О Егоре Антоновиче Энгельгардте, втором директоре Лицея, писать сложно. Кажется, всё ясно: добрейший, просвещённейший человек… Но не даёт мне покоя взаимная неприязнь его с Пушкиным… Однако начнём по порядку.
Урождённый Георг Рейнгольд Густав фон Энгельгардт, по отцу происходил из дворянского рода, служившего России с XV века, по матери – из венецианских патрициев. Получил прекрасное образование, служил в Преображенском полку, был ординарцем у князя Потёмкина, в 1796 году перешёл в коллегию Иностранных дел, но всегда чувствовал призвание к педагогике, почему и был в 1811 году назначен директором Петербургского Педагогического института.
Энгельгардт присутствовал при торжественном открытии Лицея. И.Пущин потом писал: «Все посетители приезжали из Петербурга в санях. Между ними был Е. А. Энгельгардт, тогдашний директор Педагогического института. Он так был проникнут ощущениями этого дня и в особенности речью Куницына, что в тот же вечер, возвратясь домой, перевёл ее на немецкий язык, написал маленькую статью и всё отослал в дерптский журнал. Этот почтенный человек не предвидел тогда, что ему придётся быть директором Лицея в продолжение трёх первых выпусков».
Директором Энгельгардт стал в 1816 г., когда всё пришло в упадок из-за управления Гауеншильда и Фролова. Естественно, разговоров было много. А.Илличевский писал своему приятелю П.Фуссу: «Благодарю тебя за то, что ты нас поздравляешь с новым Директором, - он уже был у нас; если можно судить по наружности, то Энгельгардт человек не худой - vous sentez la pointe [шутка понятна]. Не поленись написать мне о нем подробнее, - это для нас не будет лишним. Мы все желаем, чтобы он был человек прямой, чтоб не был к одним Engel [ангелом], а к другим hart [суровым]».
Егор Антонович старался быть именно Engel, считая, что «в Сердце заключается все достоинство Человека: оно святилище, хранитель всех наших добродетелей, которых холодная, расчётливая голова знает только по имени и теории». В заметках для себя он писал: «Только путём сердечного участия в радостях и горестях питомца можно завоевать его любовь. Доверие юношей завоёвывается только поступками. Воспитание без всякого наказания – химера, но если мальчика наказывать часто и без смысла, то он привыкнет видеть в воспитателе только палача, который ему мстит… При дружеских отношениях между воспитателем и воспитанником имеется множество способов наказывать без обращения к карательным средствам». Этому принципу он и следовал. Лицеисты вспоминали: «Энгельгардт действовал на воспитанников своим ежедневным с ними обращением в свободные от уроков часы. Он приходил почти ежедневно после вечернего чая в зал, где мы толпою окружали его, и тут занимал он нас чтением, беседою, иногда шутливою (он превосходно читал); беседы его не имели никогда характера педагогического наставительства, а всегда были приноровлены к возрасту, служили к развитию воспитанников и внушению им правил нравственности…» Энгельгардт приглашал лицеистов к себе на семейные вечера, стремясь как-то заменить им семью. Он устраивал дальние прогулки по окрестностям, катания на тройках. В увеселениях участвовала вся его семья (он был, видимо, удачно женат и имел семерых детей). В результате он добился своего - сумел внушить к себе в своих питомцах большую любовь и привязанность.
А вот хорошие отношения с Пушкиным он наладить не сумел. Юный поэт очень редко бывал у директора. Пущин недоумевал: «Для меня осталось неразрешенною загадкой, почему все внимания директора Энгельгардта и его жены отвергались Пушкиным; он никак не хотел видеть его в настоящем свете, избегая всякого сближения с ним. Тут крылось что-нибудь, чего он никак не хотел мне сказать». П.Бартенев считал, что Пушкин находил в деятельности Энгельгардта что-то искусственное и напускное (тот действительно любил бить на эффект, держался театрально).
Рискну высказать своё мнение: может быть, Пушкин просто не мог забыть глубоко уважаемого им В.Малиновского и не хотел приходить в директорский дом, где хозяином был совсем другой человек?
Со слов лицеиста одного из первых выпусков К.Шторха записан и такой рассказ: «Как-то во время рекреаций, когда Пушкин сидел у своего пульта, Энгельгардт подошел к нему и ласково спросил: за что он сердится? Юноша смутился и отвечал, что сердиться на директора не смеет, не имеет к тому причин и т.д. – «Так вы не любите меня?» – продолжал Энгельгардт, усаживаясь подле Пушкина, и тут же, глубоко прочувствованным голосом, без всяких упреков, высказал ему всю странность его отчуждения от общества. Пушкин слушал со вниманием, хмуря брови, меняясь в лице; наконец заплакал и кинулся на шею Энгельгардту. «Я виноват в том, – сказал он, – что до сих пор не понимал и не умел ценить вас!» Добрый Энгельгардт сам расплакался и, как юноша, радовался раскаянию Пушкина, его отречению от напускной мизантропии. Они расстались, довольные друг другом. Минут через десять Егор Антонович вернулся к Пушкину, желая что-то сказать; но лишь только вошел, Пушкин поспешно спрятал какую-то бумагу под доску и заметно смешался. «Вероятно, стишки? – шутливо спросил Энгельгардт. – Покажите, если не секрет». Пушкин переминался, прикрывая доску рукою. «От друга таиться не следует», – продолжал Энгельгардт, тихонько подымая доску пульта и доставая из него лист бумаги: на этом листе был нарисован его портрет в карикатуре, и было набросано несколько строк очень злой эпиграммы, почти пасквиля. Спокойно отдавая Пушкину эту злую шалость его музы, Егор Антонович сказал: «Теперь понимаю, почему вы не желаете бывать у меня в доме. Не знаю только, чем мог я заслужить ваше нерасположение»
Так ли это было, теперь никто не скажет. Во всяком случае, Энгельгардт оставил очень пристрастную запись о Пушкине: «Его высшая и конечная цель - блистать, и именно поэзией. Он основывает все на поэзии и с любовью занимается всем, что с этим непосредственно связано. Пушкину никогда не удастся дать своим стихам прочную основу, так как он боится всяких серьёзных занятий, и его ум, не имея ни проницательности, ни глубины, совершенно поверхностный, французский ум. Это еще лучшее, что можно сказать о Пушкине. Его сердце холодно и пусто: в нем нет ни любви, ни религии: может быть, оно так пусто, как никогда ещё не бывало юношеское сердце. Нежные и юношеские чувства унижены в нем воображением, осквернённым всеми эротическими произведениями французской литературы, которые он, когда поступил в лицей, знал частию, а то и совершенно наизусть, как достойное приобретение первоначального воспитания».
