Впервые мы увидели ее в четвертом классе, она пришла к нам на урок. Это был наш последний учебный год в Погореловской начальной школе, осенью мы должны были пойти в Кадыковскую школу-восьмилетку. Она преподавала математику и физику, предполагалось, что она будет у нас классным руководителем, вот и хотела заранее присмотреться к нам.
Заочно мы уже знали от старших школьников не только своих будущих учителей, но и их прозвища, слабости, пристрастия. Она – единственная, кого все без исключения ученики звали по имени-отчеству: Нина Владимировна. Очень редко самые отъявленные хулиганы называли ее за глаза Нинкой. У нее были черные умные глаза, темные вьющиеся волосы и всегда строгий костюм.
Теперь я думаю, она была, что называется, #учитель от Бога. Она никогда не лезла к нам в душу, но была в курсе всех наших школьных и личных дел: мы сами ей обо всем рассказывали. Многие моменты из той жизни вырисовываются в памяти так четко, как будто это было вчера.
Почти половина класса носила одну распространенную в деревне фамилию, Стручковы, и Нина Владимировна всегда вызывала к доске по именам – в этом было что-то теплое, родственное. Болтушке и хохотушке Любе Стручковой никак не удавалось выговорить слово «параллелограмм». Нина Владимировна пошутила: «В следующий раз перед началом занятий десять раз повторишь вслух это слово». На следующем уроке Люба вышла к доске и под общий смех повторила десять раз «параллелограмм». И хотя учительница уже забыла о своем наказе, она ничем не выказала своего удивления, врасплох ее застать было нельзя.
Однажды самая взрослая, дерзкая и насмешливая ученица при всех спросила ее, указывая на одну из девочек: «За что вы ее любите?» Мы знали, что учителям любимчики не полагались, и ожидали услышать: «Для меня вы все одинаковы». Девочка, о которой шла речь, страшно смутилась и покраснела. А Нина Владимировна резко ответила: «За то, что она честная и порядочная». Хотя она была ровна со всеми, явно никого не выделяя, но она принародно не отказалась от любимицы, пощадила ее самолюбие и отбила охоту ко всяким провокационным вопросам.
В школу мы ходили за пять километров по бездорожью, и когда морозы были особенно крепкими или поднималась метель, Нина Владимировна вела нас к себе ночевать. Однажды и директор школы, суровая женщина, которую мы все боялись, тоже решилась на такой шаг – привела нас к себе. Но в ее замечаниях «Не смейтесь», «Не балуйтесь» нам слышалось «Не шевелитесь», «Не дышите». Мы поступили жестоко. Давясь от смеха (когда запрещают – невозможно остановиться, это нервное), мы съели все, что она поставила на стол. На вопрос «наелись?» мы отрицательно качали головами. Она, скормив нам кастрюлю щей и все, что было на ужин, испекла блины, поставила горшок молока, а мы все не вылезали из-за стола. Больше мы ни разу не удостоились чести ночевать у нее.
А Нина Владимировна вела себя с нами так же, как со своими родными детьми, а их у нее было трое. Она могла и прикрикнуть, и посочувствовать, но не ограничивала нашей свободы. На следующий день после ночевки на уроках не делала поблажек, но и не придиралась.
Ее муж преподавал у нас пение и физкультуру. Занятия по физкультуре проходили в тесном коридоре школы, никакого спортзала не было. О спортивных костюмах мы и не слышали. Единственно, что в «физкультурные» дни девочки надевали под школьную форму черные сатиновые шаровары, сшитые родителями. Когда очередная ученица выходила делать стойку на лопатках, широкий подол платья падал и накрывал ее с головой. Мальчишки смеялись. При прыжках через коня платье спутывало ноги. И девочки даже боялись подходить к этому снаряду. В конце концов они совсем перестали выходить из шеренги, не умели делать ни одного упражнения, а строжащегося учителя попросту игнорировали.
Однажды у Нины Владимировны было «окно». Она что-то писала за столом в учительской и время от времени поглядывала в коридор, где мы занимались, через настежь раскрытую дверь. Потом вдруг подошла к учителю, что-то негромко сказала ему, и он приказал мальчишкам зайти в класс. Прикрыв дверь класса, она кивнула: «Давайте». Девочки осмелели и начали пробовать прыгать – смеяться над нами было некому. На следующем уроке физкультуры мы все уже лихо перемахивали через коня и даже приспособились делать стойку на лопатках, предварительно плотно обернув подол платья вокруг ног.
