14 июня 1939г. в 6 утра в Парижской поликлинике Боссэ от рака поджелудочной железы, после затяжной болезни скончался прозаик, критик, пушкинист и ярчайший поэт Серебряного века, Владислав Фелицианович Ходасевич.
Его возлюбленная Нина Берберова в своих мемуарах "Курсив мой" определила место Ходасевича в российской поэзии так:
"Есть десять имен, без которых - нет русской поэзии. Пусть пять из них (Державин, Жуковский, Пушкин, Лермонтов, Тютчев) будут бесспорны - о других пяти будет вечный спор. Одни назовут Блока и Ахматову, другие - Пастернака и Анненского. Но больше десяти все равно не наберется. Ходасевич сумел стать одиннадцатым".
Мы не найдем его имя в школьной программе. Ходасевич явно не на слуху, когда речь заходит о поэзии первой половины XX века, но его вклад в современную поэзию мы можем оценить только сейчас. На 50 лет его имя подверглось забвению. В Советской России в это время были свои герои. Эмигрантские писатели долгое время оставались в опале, и лишь в перестройку широкая аудитория смогла познакомиться с их трудами.
В биографии Ходасевича мистика и реальная жизнь сопутствуют друг другу постоянно. Конец Серебряного века принято датировать смертью Блока и Гумилева - 1921г., но именно на эти годы приходится расцвет творчества Владислава Фелициановича. Выходит его темный по содержанию, но чувственный по нутру сборник "Европейская ночь". У него не ладилась личная жизнь с самого рождения. Рожденный в католической польско-еврейской семье, он был шестым ребенком. И если ненадолго отвлечься и вспомнить Библию и сюжет, связанный с братьями-близнецами Иакова и Исава, то еще одна символичность его жизни станет яснее проявляться:"Исаак больше любил Исава, который угождал ему пищей из дичи своей, а Ревекка больше любила Иакова. Исаву, как старшему сыну, принадлежало первородство, то есть преимущество над Иаковом в благословении от отца.", чего уж тут говорить про шестого ребенка в семье…
Ходасевич за всю молодость так и не смог получить высшее образование, хотя несколько лет учился в Московском Университете, а перед этим в Академии Художеств. Первый раз он женился в 19 лет на эксцентричной, богатой Марине Рындиной.
“…красивая эффектная блондинка <…> славилась своими эксцентричностями; показывалась приятелям в костюме Леды с живым ужом на шее и пр.”
Их брак распался уже через 2 года в 1907г. В эти годы о его имени заговорила вся столица. В 1914г. выходит сборник "Счастливый домик". В 1917г. последовал второй брак с замечательной домашней и покорной женщиной Анной Гренцион. При ней у Ходасевича на недолгий период наступило душевное спокойствие. Вся тяжесть перемен в стране легла на хрупкие, тонкие плечи поэта. В одном из стихотворений, посвященных Анне Чулковой, Ходасевич писал:
“Ты показала мне без слов,
Как вышел хорошо и чисто
Тобою проведенный шов
По краю белого батиста.
А я подумал: жизнь моя,
Как нить, за Божьими перстами
По легкой ткани бытия
Бежит такими же стежками.
То виден, то сокрыт стежок,
То в жизнь, то в смерть перебегая...
И, улыбаясь, твой платок
Перевернул я, дорогая.”
Ходасевич неуклонно шел к своей литературной славе, но тут произошла революция, которая "поломала все карты".
В 1920 году вышел третий сборник стихов под названием "Путем зерна", где сразу же стали заметны изменения в поэтических принципах и направлении вектора всего творчества поэта:
"И ты, моя страна, и ты, её народ,
Умрёшь и оживёшь, пройдя сквозь этот год."
По словам Ходасевича: "весной 1918 года началась советская служба и вечная занятость не тем, чем хочется и на что есть уменье: общая судьба всех, проживших эти годы в России". Приходилось писать и переводить и в тяжелых трудах добывать средства к существованию. Трагическая судьба Блока, гибель Гумилева, холод и голод зимы 1919-20 года.
“Нет, не найду сегодня пищи я
Для утешительной мечты:
Одни шарманщики, да нищие,
Да дождь — все с той же высоты...”
