и резко сказал: «Не троньте меня!» Но тут же посмотрел на мать, потом на меня, и такое горестное, несчастное лицо у него было, что хотелось броситься с утешением не к Марине Ивановне, а к нему, к Муру”, - вспоминала преподаватель русского языка и литературы Татьяна Кванина.
За три дня до начала войны они делают последнюю фотографию, на которой мать и сын изображены вместе. “Фотография чудовищная, как и следовало ожидать”, - пишет Мур.
Начало войны лишило Мура всякого будущего. Он также остро чувствует распад семьи: арестованы отец и старшая сестра, никто не разбирается в их делах, не оправдывает; стихи матери не печатают, лишь кое-где берут переводы; сам он так и не нашел себя в Советской России, а во Франции уже потерял.
“Семьи не было, был ничем не связанный коллектив. Распад семьи начался с разногласий между матерью и сестрой, — сестра переехала жить одна, а потом распад семьи усилился отъездом сестры в СССР. Распад семьи был не только в антагонизме — очень остром — матери и сестры, но и в антагонизме матери и отца. Распад был еще в том, что отец и мать оказали на меня совершенно различные влияния, и вместо того, чтобы им подчиняться, я шел своей дорогой, пробиваясь сквозь педагогические разноголосицы и идеологический сумбур”, - пишет Мур в дневнике.
Мать и сын измучены взаимными обвинениями, ссорами, распрями. Вместо того, чтобы помогать друг другу и бороться с обстоятельствами, они борются друг с другом. 31 августа эта борьба обрывается вместе с самоубийством Марины Цветаевой. Окружающих поражают слова Мура о том, что мать все сделала правильно. В эвакуации за ним закрепляется слава человека, который виновен в смерти матери. Даже с Анной Ахматовой они умудряются рассориться, она начинает говорить о Муре ужасные вещи.
Муру -- 16 лет. И несмотря на все его хитрости, отсылка на фронт кажется неотвратимой. В конце мая 1944 года его отправляют под Витебск. Он пишет сестре в лагерь: “Я абсолютно уверен в том, что моя звезда меня вынесет невредимым из этой войны, и успех придет обязательно; я верю в свою судьбу, которая мне сулит в будущем очень много хорошего”.
Через две недели Мур был ранен. Больше никаких сведений о нем нет.
