Веками благодатная земля Ирана являла миру талантливейших и вдохновляющих поэтов, чьи работы перевернули мир литературы не только на Востоке, но и на Западе.
Forough Farrokhzad
Поэзия Форуги Фаррохзад является выражением вызова и сопротивления. Сама поэтесса была фигурой противоречивой - в 20 лет она развелась и потеряла право опеки над своим единственным сыном Камьяром, ей приписывали многочисленные романы, а наиболее известным ее любовником был кинопродюссер Эбрахим Голестан. В своей поэзии она оспаривала место женщины в иранском обществе, наполняя свои стихи личными переживаниями и эмоциями. В 1962 году она сняла 20-минутный фильм "Дом – черный" в котором показана жизнь обитателей лепрозория в Тебризе. В ходе съемок поэтесса усыновила мальчика прокаженной пары. В 32 года погибла в автокатастрофе.
Оплакивание сада
Никому нет дела до цветов,
никому нет дела до рыбок,
никто не хочет поверить в то,
что сад погибает.
Что сердце сада давно иссохло от солнечного жара,
что разум сада давно угас
и не помнит свежести,
что помыслы сада —
о чем-то далеком и непонятном.
Жить в нашем доме тоскливо,
жить в нашем доме
в ожидании хоть какой-нибудь тучи и дождя —
скучно.
Отец говорит:
«Мне все надоело!
Довольно с меня!
Я уже отошел от дел».
И читает с утра до вечера в своей комнате
либо исторические хроники,
либо «Шахнаме».
Отец говорит:
«Будьте прокляты все эти рыбы и птицы!
Какое мне дело,
умрет этот сад или нет,
если завтра я сам умру!
Пенсии мне вполне хватает».
Мама — ее всю жизнь
преследуют призраки ада —
расстилает молитвенный коврик,
подозревает во всем
греховные помыслы
и думает, что трава желтеет
из-за нечистой силы.
Мама днями и ночами твердит молитвы,
и дует на цветы,
и дует на рыбок,
и дует на саму себя,
и все ожидает спасения свыше.
Брат говорит про наш сад: могила.
Он и не собирается забивать себе голову мятой травой
и вонючей рыбой,
которая разлагается в протухшей воде
и уменьшается
в численности.
Брат — он большой философ:
для брата исцелить этот сад
значит его уничтожить,
и поэтому он пьянствует,
и стучит кулаками о стены и двери,
и пытается быть
печальным и скорбным,
и несет свою тоску —
как паспорт, календарь, носовой платок или авторучку —
на улицу и базар,
и все же тоска его
не безмерна,
ибо каждый вечер она растворяется
в чаду кабака.
Но моя сестра — она так любит цветы!
И какое у нее доверчивое сердце!
Она и семейство рыбок
кормила когда-то,
она и душу отводила у цветов,
если получала нагоняи от мамы.
Теперь дом ее на другом краю города.
Дом, где весь интерьер — искусственный,
где плавают красные рыбки — искусственные,
где супружеское ложе — искусственное,
где под ветками яблони — искусственной —
она поет песни — искусственные,
а детей плодит — настоящих.
И всякий раз, когда сестра приходит, чтобы свидеться с нами,
она, выпачкав в саду подол,
непременно почистит его одеколоном.
И всякий раз, когда сестра приходит, чтобы свидеться с нами,
она беременна.
Жить в нашем доме тоскливо,
жить в нашем доме тоскливо.
Весь день
за этими стенами раздаются выстрелы
и взрывы снарядов.
Наши соседи не разводят в садах цветы,
они держат там пулеметы и мины;
наши соседи устраивают в облицованных бассейнах
пороховые склады
и укрывают их брезентом.
И дети с нашей улицы
набивают школьные сумки
не учебниками, а гранатами.
Голова идет кругом от жизни в нашем доме.
Мне страшно в этом бездушном времени.
Мне страшно из-за бессмыслицы всех этих игр
и дурного воплощения многих затей.
Я одинока, как тот ученик,
который помешался на геометрии.
И я думаю о нашем ветхом саде,
и думаю,
и думаю,
и думаю…
И сердце сада давно иссохло от солнечного жара,
и разум сада давно угас
и не помнит свежести…
Simin Behbahani
Дочь двух поэтов, Симин Бехбахани была окружена литературой и стихами с раннего возраста и начала писать свои собственные стихи еще будучи ребенком. Дважды номинированная на Нобелевскую премию по литературе, Бехбахани примечательна своим невероятным влиянием как в иранских поэтических кругах, так и в вопросах прав человека; ее поэзия является в высшей степени политической, отражая ее сильные феминистские взгляды и критику общества как при шахе, так и при Исламской Республике.
