Два дня фронтовой жизни Михаила Александровича Кудряшова прошли сравнительно спокойно. Они прибыли под город Юхнов, не закончив полного курса обучения в пулеметно-минометном училище. Информбюро сообщало: «Наши войска ведут упорные бои местного значения».
Стоял март. На проталинах грелись белобокие сороки. Ветерок разносил запах болотистой гнили торфяника. В нескольких километрах от свежевырытых курсантами окопов возвышалась гора Заячья.
— Везет же немчуре. На этой горке гораздо уютнее, чем у нас.
Михаил обернулся. Рядом с ним раскладывал немудреные пожитки его друг Константин.
— Как ты думаешь, выбьем мы их завтра оттуда?
— Слышал, что политрук сказал? Должны.
Они сидели в тесном окопе, грызли сухари, заедая мясными консервами из банки, неумело развороченной штыком.
— А тебе здорово повезло, Мишка! По пути к своим заскочил. Мне бы так...
...Поезд, везущий их, стоял в Иркутске три часа. Михаила отпустили повидаться с родными. Бежал, стараясь сберечь каждую минутку и чуть не проскочил мать. Оглянулся, крикнул: «Мама! Мама, это же я». Она растерянно смотрела на него. В цветастом платке, вылинявшем от времени, в плюшевом жакете, подаренном им в еще мирное время, — такой она и осталась в его памяти.
Дома на подоконнике цвела герань. Сигнальная ракета напомнила об этом цветке, о последних прощальных словах матери:
— Будь не хуже других, сынок. Себя береги, о товарищах думай.
...Рассекая черное небо, свистели трассирующие пули. Короткие автоматные очереди нарушали тишину. Хотелось спать. Михаил подложил под голову вещевой мешок и прилег. Крапал дождь, обласкивая опаленную землю. А Михаил летел над тайгой. Во сне всякое случается. Две речки — Хор и Тачна блестели зеркальным отражением, извивались змейками рядом, словно желая слиться. Около дома стоял отец в белом халате — он работал в совхозе ветеринарным врачом. Сестры с полными ведрами воды шли по тропинке к яблоневому саду. Мать — с младшим на руках. Миша хочет остановить полет и не может. Ему машут, машут, а у него руки свинцом налитые, ответить не в силах. Заскрипел зубами солдат.
— Эй, браток, зубы сломаешь, — политрук тряс его за плечи. — Светает. Жди гостей. Утром прилетят стервятники.
Политрук шел по траншее, останавливаясь возле каждого как нянька. Не знал, не предполагал Михаил, что видит его в последний раз, как и тех, кто лежал с ним рядом.
На рассвете закуролесила свинцовая вьюга. Коршунами слетелись «хейнкели». Хотелось зарыться глубже, уйти от кошмара и страха. Мысль о том, что разорвавшийся снаряд засыпет живьем, заставила спружинить тело. Подробности не запомнились. Только свое Я, орущее, бегущее, стреляющее по серым шинелям...
Он лежал возле обтрепанного боем куста ивняка. Крупные, холодные капли хлестали по лицу. «Живой», — подумал Михаил. Это ощущение не принесло радости. Превозмогая боль, опираясь руками о болотные кочки, он пополз, волоча перебитую ногу, осторожно минуя воронки. Их было много, зияющих чернотой глубоких ям. В них булькала ржавая, как запекшаяся кровь, вода. Шел третий год войны...
Продолжение следует
~~~
• Шел вперед солдат... Часть 2
• Шел вперед солдат... Часть 3