Мария - Агата Шимановская. Королева звуков.

Фи… Она ничего не сделала… Подумаешь, умерла от холеры, как грязная нищенка, похоронили в общей могиле, засыпали хлорной известью, да и следа то нет от гордячки, поставили там какой то кенотаф в Александро -  Невской Лавре, сундук, не сундук, пианино не пианино… Подумаешь, дама, польский композитор с мазурками да этюдами, нужны нам они эти шляхтичи, псы, паны польские, с гонором, кто их слушал, даром, что Шопен у нее учился! А кто такой, этот Шопен то, кстати? Композитор.. не наш, да и не надо… Своих хватает.. Славься Отечество, наше свободное, Которого давным -давно нет… Остатки которого истекают кровью..
                                                                                           ________

  Портрет М. Шимановской с сайта, посвященного ей  Афиша концерта с участием Э. Запольской.

Она ничего не сделала… Просто забыла записать вчерашний этюд, звенящий, журчащий хрустальным ручьем - горошинами в голове.. А голова то пылает, словно факел… Отослать Целину, Хелену, не дай Господь, заразит и их… А Пушкин, говорят, в Болдине, слишком долго, попал в карантин, дуется, хмурится, пишет нежнейшие письма невесте, сравнивая ее с ангелом… А потом повесит на воротах.. Ох, что это.. Бред чистейший.. И откуда это князь Пьер Вяземски все знает? Ведь все дни проводит у ног своей лебедушки – Верушки. А она его и не любит вовсе. Вера, княгиня, любила какого то офицера, который пал на Бородинском поле, а для князя ее сердце, как во льду.. Жаль.. Князь так изящен, при всей своей некрасивости, как сложная сонатина - арпеджио, так остроумен, желчен… Галантен.. Но роман с ним иметь, она,Марыся Шимановская, как то и - не решилась.. **** Не нравился князь Пьер сердечно именно желчностью своею язвительной.. А ей все казалось, что если таких людей в сердце допускать, она и музыки той не выплеснет, что в душе у нее живет, как песня… Ох, а надо бы Адаму сказать, чтоб положили еще льду ей на голову то.. Весь дом у нее - во льду.. Весь ее красивый, уютный особняк на Итальянской набережной… В гостиной, где сиживают часа по три, четыре, а то и более, ее поклонники и ценители музыки, много редкостей, еще спинет сохранился, крошечный и изящный, на котором наигрывала импровизации: детские колыбельные и пастушьи песенки,. Ведь начала заниматься музыкою еще с восьми лет, и выступала в салоне матушки Валовской, "прекрасной Юдифи - пивоварки" как звали ее в светских салонах, намекая на происхождение и выгодное замужество.. Но пахло в их доме и вовсе - не пивом, а только воском, оплывшим и пудрою, шоколадом да марципанами, умела кухарка под матушкиным призором делать изящные, крохотные миндальные пирожные, вырезанные ножичком фигурным из серебра. Говорят, такой же был при кухмистерской походной короля Августа Польского. Или Мориса Саксонского, маршала? Путает она все нещадно, путает… Мемориальная доска на доме, где жила Шимановская, Итальянская набережная 15. (Санкт Петербург)

Да, и ничего - то она не сделала…
Записать вчерашний этюд и то - забыла.. Ну, да ей и не страшно, она часто импровизирует без нот… Брат современника великого,Амедея – птицы небесной, Божией, в музыке, - Ксавье, помнится, поражен был, что в Берлине и Веймаре для Гете играла она большой концерт: мазурки, этюды, полонезы, легкие, томные, с сочной прорисовкою верхних " до" и "соль", с изящными и плавными переходами - без нот, что остались в не разобранном багаже, по памяти, легко меняя пассажи, коды, терцы, и целые куски… Мелодия будто бы - налету возникала в голове ина пальцах, пенилась, лилась, как горный поток, прохладный, освежающий, манящий, пленительный…

Кенотаф Марии Шимановской в Александро -  Невской лавре. Тихвинское кладбище. Некрополь деятелей искусств. (Санкт Петербург.)