Уроки Нины Владимировны никогда не были скучными. Приступая к новой теореме по геометрии, она обращалась к нам, и шаг за шагом мы вместе с ней доказывали эту теорему. И сами удивлялись, как это у нас получается. Слова «логика» мы не знали, а на ее вопросы, как мы пришли к такому решению, отвечали: «Догадались».
Она учила нас думать, мыслить, и не переносила тупой зубрежки. Если ученик, глядя на доску, и говорил, что средняя линия трапеции параллельна основаниям и равна их сумме, деленной надвое, она не снижала оценку, а мягко поправляла: «равна их полусумме».
Каждую неделю мы сдавали ей свои дневники для проверки и, как обычно, забывали вытряхнуть из них свои шпаргалки, записочки с нашими детскими секретами. Она не хотела узнавать наши тайны таким способом и сразу предупреждала: «Сдавайте мне на проверку дневники, а не записки, я их все равно читать не стану».
Первое, что она сделала, когда мы пришли в Кадыковскую школу, это попросила мальчиков сесть за парты по одному, так, как им хочется. Когда они сели, она сказала: «Девочки, а теперь садитесь вы, кто с кем хочет». Это было в пятом классе. Потом можно было пересесть по желанию, но никто не воспользовался такой возможностью, так мы и сидели до окончания восьмого класса.
Были учителя, которые относились к нам мягче, подыгрывали нам, но никого мы так не любили и не уважали, как Нину Владимировну. Мы не умели это выразить в словах, но чувствовали, что она относится к нам серьезно, не заискивая, не сюсюкая, а так же уважая наши мнения и интересы.
На выпускном вечере девочки были в белых платьях, а мне, по бедности, мать не смогла купить платье на один вечер. Выбрала такое, чтобы я могла в нем ходить на занятия, когда уеду учиться. Платье было голубое, с белым кружевным воротником. В начале вечера я куксилась, я себя очень жалела. Нина Владимировна посмотрела на меня раз, другой, потом кивнула на дверь: «Выйдем». Мы вышли в коридор, она спросила: «В чем дело?» Рассчитывая на сочувствие, я протянула: «Да-а, все в белых платьях, а я…» Она посмотрела на меня и сказала только одно слово: «Дура!» И ушла, хлопнув дверью. Сначала я оторопела, потом вдруг почувствовала, что слезы мои пропали, глупое горе мое в момент растворилось, и я вернулась в класс другим человеком.
Конечно, мы плакали, расставаясь со школой, с любимыми и не очень любимыми учителями, друг с другом. Но когда мы прощались с Ниной Владимировной, глядя на нас, заплакали даже учителя.
Она не учила нас читать и писать, но в памяти нашей она осталась как первая учительница, первая – и самая дорогая, которая, кроме математики, научила нас многим урокам жизни, отношениям между людьми.
Я всегда ей писала, отовсюду, куда ни забрасывала меня судьба. Когда бывала в отпуске, всегда приходила к ней. Однажды, приехав в отпуск, я обнаружила, что в деревне гостят несколько моих одноклассников. И мы решили собраться и поехать к Нине Владимировне Карякиной, которую многие не видели после школы, а прошло на тот момент уже семнадцать лет.
Совершенно седая, с живыми черными глазами, она стояла у калитки и, вглядываясь в каждого, узнавала: Коля, Володя, Люба, Валя… Войдя в дом, мы протянули свои пакеты с гостинцами, подарками, продуктами, а она сказала: «Так, вот вам кухня, вот посуда, вот комната. Давайте, сами хозяйничайте. Валя, ты поварихой работаешь? Иди к плите». Потом мы сидели за столом, вспоминали наши школьные годы, пели. Ее муж вынес во двор баян, и мы танцевали у дома, как тогда, на выпускном вечере.
А потом пошла полоса неудач в моей жизни, и я перестала писать ей – похвастаться было нечем, а расстраивать ее не хотелось. И мы больше никогда не увиделись.
Ещё рассказы этого автора здесь Author: Нина Стручкова
Книга "Мы всё ещё русские" здесь