“Нет, не найду сегодня пищи я... “ 1923
Но последовал новый виток его жизни, и вот уже казалось, что счаcтье вместе с ним, но появилась молодая, энергичная, на 15 лет младше, небольшая ростом, талантливая поэтесса Нина Берберова. Как отмечал знакомый с ней Сергей Довлатов: "Я её за многое уважаю, но человек она совершенно рациональный, жестокий, холодный… " . Эти качества прочувствует на себя и Ходасевич, но лишь в 1932г., когда она уйдет от больного мужа, поступив максимально "рационально". А пока на дворе 1922г. Берберова пишет:
" Я почувствовала, что я стала не той, какой была. Что мной были сказаны слова, каких я никогда никому не говорила, и мне были сказаны слова, никогда мной не слышанные".
В 1922 году он ушёл от преданной Анны Ивановны, а заодно ушёл и от России, обозначив эту веху в наброске автобиографии единственно точным словом –"катастрофа". Началось горькое эмигрантское житье. Из "Стансов" Ходасевича:
"Теперь себя я не обижу:
Старею, горблюсь, — но коплю
Все, что так нежно ненавижу
И так язвительно люблю."
Каждый значительный писатель, приходящий в профессию, дает свое понимание и трактовку поэзии, а потому становится либо великим, но на исходе, либо гонимым по факту.
Подобный тезис подтверждается множественностью мнений о самом Ходасевиче: Горький и Набоков считали Владислава Фелициановича лучшим современным им поэтом, Бунин называл поэзию Ходасевича "муравьиной кислотой". Все величие Ходасевича в том, что на любую критику он отвечал лишь легкой улыбкой. Неудивительно, что столь легкий в общении, но глубокий по мыслям человек был "своим" в литературных кружках начала XX века. Он знал весь свет русской поэзии тех лет: Брюсова, Белого, Блока, Гумилева, Гершензона, Сологуба и Горького. Они проводили светлые литературные вечера в знаменитой на весь Петербург "Башне Иванова".
О каждом была написана отдельная глава мини-биографий и очерки личных взаимоотношений с авторами в произведении "Некрополь". Как писал сам Ходасевич: " "Некрополь" - это воспоминания о некоторых писателях недавнего прошлого”.
Именно это произведение считается итоговым в его жизни. Последнее десятилетие в эмиграции он поставил крест на своих стихах и остановился на прозе. Ходасевич в "Некрополе" стремится сказать правду об эпохе и людях с предельной полнотой и искренностью.
Вообще, тяга к передаче "правды" такой, какая она есть - одна из основных особенностей Ходасевича. Уже в эмиграции, в раннем сборнике он пишет весьма смелые строки, в которых проскальзывает отторжение себя самого:
“Неужели вон тот — это я?
Разве мама любила такого,
Желто-серого, полуседого
И всезнающего, как змея?”
“Перед зеркалом”, 1924
Безденежье и болезни одолевали Ходасевича, поселившегося сначала в Париже, затем в его пригороде. Гумилев в свое время дал верную характеристику Ходасевичу:
"Европеец по любви к деталям красоты... все-таки очень славянин по какой-то особенной равнодушной усталости и меланхолическому скептицизму".
В эмиграции в основном зарабатывал журналистикой и стал одним из ведущих критиков русского зарубежья.
Но вернемся к Берберовой. В 1932г. она сбежала от него раз и навсегда. Предварительно наварив "борща на три дня и перештопав его носки". Затем будет еще два брака, новый переезд в США, преподавание в Йельском Университете и смерть в возрасте 92 лет. А что же Ходасевич? У него будет еще один брак на Ольге Марголиной, но от удара прошлых отношений он никогда не оправится. Он был сражен давней болезнью печени, перешедшей в рак.
"Я подошла к нему. Он стал крестить мне лицо и руки, я целовала его сморщенный жёлтый лоб, он целовал мои руки, заливая их слезами. Я обнимала его. У него были такие худые, острые плечи. - Прощай, прощай, - говорил он, - будь счастлива. Господь тебя сохранит", - напишет Берберова в мемуарах. Ходасевичу оставалось недолго…
На рассвете 14 июня 1939г. он умер. Прожив яркую, но трудную жизнь на смертном одре рядом с ним были две его женщины: та, с которой он сбегал из Советской России, но которая его предала и та, что была с ним до конца.
Господь сохранил Берберову. Она имела возможность дожить до тех лет, когда его стихи в 80-е годы выйдут на его Родине, например, такие, посвященные ей:
"Странник прошёл, опираясь на посох -
Мне почему-то припомнилась ты.
Едет пролётка на красных колесах -
Мне почему-то припомнилась ты.
Вечером лампу зажгут в коридоре -
Мне непременно припомнишься ты.
Что б ни случилось на суше, на море
Или на небе, — мне вспомнишься ты"
Последние его слова к ней были: "Если бы я остался с тобой, – сказал он, – я бы выздоровел".
