Менее всего обращают внимание исследователи на гражданскую лирику Павла Васильева, а ведь именно «крамольные» стихи (дошедшие до нас в очень малом числе) являются замечательным документом той эпохи. Все мы знаем, что в 30-е годы тяжёлые репрессии обрушились на русского зажиточного (а порой и не очень зажиточного) мужика.
Павел Васильев был в числе тех немногих, кто публично выступал против методов раскулачивания и коллективизации. Выступал открыто и прямо, ничего не боясь. Но в стихах на эту тему он вынужден был прибегать к иносказаниям. Иначе эти стихи не увидели бы свет. Поэтому в каждом стихотворении – тайна, каждое стихотворение надо уметь прочесть. Вот «Обоз», который Павел Васильев предлагал журналу «Колхозник» в 1934 году. Главный редактор журнала Максим Горький отказался печатать «Обоз». Позднее «Обоз» нашли в архиве М. Горького.
Снегирёвая заря, мёрзлая божья рябина,
Кровь на льду, раскрасневшийся край земли…
Под синим широким небом через равнину
Обозы шли
В щёлканье кнутов, в пугливом ржанье
Закурчавившихся от мороза коней,
И кругом их летали «прощай», «до свиданья»,
Да вороны, да редкие звёзды огней.
И деревни, как скопища ведьм небывалых,
Им махали ручищами мельниц, крича:
– Не забыла ли, Машенька, полушалок?
– Нет ли с вами Игнатия Лукича?
Но молчали укутанные в овчины
Обозники, от злобы сводило у них
Пальцы твёрдые, как лучины,
И литовки бровей на лицах глухих.
Лавошники кутались в одеялы,
Их глаза, что гири, были тупы.
И, бороды развевая, рядом шагали
Одичавшие от голода попы.
И мерно ладонь в ладонь ударяли,
Вслушиваясь в обозные бубенцы,
Коршунами сидя на мешках с сухарями,
накопители – кулаки и купцы.
Дышали хрипло их подруги,
Тяжёлые, как гроба,
Высокие, как праздничные дуги,
Красногубые и без лба,
И в самом конце, снег обминая
Сапожками: «Дойдём, ни черта!» –
Влачилась неприкаянная, блатная,
Иссволочившаяся мелкота.
Так всё дальше – к северу, к концу России,
Молча, сквозь небывалый мороз,
Сквозь ветры протяжливые и косые
Передвигался обоз.
Поблескивал месяц в конских гривах,
Не оставляя за собою следа,
Шла золотая орда юродивых,
Окоченевшие от ненависти стада…
Автор не жалеет чёрной краски, рисуя портреты обозников, но в то же время деревни провожают этих «накопителей», горюя и плача, в обозе – Машенька, наверное, молодая девушка, в чём онато провинилась пред властью. И ненависть тех, кого гонят к «концу России», естественна и оправданна в глазах людей: а что другое они должны чувствовать, если у них отняли дом, имущество и везут силком на край света?
А теперь познакомимся с «конвоирами»:
А позади комсомольцы, главарибуяны,
Позванивая в лунную медь,
Широко развёртывали баяны,
Тяжёлые от счастья запеть.
В лунную медь позванивая,
Чтоб наутро, песней пьяна,
Легче дышала невиданная, незнаемая,
Солнцем объятая страна.
Здесь я хочу выделить всего два слова – песней пьяна. Двумя словами поэт нам сказал всё: те, кто в «обоз» не попал, утешились песнями, они балдели от этих песен, у них появлялся комок в горле, а на глазах выступали слёзы от звуков этих песен. Сколько в песнях было бесхитростной радости, так они были светлы и чисты. Эти песни вместе с фильмами Александрова, Пырьева и др. были глотком свежего воздуха, без которого просто невозможно было выжить. Я помню эти песни, например:
На аллеях центрального парка
В пёстрых грядках цветёт резеда,
Можно галстук носить очень яркий
И быть в шахте героем труда.
Припев:
Как же так, резеда и героем труда,
Почему, растолкуйте вы мне,
Потому, что у нас каждый молод сейчас
В нашей юной, прекрасной стране.
Вот такая вот сладенькая бессмыслица. Но тогда мы этого не понимали. Мы с восторгом начинали: "Ну как не запеть в молодёжной стране… "
И со слезами умиления заканчивали: Живём мы весело сегодня,
А завтра будет веселей.
И только годы спустя фраза Сталина «жить стало лучше, жить стало веселей» вызвала у нас горький и иронический смех.
В 1940 году я была семилетней девочкой и каждый день наблюдала, как через наш заводской посёлок в городе Новосибирске шла колонна людей в ватниках и ушанках в сопровождении охранников с овчарками. Колонна была длинная, без начала и конца.
– Это сиблаговцы, – говорила мне мама и добавляла, что они опоздали на работу на 20 минут (не менее). Мне было очень жаль этих людей, я удивлялась непомерности наказания за содеянное. Позже мама рассказала мне, как она боялась оказаться в числе сиблаговцев. У неё, бедняжки, не было будильника (всю жизнь она прожила в нищете, как многие вокруг нас). Но какой-то звоночек внутри будил её ночью, и она, закутав меня и взяв на руки, бежала через весь поселок на завод (дет-ясли были при заводе). Бежала сквозь дождь и пургу и ни разу не опоздала. Так что, хотя это было очень жестоко – давать человеку несколько лет лагерей за опоздание на 20 минут, но в то же время, если судить по моей мамочке, мера была действенная и с успехом помогла наладить дисциплину в стране! Так надо, думали мы. И это нас успокаивало.
Когда мы рассказываем о тех временах сегодня, нас слушают с недоверием. Другое дело – яркие трагические образы васильевского стиха, они проникают в самое сердце, не верить им нельзя.
Глава из книги из книги "Маленькие истории больших стихотворений"
Продолжение следует!
Tags: ЛитературоведениеProject:MolokoAuthor: Васильева Н.П.
Книга "Мы всё ещё русские" здесь