В электричку вошёл немолодой мужчина и громко заговорил:
- Свежая пресса, наклейки, брошюры по дачам, губки для посуды, салфетки, зажимы, спицы, ручки, указки, платочки.
Мужчина перевёл дыхание:
- Карта Москвы, наушники, Бунин, путеводитель по... - как-то не очень привычно продолжил он.
- Бунин? - невольно вырвалось у меня, - Какой Бунин?
- Тот самый, из классиков. Давно таскаю, предлагаю, былой домашний фонд, - старичок вздохнул, немного постоял около меня и заторопился дальше:
- Возьмёте книгу? - спросил он, неловко собирая свою большую товарную сумку.
- Нет, спасибо, у меня есть, - отвечаю, а на душе как-то взгрустнулось: что же, думаю, от книг избавляются? А дети? Внуки? А сами??
Вслед за старичком, который направился в другой вагон, появился торговец очками, потом молодые музыканты, исполнившие песню об очередной шальной и неразделенной любовке, нищенка в адидасовском костюме и две женщины, которые старательно и неумело агитировали за какую-то там политическую партию.
Почти в самом конце моей недолгой поездки в вагон зашла ещё одна "товарошница" - молодая женщина, лет тридцати пяти.
- Книги о любви и близости, шарфы, перчатки, пластыри.
Мужчина, сидящий впереди, оживился и спросил:
- Почем пластыри для народа? И что за книги о любви и близости? Камасутра?
- Бунина, что ли, хотите? - отпарировала "товарошница", - а набор пластырей - сто рублей.
Объявили конечную остановку, все доехавшие вышли и помчались по своим делам. В тот день Бунина вряд ли продали, он ведь не Камасутра.
А может быть, расхватали?
Может зачитались и проехали дальше, чем хотела эта "всенародная" власть?
Может быть все очнулись от долгой и тяжёлой летаргии?
Я шла по обычно шумному, а сегодня безнадёжно тихому проспекту и искала нужный номер дома. Номеров было немного, поскольку опять кто-то затевал переименование улицы, и в Москультуре сильно суетились на этот счёт, изыскивая финансирование.
Вряд ли они когда-то читали Бунина...