***
Единственное, чего она себе никогда и никак не позволяла -перевирать мелодии польских народных песен… Пела их про себя, со слезами, и когда посреди ночи бежала из имения мужа,вальяжного картежника, помещика Шимановского, забрав с собою троих дочерей, и верную, преданную сестру Юлию.
Они тогда приехали в Петербург, на перекладных, искусала губы до крови, от страха, трясясь, что спросят чиновники почтовые на границе документы разводные, а их и не было еще.
Одна решимость и была только: добиться в Синоде раздельного с паном Шимановским житья, где нибудь, в домике уединенном, на Островах, она и не думала тогда, что играла прежде в гостиных польского наместника, князя Константина, брата русского Государя. Кто же теперь то станет слушать бедную вдову по разводу? Она думала уехать в Вену, оттуда писать прошения. Но все решилось иначе. Едва узнали в Петербурге, что она " королева звуков" (Адам Мицкевич) осенила своим присутствием столицу, как тотчас же, от Двора курьер прибыл, с известием, что назначается она первою придворною пианисткою их Величеств Императриц – Марии и Елизаветы. У Государыни молодой, урожденной баденской принцессы, библиотека была нотная редчайшая, в шкафах светлых, в овальном кабинете с венецианскими окнами... Даже и Гуммеля, и Эльснера, учителей своих, играла потом пани Шимановская, рассыпая по нотам, с печатью вырезной Ея Величества.

А Мария Феодоровна, та предпочитала немецких композиторов, благоволила и к хоралам, и к романсам, Марией сочиненным, на стихи Сергея Пушкина, отца блистательного Александра, Гете, Ламартина.. Сергей Львович – ох как же трудно отчество выговаривать!- сам был росту невысокого, живой, бойкий, жеманный, как в пудре старинный маркиз, сахарно -фарфоровая фигурка… Все вздыхал около своей Надин, тонной, высокой, в роскошных робронах, чуть бледноватой с ладонями, в рыжих родинках, с крупными вьющимися завитками на шее.. Ни одного бала Пушкины -старшие не пропускали, а Сергей Львович все всплескивал руками, да как же это она, госпожа Марыся, пианистическая артистка, как не побоялась уехать от супруга, жить одна, делать концерты свои, выступать в залах при посольствах, ноты своеручно писать, билеты пригласительные?! Да видано ли это, видано ли? – Она щурилась, пристально смотрела на него, а он все бормотал, касаясь пальцами жабо…

Да и зачем же он удивляется, ведь матушка его прекрасной Надин и сама от мужа - двоеженца бежала, не захотела на цепи сидеть, как непокорная раба, увезла с собою дочь. И развода добилась через Синодальную канцелярию. Надин изысканным, редким цветком росла у деда - свекра, Осипа Ганнибала, на его роскошной мызе Суйда, вот теперь и роняет платки и лорнеты на паркет, наступая на них сафьянным башмачком, и не смотрит на мелочи, в доме мебель меняет каждый месяц, а все порядку нет, все плечиком дергает…
Она смотрела на мсье паркетного шаркуна, щурясь, с усмешкою, отнимала руку, что теребил для поцелуя, и думала про себя: "Божия коровка, милый вертопрах!", - и спешила выйти из гостиной, навстречу Целине с Адамом, зятем ее милым и непокорным..

Целину ее, бедовушку, Адам любит, не любит, гадай, что на ромашке, а сонеты горделивые его, на выдохе, воздуху не хватает иной раз- спеть и сыграть!