Пушкин же в стихах упоминал Энгельгардта только с насмешкой в эпиграммах («Вступает Энгельгардт-герой…»), а в альбоме директора при выпуске запишет весьма сухо: «Приятно мне думать, что, увидя в книге ваших воспоминаний и моё имя между именами молодых людей, которые обязаны вам щастливейшим годом жизни их, вы скажете: в Лицее не было неблагодарных». Этим же отношением объясняется, видимо, и отказ Пушкина на предложение директора написать слова к лицейскому гимну (Энгельгардт хлопотал о создании и лицейского герба, и лицейского гимна).
По окончании Лицея Энгельгардт подарил всем лицеистам на память чугунные кольца — символ несокрушимой дружбы и памяти, и они будут называть друг друга «чугунниками» (правда, реже, чем «скотобрацами»), а в напутственной речи говорил: «Идите, друзья, на новом вашем поприще!.. Храните правду, жертвуйте всем за неё; не смерть страшна, а страшно бесчестие; не богатство, не чины, не ленты честят человека, а доброе имя, храните его, храните чистую совесть, вот честь ваша. Идите, друзья, поминайте нас...».
В марте 1822 г. лицей и благородный пансион поступили под главное начальство вел. кн. Константина Павловича и в заведывание лицеем вступил начальник пажеского и кадетских корпусов генерал-адъютант граф Коновницын. Энгельгардт ещё раньше выступал против «военизации» Лицея. И.Пущин рассказывает: «С лишком за год до выпуска государь спросил Энгельгардта: есть ли между нами желающие в военную службу? Он отвечал, что чуть ли не более десяти человек этого желают… Государь на это сказал: "В таком случае надо бы познакомить их с фронтом". Энгельгардт испугался и напрямик просил императора оставить Лицей, если в нем будет ружьё. К этой просьбе присовокупил, что он никогда не носил никакого оружия, кроме того, которое у него всегда в кармане, и показал садовый ножик. Долго они торговались; наконец государь… велел спросить всех и для желающих быть военными учредить класс военных наук».
Сейчас такой момент настал – и Энгельгардт вынужден был просить увольнения от занимаемой им должности. 23-го октября 1823 г. он был уволен с пенсией в 3000 р., (выше положенной по штату).
Со своими воспитанниками (особенно с первым выпуском) Энгельгардт поддерживал очень тёплые отношения, присутствовал на лицейских годовщинах. Несмотря на личное отношение к Пушкину, он в апреле 1820 года, когда стоял вопрос о его ссылке, просил у Александра I «великодушия» по отношению к поэту, который «теперь уже краса современной нашей литературы, а впереди ещё больше на него надежды», ссылка же «может губительно подействовать на пылкий нрав молодого человека».
Тем не менее, в ноябре 1829 г. он жалуется В.Вольховскому: «Пушкина я никогда не вижу, он даже на улице избегает встречи со мною», а в 1831 г. пишет Ф.Матюшкину: «Знаешь ли, что Пушкин женился? Жена его москвичка, как говорят, очень любезная, образованная и с деньгами. Жаль её, верно будет несчастлива. В нём только и было хорошего, что стихотворческий дар, да и тот, кажется, исчезает; новейшие его произведения далеко отстали от прежних, например: Борис Годунов его очень слаб. Он забавляется маленькими эпиграммическими стихами, в которых довольно пошлым образом ругает всех и всё. Плохое ремесло». Однако по приглашению вдовы поэта Энгельгардт присутствовал 1 февраля 1837 года на отпевании Пушкина в Конюшенной церкви.
С другими же лицеистами Энгельгардт поддерживал переписку до конца своих (или их) дней, его письма – бесценный источник сведений о лицеистах. В его семье какое-то время жил Ф.Стевен. Он переписывался с ссыльным Пущиным все годы, даже тогда, когда переписка с «государственным преступником» была запрещена (письма от лица Пущина писали жёны его товарищей), сумел, например, переслать ему в Забайкалье стихотворение Пушкина "19 октября 1827 года". Есть свидетельства, что он побывал у Пущина после восстания 14 декабря и получил от него какие-то бумаги, которые бережно сохранил и вернул через 30 лет.
Да-да, Энгельгардт прожил очень долгую (и, добавим, достойную) жизнь. Умер он в 1862 г. в возрасте 86 лет, пережив многих из своих воспитанников.
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
«Оглавление» всех публикаций о Лицее смотрите здесь
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!
Навигатор по всему каналу здесь