Продолжение полуфантастической повести Далила, об изобретении Машины Памяти. Часть 4. Начало здесь. Предыдущая часть здесь.
Внутри вертолет оказался совсем не таким шумным и грубым, как казался снаружи. Ступив на борт летающей крепости, профессор одновременно вступил в красиво отделанное компактное помещение, украшенное цветами и со вкусом отделанное инкрустациями и вставками из редких сортов дерева. Пока элегантная бортпроводница устраивала профессора в мягкое кожаное кресло и предлагала список напитков, вертолет незаметно поднялся над землею и понесся над ночной Москвой.
Такого зрелища профессор еще не видел. В сопровождении четырех вертолетов они неслись на низкой высоте над верхушками новых московских небоскребов, переливающих разными цветами в ночи, плывущие, как гигантские океанские лайнеры, по морю огней.
Аркадий Гаврилович, хотя всю жизнь прожил в Москве, как-то и не замечал этих новых зданий, и теперь с удивлением глядел на них, как бы думая – откуда они вдруг взялись? Он вообще давно потерял связь с окружавшей его жизнью – с того самого времени, когда все перевернулось в его мире, а вслед за этим – и во всей стране. В 1990-ом его жену насмерть сбил автомобиль – когда она переходила дорогу. То ли водитель был пьян, то ли подростки украли автомобиль и катались, но машина не остановилась на красный свет и пронеслась со скоростью более ста километров в час, подбросив Марину высоко в воздух. Когда к ней подбежали люди, она уже не дышала. На том закончилась его старая жизнь счастливого семейного человека.
Потом начался развал страны, развал науки – всего того, что еще связывало его с жизнью. Многие из его коллег уехали в те годы за границу, увозя с собой десятилетиями накопленные высокотехнологичные разработки одной из ведущих Лабораторий мира. Они потом прекрасно устроились в американских научных корпорациях и быстро встали в ряды американского высшего среднего класса.
Которые, как он, остались, в основном быстро споили себя и рады были покинуть этот мир. Но его Бог наградил слабым желудком, и пить, ни вина, ни водки, у него просто не получалось. Может потому он и бросился спасать те крохи, которые остались в Лаборатории после отъезда большей части ее сотрудников. И пытаться сохранить Лабораторию от закрытия. Чего только ни приходилось им для этого делать. Даже картошку несколько лет сажали с сотрудниками на подмосковных эксперементальных полях, принадлежавших Лаборатории с хрущевских еще времен. Платить было нечем, и сотрудникам давали картошку и кукурузу.
Но потом настали другие времена. А тот день, когда в Лабораторию впервые ступила нога Виктора Петровича, стал поворотным днем в ее истории. Изменилось все буквально в один день. Появились средства. Появилось оборудование, которого не могли дождаться годами, и даже такое, о котором не могли и мечтать. Проекты, отодвинутые на самый задний план, запыленные годами и десятилетиями бездействия, вдруг получили новое бытие. И хотя вернуть Прошлое было уже нельзя, Аркадий Гаврилович с головою ушел в работу над тем проектом, который он стойко пронес через все эти годы. И вот теперь пришли первые плоды.
Профессор почувствовал, что на него смотрят, и оторвался от окна. Напротив него сидел ВП. Он успел уже переодеться в удобный вельветовый костюм. В правой руке у него дымилась чашка с чаем. Рядом с ВП бесшумной тенью опустился в кресло грузный секретарь.
- Хотите чаю, профессор? – спросил ВП, и видя его нерешительность добавил. – Это особенный чай. Он укрепляет силы. А нам с вами нужно еще много сил.
Бортпроводница налила профессору ароматного чаю.
- Привозят мне с Тибета, от одного моего друга, - пояснил ВП. – Ему уже больше ста лет, а все равно он меня, дзюдоиста, на лопатки уложит. Этот чай он сам собирает, и о его составе никто кроме него не знает, - заключил он.
Профессор отхлебнул горячего чаю. Чай был терпкий, немного горький, но уже первый глоток как будто встряхнул его, тронув слегка за плечо. Он отпил еще глоток. Несмотря на поздний час и усталость, он почувствовал, как силы возвращаются. Ему стало веселей. Общество ВП не страшило. Вертолет летел быстро, но ровно. Огни Москвы начинали редеть. Они вылетели за город.