Хижина надежды
Хижина скромно белела
Среди небольшого сада.
В поле дремали посевы,
Зрел огород за оградой.
Там, где кончалось поле,
С горы водопад бросался,
Падал на чёрную землю,
Бился и вмиг рассыпался.
Около хижины белой
Часто я тихо стояла -
Мужчина работал в поле,
Женщина с сыном играла.
Три человека счастливых
Жили под небом безбрежным,
В хижине маленькой белой
Любили друг друга нежно.
Кода наступало утро,
Когда просыпалось солнце,
Я их голоса различала,
Бежала я к хижине, сонная.
Живым воплощением счастья
Мне женщина эта казалась...
Но взяли мужчину в солдаты,
Одна она с сыном осталась.
И в хижине белой и бедной
Вдруг стало пустынно, печально.
Замолкли, засохли деревья.
Посевы тихонько зачахли.
Беда поселилась навечно.
О сад, кто вернёт тебе листья?
Болеют и мать, и ребёнок,
и горе на грустных их лицах.
Последние гасли надежды,
И тёмной, безвыходной ночью
Протяжно заплакал ребёнок...
Заплакал - и стихло всё снова.
Он молча сидел у постели,
И светлые слёзы застряли
В глазах удивлённых и грустных.
И мёртвая мать была рядом.
Спокойно и прямо лежала,
Глаза были полузакрыты,
Как будто душа улетала
Из тела на призрачных крыльях.
(Для меня это стихотворение перекликается с рассказом Алексея Чапыгина "Макридка". Та же боль и беда только на Русском Севере.)
Parvin Etesami
Одна из самых известных поэтесс Ирана, Парвин Этесами, начала писать стихи с раннего возраста; ее первые опубликованные работы появились в иранском журнале Bahar в начале 1920-х годов, когда она была еще подростком. На протяжении всей своей жизни Этесами сочетала традиционное и современное; в то время как ее поэтический стиль избегал новых модернистских стилей и строго придерживался форм и структур классической персидской поэзии, содержание ее стихов было определенно современностью, обнажающая проблемы иранского общества того времени. С помощью красивых аллегорий и образов, вращающихся вокруг природы и других типичных мотивов, Этесами обращала внимание на проблемы в сфере прав женщин, нищеты и социальной несправедливости.
Пьяный и трезвый
Блюститель трезвости пьянчужке: «Стой!», за ворот — хвать!
А тот: — Полегче, друг, рубаха — не узда, — в ответ.
А этот: — Значит — что? Ногами пишем кренделя?
А тот: — Дорога не ровна, стопа тверда, — в ответ.
А этот: — Вот сведу к судье, там и поговорим!
А тот: — Но за полночь судье не до суда, — в ответ.
А этот: — За углом начальник стражи, он не спит.
А тот: — Начальник в кабаке, и что тогда? — в ответ.
А этот: — Есть еще другой, и пост его — мечеть.
А тот: — Мечеть — не странный дом, нельзя туда, — в ответ.
А этот: — Ладно, подавай монету и катись!
А тот: —Где правится закон, преступна мзда, — в ответ.
А этот: — Коли денег нет, недолго и раздеть.
А тот: — Снимай, латай, коли не жаль труда! — в ответ.
А этот: — Видел бы себя, ведь шапку потерял!
А тот: — На месте голова, так не беда, — в ответ.
А этот: — Не умеешь пить, не знаешь, где предел!
А тот: — Хоть капля, хоть ведро, все не вода, — в ответ.
А этот: — Трезвых бы созвать да пьяного посечь!
А тот в ответ: — Здесь трезвых нет, а ты балда, мой свет.
Надгробие
Сегодня ту, кого Парвин зовут,
Объятья гробовых перин зовут, —
Что горечь знала, но которой речь
Медвяною и слаще вин зовут.
Вот онемела, и людей чужих
Отправить погребальный чин зовут.
Друзья, кому и память весела,
Врагов угрюмых на помин зовут.
Земля в глазах, и тот же прах — душа,
И тесным гроб не без причин зовут.
Эй, зоркий, чуткий, рассмотри, расслышь:
Останки вголос из теснин зовут.
Не знаю, кто ты и куда идешь,
И как тебя, мой господин, зовут.
