Резкая боль в грудине...
Груздев тяжело ополз на бетонный парапет набережной и теперь, слепыми глазами, бессмысленно таращился на маленькую зеленую ящерку на камне. Ящерка смотрела на Груздева.
«Если резко повернуть голову влево… — обозначилось в голове Груздева. Груздев повернул и увидел голубую, в дымке, гору и карабкающийся на нее городок Палме, — потом резко вправо, — словно кто-то командовал в голове Груздева. Груздев повернулся вправо и увидел, весь в плантациях цитрусовых, склон горы Монтепоро, чешую черепичных крыш старой Никотеры и под ней червячок ползущего в туннель поезда. («Четыре… — на автомате пересчитал вагоны Груздев, — до Тропеа»), — а теперь прямо, — обозначилось в голове, — то…»
— Что «то»?.. — таращился Груздев и… увидел яхту. Скорее трехмачтовый старинный фрегат, которые он так любил разглядывать в детстве в зачитанных до дыр книгах про путешествия…
«…То надо просто встать… — сквозь треск в голове разобрал Груздев — и идти туда. Как посуху… Как посу…» — Треск усилился.
«Это когда приемник сбивается со станции…» — еще подумал Груздев. Встал и пошел.
И когда отошел от берега метров на сто, то даже растерялся и постучал босой пяткой по воде: «Крепкая… А вещи сопрут…» И пошел дальше.
…
Шхуна быстро приближалась, и Груздеву даже показалось, что его заметили: две фигурки, мужчина и женщина, стояли на корме у вантов и отчаянно махали.
«Мне, что ли?.. — ускорил шаг Груздев. — Как-то все по-быстрому получилось... — Груздев боязливо ставил на твердое одну ногу, потом другую… — А я-то думал, буду вечность томиться… Там, у них. В темном холодном «ничто». Где нет ни времени, ни пространства. Вместе с другими такими же… Как сухофрукты в мешке. Пока тут, на Земле, не встретятся эти двое и ангел не выберет из бесчисленного сонма душ его, затихшую, как забившийся в угол нашкодивший ребенок…»
Сухофрукты эти, в детстве, бабка Груздева сушила на огромных противнях под жарким южным солнцем его далекой южной станицы. И они лежали потом до весны в мешках, сшитых из простыни, пересыпанные содой от жучков, в пыльной темноте, под его кроватью. И отчаянно пахли летом и счастьем…
Идти было неудобно. Как по плохо залитому катку, но теплому и упругому. Груздев огляделся: вместе с ним от берега к шхуне шло еще человек десять. Мужчины и женщины, в возрасте.
Вот и шхуна.
Спустили трап.
Груздев следом за толстухой схватился за поручень и поставил ногу на гулкую железную ступень.
— Последний! — прокричали в рупор сверху. — Отчаливаем, отдать якоря…
Шхуна накренилась, высыпавшие на реи юнги начали раскатывать паруса.
«Красные… — отметил Груздев. — А ты какие хотел? Черные? С черепом? В другой раз…»
«Вот и все…» — Груздеву стало так хорошо и покойно, что Груздев счастливо выдохнул и закрыл глаза.
…
— А вот и ваш… — Груздева поднесли к женщине с измученным лицом. — Видите, мамаша, у вас мальчик.
— Сашенька. — С измученным лицом прижала Груздева к груди. — Мы с мужем думали, — улыбнулась, — если будет девочка, то Юленька, а мальчик — Сашенька. С ним всё хорошо?..
— Да всё, всё… — кивнула акушерка, запеленывая Груздева. — Как новенький. Видите, глазки пучит. Проголодался, поди, с дороги-то, проказа. Вот и обмочился уже… Да вы покормите, мамаша, покормите, а потом вместе и перепеленаем.
— Сладкий ты мой. — Женщина вытащила из бюстгальтера налитую, промокшую грудь.
«Мам, ты, что ли?..» — хотел было спросить Груздев, но огромный набухший сосок кляпом вошел в его рот.
«…По самые гланды…» — выпучил глаза Груздев. — Откуда это, из сериала?.. — И, давясь, начал заглатывать густое, крепкое человеческое молоко. Задыхался, срыгивал и снова хватался ртом за сосок, как за буй утопающий… — Так вот, Господи, как оно у тебя все обустроено… — таращился Груздев на больничный плафон на потолке… — Ну ты даешь, Господи…»
— Чего это он? — растерянно покосилась женщина на акушерку. — Словно сказать чего хочет?
— Да не обращайте внимания, мамаша. — Акушерка взяла Груздева на руки и отерла извозюканное в отрыжке сморщенное личико. — Все они так. Поначалу. А некоторые так такую несусветицу несут… Не приведи Господь. А вы ему по затылочку-то шлеп, легонько, и спинку разотрите. Он дурь эту и срыгнет. А через три-четыре кормления все само проходит. С прибавлением вас, мамаша, с мальчиком. Прямо не мальчик, я ящерка какая-то. Вон как глазенками-то шмыгает…
Женщина растерянно закивала, повернулась к тумбочке, порылась, вытащила конверт и сунула в карман халата акушерки.
— Спасибо, вы добрая такая!