С волнением неотступным всегда она наблюдала две вьющиеся головы, что рядом клонились, и даже позы одинаковые были у них: подперевши кулаком подбородок. Оба могли так сидеть, не шелохнувшись, часа по четыре кряду, слушая игру ее. И все потом что то спорили, где вольнее дышится.. В Польше ли, в России. Ей думалось упорно - на родине все же вольнее, с конституцией Польша дышит, при Сейме, хоть и в полтакта, а все же - крестьян не продает никто, будто щенков борзых, на площадях, или у столов вистовых.
Выбор трудный, но есть у человека: быть бедным и гордым артистом, как она или спесивым снобом - шляхтичем, как ее супруг бывший, Тадеуш Шимановский, пропивший разум и честь.. Говорят, что живет он давно в запустении, стекла в доме выбиты и немыты, пол, будто конюшня… Взял себе в полюбовницы не то кухарку, не то птичницу..
***
Да, она – ничего не сделала, и брак свой хранить - не тщилась, зато уж теперь – птаха вольная, горькая, нотами осыпанная, как бриллиантами… Ни на что не обращала внимания, кроме нот и клавиш, но дочерей воспитала тщательно: интересны в разговоре, любезны, сердечны. Хелена, младшая что - приней, ведет дела, ее антрепренер, хронист - историограф семьи, со смехом говорит, что альбом Шимановской, где автографы Гете и Россини, хоть сейчас бы полмира купило за тысячи злотых…

"А еще полмира мечтало бы туда просто - попасть! - ласково усмехалась дочери пани Мария, а про себя думала, что в альбоме ее роскошном, если что и стоило сохранить так это строки, написанные странно, будто бы - пианистическою октавою, быстрым почерком, летящим, чуть наискось, с длинными росписями петель:

"Из наслаждений жизни
Одной любви Музыка уступает
Но и любовь – мелодия"…

…Она все пыталась строфы эти на мелодию переложить, да вот, этюд вчерашний записать забыла… Или он сам – не записался. Упорхнул своенравно из головы. Думала над тем, кому посвящены они, по ком рыдал душою поэт необычайный для снегов российских, но так и не догадалась.. И надо ли? Теперь уж поздно. Успеть бы Целину отослать, Юсеньку, Хелену. *** …Нет, полно, она ничего особенного, разумеется, не сделала, но вот, свою мелодию Жизни и Судьбы - почти дописала. Не совсем, но дописала. Легко было писать. Ведь жила всегда, не оглядываясь на других, сама, артисткою, нравно, гордо, шлейф слухов за нею плыл - беспрестанно, и там, в Европе, осуждающих и косых взглядов в ее сторону немало было, особенно после того вышел ее нотный альбом, с пятнадцатью романсами и песнями на народные мотивы. Было там и весьма богемное, маркизетное, пастушечье барокко, манерное, изящное, как игра, для салонов, но было и иное – двадцать четыре мазурки, полонезы, с вкраплениями тихими,  томными,польских песен, мелодий рожковых. Да – да, еще и Каталани великая позже все пыталась огранить строфы этих нот и мелодию "Свитязанки" на стихи балладные милого Адама, своим роскошными высоким голосом, отлетавшим от стен зал камерных, где шел концерт, как камешки горного хрусталя, Марии все казалось, что - черного, смородинового, как очи и самой Каталани… *** У того мальчика, пылкого, стройного, легкого, как перышко, юноши с легкими пальцами пианистическими,  такие же, горящие глубокими впадинами, глаза… Сидит всегда на первых рядах кресел, партера, хоть в камерном концерте, хоть и в театре, уставится на нее так, что прожигает взглядом остов, спину… Она чувствует и не смотря на него, пылкость эту, не чужеродную ей, мятежную, родную… Кто он, она не знает. Лишь однажды услышала его имя - Шопен, узнала, что разбирает ноты ее мазурок и сонатин на знаки, точки. Учится по ним… Чему? Легкости, изыскам переходов, особому тону, вкусу?...

Мария Шимановски, пани артистка, в сомнении пожала плечом, потерла пальцами виски, приподняла голову с подушек, смятых, влажных от пота… Позвать бы кого нибудь, чтоб принесли льду… Голова горит. Это зря говорят, что лето сейчас.. Нет, сейчас зима… И дом ее, на Итальянской набережной 18, во льду, сияет, как бриллиантин или алмаз, а из окон несутся звуки, пленительные, хрустально – прозрачные.. Что это? Ах да… Это ее последний этюд, ноты которого, она так и не успела записать.. Ноты… Как это скучно, ноты… Она в бессилии уронила кисти рук на одеяло.. Ничего то она и не успела сделать! Зря ее милый Адам назвал"королева звуков"! Дразнил, должно быть. Насмешничал… Ничего то она не сделала……