Кто был богаче, именно того
Все нынче нищим, как один, зовут.
Проходит Рок — посторонись: его
Без лести словом «властелин» зовут.
Здесь естеством — рожденье, рост и смерть,
Законом — оборот годин зовут.
Того блаженным, кто их утешал,
Жильцы земных, чумных долин зовут.
Sohrab Sepheri
Один из влиятельнейших поэтов Ирана за последнее время, Сохраб Сефери трансформировал иранскую поэзию в то, что стало называться "новой поэзией" – формой модернистского письма, которая игнорировала размер, рифму и структуру классического стиха в пользу новых, неограниченных форм. Сефери сочетал элементы западной поэзии с традиционными восточными, тем самым создавая новый стиль и перспективу, через которые могли быть представлены его идеи. Хотя поэзия Сефери и не является острополитической, она все же бросает вызов, ставит под сомнение всепроникающие социальные и идеологические нормы, ратуя за большую человечность.
И послание в пути
Однажды
приду, однажды я посланье принесу.
По венам свет пущу и крикну что есть мочи:
«корзины, полные корзины сна!
я яблоко принёс, яблоко-красно солнце».
Приду,
вложу в ладони попрошайке гроздь сирени,
красавице в проказе подарю
новые серьги и скажу слепому:
«разве не дивно любоваться садом?»,
буду лоточником ходить по переулкам,
вслух распевая: «посмотрите на росу!»,
прохожему скажу: «Как ночь темна.
Ты прав. Дарю Путь Млечный». На мосту
безногая девчушка глядит в небо.
На шею ей Медведицы Большой
надену ожерелье...
Вырву брань из уст,
снесу все эти стены, все заборы,
разбойникам я крикну: «караван
привез улыбок драгоценных сундуки!»
Тучи порву, глаза свяжу всем с солнцем,
любовь - с сердцами, тень - с водой,
с ветрами - ветви,
смыкая веки под трели сверчков,
в сон чей-то детский провалюсь,
бумажных змеев в небо пущу,
розы в горшках полью из лейки,
к коровам с лошадьми приду
и перед ними
траву зеленую и нежную рассыплю...
Я нежность расстелю.
Ведро росы кобыле,
мучимой жаждой, принесу;
коль встречу на дороге
осла дряхлеющего – оводов убью.
Приду,
сажая на останках стен
я по гвоздике,
и перед любым окном
читать буду стихи,
каждой вороне - по сосне в подарок,
змее шепну: «как велико величие лягушки!»
Буду мирить, буду знакомить.
На Пути.
Свет - явлен.
Я любовью буду.
Ahmad Shamloo
Широко известный как один из прародителей современной иранской поэзии, Ахмад Шамлу был одним из первых поэтов, который отказался от строгого классического стиля и вместо этого использовал свободный стиль и структуру. Однако, что делает его работу такой сложной, так это его постоянное использование аллюзий и ссылок на любимых иранских поэтов, таких как Хайям и Хафез. На формирование творческой личности Шамлу большое влияние оказала современная западная, а также советская поэзия. Его любимыми поэтами были испанский поэт Федерико Гарсия Лорка и русский Владимир Маяковский, чьи идеи вдохновляли поэта. В соавторстве со своей женой, Аидой Саркисян, Шамлу написал "Книгу аллеи", чрезвычайно влиятельный 13-томный труд, который компилирует и рассматривает историю иранского фольклора.
Светлый горизонт
когда-нибудь
мы найдём голубей наших снова.
и милосердие красоту возьмёт за руку.
в день,
когда на устах у всех будут песни,
из которых поцелуй — самая короткая.
в день, когда люди друг другу станут братьями
и нужда исчезнет двери домов запирать.
в день, когда замок — небылица, предание.
и сердца достаточно
для того, чтобы жить.
в день, когда смысл каждой фразы — «люблю»,
чтобы ты
до последней точки, тщетно
не ждала единственное слово то,
в день,
когда звучит как «жизнь» каждая буква,
чтобы я
до последнего стиха не мучился,
пытаясь подобрать изящную рифму…
в день, когда уста
превратятся в песни,
из которых поцелуй — самая короткая,
в день, когда придёшь ты,
навсегда придёшь
и с красотой
сольётся милосердие.
в день, когда мы
для наших голубей
снова зёрна рассыпем.
как же я жду
этот день, даже если
в нём не будет
меня.
специально для сообщества в Вконтакте ethnische idylle | EI
