Бабушка Галя пришла в гости, попила чай, а после увлечённо смотрела телевизор на кухне.
— Ой, Лена! Глянь, чё кажут-то! Батюшки, срам-то, какой! Девки-то гли́кося — в одних трусах поют, ба-а, чё делатся-то, почти што нагишом, ну куда э́нто годно? Вот ведь стыдобища-то — на всю, как есть, страну… Я-то уж своё отживаю, а вам-то ещё в этом сраме жить да жить, за вас страшно! Кто ж энто таку́ страмоту допускат? Они ошале́ли ли чё ли — в верхах-то там?!
— Бабуля, да не переживай ты так, давай я лучше на другой канал переключу, пока давление у тебя не поднялось, а?
— Так поют-то они вроде ладно, дай-ка я ещё погляжу чуток... Да-а, ну и девки пошли, вот ведь чё выёндывают, бесстыдницы… Ой, ой, глянь, Лена!
— Бабушка, да не когда мне — я картошку чищу…
— Чисти, чисти… Хороший концерт так-то, но пошто они в трусах-то поют, а?! Одёжи чичас всякой хватат, не то, что в ранешнее время. Ведь, я сама молодая была и на вечёрки как-никак хаживала, а пела-то как, эх! Разве чичас так поют? Наши-то малокуяшские девчата бывало, как запоют, так заслушаешься! Никто так боле в соседних деревнях голосисто не пел, акромя́ нас.
— Даже спорить не буду… А с дедом-то, ты как, бабуля, познакомилась, тоже на вечёрке?
— Так ща-ас тебе расскажу и то ль: дед-то твой в сорок четвёртом с войны пришёл молодюсенький, ему в ту пору-то осьмнадцать лет было, всего-то на всего… Ну так вот, ему мамаша-то евоная и говорит, энто он мне сам после-то сказывал: «Ляксандр! Э́вон глянь в окошко-то, Галька Уткина идёт, девка-то кака́ баская! Ты бы, сынок, женился на ней ли чё ль, а? Приглянулась ведь она тебе, я вижу?» А он ей в ответ таки слова: «Да, мамаша, красивая девка-то и впрямь!» Ты, Лена, прабабушку Настасью-то помнишь, аль нет?
— Помню, бабуля, помню, как не помнить, славная бабушка была, доброты необычайной…
— Вот, вот, и я про тоже… А я-то, до чё румяная была-а, фигурка точёная! А коса-то, коса ниже э́нтого самого места, не-то что щас — три волосинки, да и те седые… Меня маманя-то одевала как сле́доват, хоть и война была, а у меня две блузки крепдешиновые были, и шаль была, да и пальтишко она мне справила с чернобуркой. А я ещё стыдилась в ту пору-то его носить: с цигейкой-то воротники не у всех были, а у меня как на грех с чернобуркой... Ну, чё, мёд свой был, картошка своя, скотины полон двор, жили-то мы всё-таки честь по чести, не то, что твой дед! Ну, кого там, одна нищета! Штаны снимут постирать, и одеть боле не чё, как жили-то, ой, страшно вспоминать... Воротник-то э́нтот я так после и отпорола, да цигейковый за место него пришила. А воротником-то твою мать пугала, покуда она мала была, как только она бывало зау́росит, я его в руки возьму и перед ней только потрясу малёхо, мол, бабайка тебя заберёт, коли у́росить да́ле будешь, так она его шибко боялась и моментально переставала… Так извалялся воротник — нет чтоб продать кому! Чё, я в ту пору в воротниках-то понимала? Э́нто щас меха — ни меха, шуба — не шуба! А тогда в чём все ходят — в том и ты ходи, стыдились выделяться-то шибко, не-то, что щас — кто кого перещеголят, ни стыда — ни совести… Скромнее тогда жили, но дружнее и весёльше. Как бывало праздник какой, так мы вскладчину и отпразднуем его почитай всей деревней. Кто винегрет несёт, кто холодец, а кто и бражку с пельменями. Капуста квашенная, огурцы, да грузди — в каждой избе были! Напоёмся да напляшемся, наедимся от пуза, и спим после без задних ног… Во как жили-то!
