Роман «Мы» Замятина о жизни в тоталитарном государстве XXXII-го года. Каждому человеку присвоен номер, каждый – член системы, а не отдельная личность.
Сегодня нам это кажется невозможным, а во времена Замятина такая перспектива была вполне реалистичной.
В журнале «Пролетарская культура» за 1919 год Алексей Гастев (на тот момент – начальник уголовного розыска Новониколаевска) сегментирует пролетариат на 5 «рабочих типов»: токари-художники, станочные рабочие, рабочие при машинизированном труде, установщики (как мастера-педагоги), чернорабочие. Цель такого распределения – классифицировать типовые задачи и выстроить эффективную работу завода. В идеале – всё машинизировать и нормировать, вплоть до личной жизни каждого рабочего.
Кому неудобно читать с иллюстраций, вот расшифровка:
Представленные здесь «типы» дают материал и для социально-трудовой психологии пролетариата. Перед нами раскрывается не только машинизированный индивидуум-рабочий, но и машинизированная система трудового управления. Не лицо, не авторитет, а «тип» – группа управляет другими «типами» – группами или даже машина, в буквальном смысле этого слова, управляет живыми людьми. Машины из управляемых переходят в управляющие.
<...> Социальное нормирование в недрах рабочего класса чувствуется не только в области чисто трудовой жизни, но проникается во весь социальный уклад, во весь быт. Постепенно, шаг за шагом, вместо рассыпанных местных обычаев, конструируется, так сказать, экстерриториальный план рабочих часов, рабочих отдыхов, рабочих перерывов и проч. <...> Постепенно расширяясь, нормировочные тенденции внедряются в боевые формы рабочего движения: стачки, саботаж, – социальное творчество, питание, квартиры и, наконец, даже в интимную жизнь вплоть до эстетических, умственных и сексуальных запросов пролетариата.
Освежим в памяти «Мы» Замятина. Начало романа идёт от первого лица:
Я, Д-503, строитель «Интеграла», – я только один из математиков Единого Государства. Мое привычное к цифрам перо не в силах создать музыки ассонансов и рифм. Я лишь попытаюсь записать то, что вижу, что думаю – точнее, что мы думаем (именно так: мы, и пусть это «МЫ» будет заглавием моих записей). Но ведь это будет производная от нашей жизни, от математически совершенной жизни Единого Государства, а если так, то разве это не будет само по себе, помимо моей воли, поэмой? Будет – верю и знаю.
Я пишу это и чувствую: у меня горят щеки. Вероятно, это похоже на то, что испытывает женщина, когда впервые услышит в себе пульс нового, еще крошечного, слепого человечка. Это я и одновременно не я. И долгие месяцы надо будет питать его своим соком, своей кровью, а потом – с болью оторвать его от себя и положить к ногам Единого Государства.
Но я готов, так же как каждый, или почти каждый, из нас. Я готов.
Через час должна прийти милая О. Я чувствовал себя приятно и полезно взволнованным. Дома – скорей в контору, сунул дежурному свой розовый билет и получил удостоверение на право штор. Это право у нас только для сексуальных дней. А так среди своих прозрачных, как бы сотканных из сверкающего воздуха, стен – мы живем всегда на виду, вечно омываемые светом. Нам нечего скрывать друг от друга. К тому же это облегчает тяжкий и высокий труд Хранителей. Иначе мало ли что могло быть.
Эпизод, когда Д-503 с нетерпением ждет свидания:
Через час должна прийти милая О. Я чувствовал себя приятно и полезно взволнованным. Дома – скорей в контору, сунул дежурному свой розовый билет и получил удостоверение на право штор. Это право у нас только для сексуальных дней. А так среди своих прозрачных, как бы сотканных из сверкающего воздуха, стен – мы живем всегда на виду, вечно омываемые светом. Нам нечего скрывать друг от друга. К тому же это облегчает тяжкий и высокий труд Хранителей. Иначе мало ли что могло быть.
Что любопытно, в своей статье Гастев тоже предлагает давать не имена, а номера:
Во эта-то черта и сообщает пролетарской психологи поразительную анонимность, позволяющую квалифицировать отдельную пролетарскую единицу как A, Б, С, или как 325, 075 и 0 и т. п.
Читал ли Замятин статью Гастева? Исследователи не дают точного ответа. Вообще идеи безличностного «мы» были тогда повсюду, Алексей Гастев – просто один из тех, кто озвучил это в трактате. Конечно, Евгений Замятин видел тенденции.
Следом за статьей Гастева в этом же журнале идет ответная статья А. Богданова (главного теоретика Пролеткульта) с критикой «механизированных безличностей» для организации производства и других пунктов.
Хорошо, что идея обезличивания не была близка Богданову, так как он считался в то время одним из ведущих идеологов.
Так или иначе, в 1921 году Алексей Гастев создал Центральный институт труда (ЦИТ) и руководил им вплоть до 1924 года. Кто знает, как сложились бы дальнейшие события, если бы Богданов разделял стремления Гастева. Главный идеолог Пролеткульта мог бы добиться запуска пилотной версии «Мы» в качестве эксперимента на производстве и в социалистическом обществе.
Источники:
1. Пролетарская культура. (№ 9-10). М., 1919. Текст можно прочесть только при регистрации по читательскому билету на сайте Российской государственной библиотеки им. Ленина.
