Вацлав Нижинский, гений танца начала ХХ века, солист Дягилевского балета, обладал невероятным талантом, к которому прилагалось некоторое количество тараканов в голове. Для гениев это нормально.
Нижинский был вопиюще неприспособлен к жизни, витал в облаках, тонко чувствовал, но не мог в беседе двух слов связать и выражал свои мысли и переживания только через движения и пластику. Он был бисексуален и одинаково притягивал и женщин, и мужчин. Познакомился с Сергеем Дягилевым, антрепренером, знатоком искусства, стал его любовником и звездой его гастролирующей по миру балетной труппы. Дягилев освободил юношу от всех бытовых забот -- только танцуй и твори, подтолкнул к работе постановщика. Под его чутким покровительством Вацлав поставил скандальную «Весну священную» на музыку Стравинского и стал основоположником всего современного балета.
В первые годы Вацлав при Дягилеве был счастлив (с 1909-го по 1913-й). А потом – повзрослел и захотел самостоятельности. Он не мог понять, что в нем – от него самого, а что − от Дягилева, который ему костюмы заказывал и книги подсовывал, на выставки водил, с композиторами великими знакомил. Нижинского тянуло в большой мир, в настоящую, не театральную жизнь – со своим домом, с детьми. Он решил освободиться от Дягилева. И нашел себе новую любовь – средней руки танцовщицу Ромолу Пульски.
Она полюбила его безумно, самозабвенно, преданно и всепоглощающе. Говорила ему, что он гений, − это было правдой, и что он может все − а это было ложью. Она внушила Вацлаву, что Дягилев на нем наживается, и стоит ему набрать собственную труппу, как он сразу станет самостоятельным, очень богатым и мир узнает ему цену.
Нижинский бросил Дягилева и женился на Ромоле. Родилась дочка Кира. Он получил, что хотел – семью, но − не счастье. Для него счастье было в искусстве. Попытался собрать труппу – не вышло. Мать Ромолы принялась зятя злобно пилить за то, что они бедны. Вацлав пришел в ужас от этой внутрисемейной войны, замкнулся в себе. Подавленные переживания вылились в острый шизофренический приступ, который приключился с ним прямо на сцене.
Жена возила его по врачам-психиатрам. Врачи велели «не возбуждаться», пить молоко и щадить нервы. А мысли и чувства, запертые в голове, сжигали его изнутри и привели к буйному расцвету шизофренического процесса. Вацлав испугался и слепо доверился жене – она ж его так любила! Ему казалось, что она делает как лучше для него. В действительности она делала то, что было лучшим для нее и что позволяло сохранять мужа при себе: «Хоть в доску сумасшедший, но мой!» Она держала Вацлава подальше от Дягилева и от большой сцены. Просила не читать лишнего. Он пытался выразить свои переживания в дневнике, но не дописал − жена считала, что писанина выбивает его из колеи и вредит. И он ее слушался.
Обращался к Богу. Бог не отозвался. Шизофренический распад личности прогрессировал.
В 29 лет Нижинскй впал в кататоническое состояние, тридцать лет провел в лечебницах. Никогда больше не выходил на сцену. Жена продолжала его любить.
...И что с того?
Мы склонны обожествлять чувство любви и придавать ей громадное значение. А зря!
Это же очень удобно – вручить любимому человеку свою судьбу: «Пока ты меня любишь, со мной ничего плохого не случится». А он, окрыленный светлым чувством, горд своей значимостью, рад стараться и заклинает: «Да я ради тебя горы сверну и все сделаю!» И делает то, что считает полезным, так, как полагает нужным. А получается по-разному...
Галина Панц-Зайцева (с) "Лилит"