- Великолепный чай, - признал Аркадий Гаврилович.
Счастлив ли он был? Горд? Хотя он был теперь, впервые в жизни, как-то отмечен, попал на вершину славы, его жизнь все же клонилась к закату, и об этом у него не было сожалений. Скоро он встретится с той, с которой он все имел, и все потерял. Скоро он отдохнет от этого мира, который он все меньше и меньше понимал, и с которым его так мало уже связывало. Все бесчисленные бессонные ночи, проведенные в работе, и каждая минута свободного времени, и каждая калория его энергии – все было отдано этому проекту, машине памяти. От него больше ничего не осталось. Он устал. И принимал происходящее со спокойным отношением усталого человека, которому скоро пора уже отчаливать от этого мира.
- И самое главное – не подстегивает, не истощает, не обманывает организм, а наоборот – укрепляет и питает, - продолжил ВП нахваливать чай. - Если вам понравился, я вам отсыплю. Только на одном условии... Даже не пытайтесь найти, из чего же он сделан. А то ведь у вас наверняка есть друзья в лаборатории, которые занимаются молекулярным анализом. Не надо. Я обещал человеку, что не буду докапываться, вот и предупреждаю вас.
Профессор кивнул.
- Конечно. Тем более, что в долгожители я все равно не стремлюсь.
- Это вы сейчас так говорите, - продолжил ВП, отхлебывая еще чаю. – Вам кажется, что вы уже все сделали, профессор. Но на самом деле все только начинается.
Профессор удивленно посмотрел на него.
- Я знаю, что это хороший чай, потому что я знаю человека, который мне этот чай собирает, - продолжил ВП, будто бы и не говорил ничего о том, что все только начинается. - Но, скорее всего, секрет этого чая умрет с его создателем. Но это случится еще не скоро, - улыбнулся он.
- Но почему все-таки он не хочет поделиться своим рецептом с миром? – поинтересовался профессор. – Ведь это многим бы помогло.
- Он сказал мне однажды: «Нет такого знания, такого благодеяния, которое бы люди ни превратили в беду. И чем большее дается знание, тем в большую его обратят беду».
Профессор молча пил чай. Он и сам часто думал о том, о чем сказал ему ВП. Он давно признался себе, что после смерти жены он работал над машиной памяти отнюдь не для какого-то абстрактного блага этого непонятного ему, все более грубеющего и тупеющего человечества, но только для того, чтобы от этого человечества куда-то спрятаться.
А когда машина наконец начала работать, он окунулся в нее с головой, как окунается дрожащий, промозглый человек в горячую ванну, о которой так давно мечтал. И больше уже он из нее не вылезал, и не собирался. Разве что на время. Он хотел только одного – жить и умереть в своей памяти. И ему это почти уже удалось. И хотя сегодняшний день вырвал его на какое-то время из прошлого, поднял на высоту жизни, о которой мало кто мог и мечтать, он уже с нетерпением ждал, как наркоман ждет дозы, когда он вернется к своему детищу, когда его волосы приятно натянутся, будто приглаженные ее милой рукой, и тогда он снова окунется в свою юность, в Арбатские дворики, в их счастливые ночные прогулки по всея Москве, их прижатые друг к другу тела в самом раннем поезде метрополитена, который нес их, продрогших и счастливый, домой.
- А вот скажите мне, профессор, - обратился к нему ВП, - ваш проект, ваше детище – ведь это великое благодеяние?
Профессор ждал этого вопроса.
- Я согласен с вашим чайным другом, - ответил профессор. – Это благодеяние. Великое благодеяния. Но оно же может стать и проклятием.
- Проклятием? Вот как?
- Именно так, - заговорил профессор взволнованно. Он уже давно думал об этом, но поговорить ему было не с кем – не кому было довериться. – Даже на уровне считывания мыслей и памяти эта машина способна превратиться в смертельное орудие. Обладатель этой машины, если к тому же он обладает еще и большой властью, обретает такую силу и такое знание, которые по праву принадлежат одному лишь Богу.
- Но разве вы – Бог? – внимательно посмотрел на него ВП.