— Так как вы с дедом-то познакомились?
— Так ты слушай дальше, ба́ушку-то, слушай, зря-то не перебивай. Пошла я на вечёрку: раньше вечером-то молодёжь частенько собиралась у кого-нить в избе, жили-то весело до чё! Ой, а пели-то как, не то что чича́с, а танцы-то каки́ были, любо-дорого смотреть, а тем паче танцевать! На кадрили он меня и прикадрилил, дед-то твой… Маманя-то как чувствовала, пуща́ть меня не хотела. Ну, так я измо́ром её взяла да слезьми, вот она хоть нехотя, но отпустила, а мне кого ещё лет-то было — всего шешьнадцать! Пикало в голове-то ещё шибко... В тот день — Лизка меня Трифанова увидала, подружка моя, ты знашь таку́?
— Знаю, бабуля, знаю.
— И я, так же думала, что знашь, так вот — Лизка-то меня на год постарше всего, ну и сказала она мне таки слова, прямо как ровно в воду глядела: «Галька, ты сёдня замуж выйдешь!» А я её спросила ещё, с чего э́нто она взяла? Но, а она мне не ответила, а только заулыбалась. Ей, похоже, её братка сказал, что меня Шурка-то дед твой приглядел! Я так думаю, грешным делом. При встрече надо будет как-нить её спросить, может поведает как дело-то было, а может и забыла уж, столь лет прошло… Ну и всё, увидала я его, ой! А красавец-то, какой-дед-то твой был, высокий, статный, раненый, правда, шибко, правую руку-то ему до локтя отнять хотели, да он не дал, да ещё после войны сколь лет лечился, батюшки мои... Шутка ли дело, гангрена была, ладно хоть руку спасли, горемычному… Брат-то твой, Артёмка, вылитый дед в молодости, такой же красавец! Ну, так чё — шибко-то удивляться — есть в кого, про энто ещё баба Лиза сказывала: «Ко́ли порода есть, так не испортишь!» Танцевали мы с ним, стало быть, танцевали, и натанцевали... Ну, чё-о, грудь в орденах! Вот замуж-то я и вышла сразу, ума-то не было... А мамка-то моя слезьмя́ ревела опосля́, и я так боле жизни-то путём и не видала... Сама посуди, мне тринадцати лет не было́, папка в войну погиб, похоронка пришла, почитай — детство кончилось… В шешнадцать, я замуж выскочила, а как осьмнадцать стукнуло, и мамка моя померла — тосковала она по папке шибко… Так и маялась я всю жизнь — одна забота да работа… От одной матери твоёй сколь слёз пролила… А на кого обижаться? Коль она вся как есть, крутым характером в отца уродилась, такая же упёртая, чё в голову взбредёт, вынь да положь и слова не скажи, а коли уж осерча́т, так ещё хуже — год дуться будет. Хоть и сама измается, но ни сколь не уступит, уж по её, так по её… Не родит свинья бобра, ой не родит… Ну чё я тебе сказываю-то? Сама ведь э́нто знашь, а когда не станет меня, так помяни моё слово — вовсе от ней заревёшь…
— Кто знает, может, обойдётся… Бабуля, так ты с дедом-то моим, что ли совсем и не дружила до свадьбы-то?!
— Так, когда дружить-то было́, война ведь была?! Сходили после в сельсовет, и всё, расписали нас, так и жила с дедом-то твоим, на красоту его поза́рилась, головушку-то вскружил мне, окаянный!
— Ну, ты даёшь, бабуля!
— Всю жизнь прожила, как сле́доват — себя блюла, а щас чё — девки пошли, срам один: на них вся страна смотрит, а они глянь-ка — в одних трусах пляшут, да ещё и песни поют! Мы-то пошто́ так не делали?! Уж чё, чё — всяко жили, но такого сраму отродясь не было́, ой не было́…
© 14.06.2012 Елена Халдина
Запрещается без разрешения автора цитирование, копирование как всего текста, так и какого-либо фрагмента данной статьи.
Все персонажи вымышлены, все совпадения случайны
Рассказы из цикла "Дневник Ленки из магазина"