(посвящается Саше Левашову, Эдику Шаульскому и Владимиру Обухову – хорошим людям)
Дело давнее, конечно, но вильнуло сегодня так, что напомнили мне о прежних временах. Ох уж эти прежние времена, полузабытые, насколько можно забыть самого себя. Так много лет минуло, что память отказывается выдавать на-гора цельную картину, но лишь яркие моменты, словно безумный пэчворк.
Девяностые. Всего лишь слово, но и целый мир, да что там мир, считай, вселенная параллельная, в которой как в книгах Асприна уместились пространства глазу обычному невидимые. Детям не расскажешь, есть ещё чего хранить в закоулках, но от себя не спрячешь, однако, запихнёшь так, что и сам позабудешь почти.
Я вспоминаю эти свои времена так, будто когда-то давно прочитал книгу о чьих-то приключениях и они отложились в моей памяти как собственные. Но сегодня мне прислали фотографии, и мир вздрогнул, по цельной его картинке прошла лёгкая рябь, пульс сбился с ритма, я замер на перекрёстке и лишь сердитые клаксоны, стоящих позади, вернули меня в ритм города. Следовало выдохнуть, выпить чашку кофе, посидеть у витринного окна в кафе, поглазеть на город, что вот тут, прямо тут, доказывал иллюзорность неожиданно материализовавшегося мира моей юности.
Это было давно, так давно, что я почти забыл, как был молод и почему запретил себе вспоминать те времена.
Жизнь покидает насиженные места медленно, но неотвратимо. В постоянной карусели рабочих смен не замечаешь, что утренний ритуал приветствия соседей по лестничной клетке дал сбой, что вечером соседка снизу не выгуливает свою таксу под твоими окнами, что пьяница Витёк перестал парковать свою Ниву на газоне и что самой машины ты давно уже не видел на дорогах посёлка. Потом закрываются магазины, кинотеатр, дом культуры, спортзал. Несколько пожаров останавливают культурный пульс посёлка, а то что приходит на смену к культуре отношения не имеет.
Потом ты видишь, как соседний дом, оставленный жильцами, распиливают на дрова, потому что близятся холода, а мазут для котельных не завезли. Закрываются предприятия, появляются пройдошистые деляги и довершают убийство посёлка. Все, кому есть куда уехать, уезжают. Потом приходит холод и тьма. В квартирах почти минусовая температура, дрова на вес золота, электричество по два часа в сутки. Денег нет, потому что задерживают не на пару дней, не на неделю, но системно. На завтрак, обед, ужин рыбные пельмени в картонных коробках, которые каким-то чудом ещё выпускает рыбоконсервный завод.
Я не блокаду Ленинграда описываю, это было на рыбоносной, богатой золотом и мехом Камчатке. И в этой ситуации на поверхности океана ужаса бытия, который, надо быть честным хотя бы с собой, был не очень ужасен, появился человеческий фактор. Нет, вот вечно я не то слово нахожу. Не человеческий, но человечный. Оставшиеся сплотились. Мы спасали друг друга. Мы находили друг для друга самое важное – время. Мы смеялись над ужасом холодных ночей, устраивая жаркие посиделки возле титанов* на кухне. Мы делились всем, что у нас было, пусть и не много чего у нас было. Я не помню, чтобы меня попрекнули несвоевременно отданным долгом, хотя я в этом вопросе всегда особенно щепетилен. Холодильники были открыты для всех, кто входил в наши жилища. Домом и квартирой эти холодные помещения назвать язык не поворачивается. Несколько лет, несколько долгих лет на самом краю обитаемого мира.
Это время никогда не уйдёт из моей памяти. Эти люди всегда будут согревать моё сердце. В те годы я понял, что меня окружают настоящие люди, а не проекции, для которых положение, достаток, статус важнее. Это было время благородства, когда бандиты и милиция сохраняли друг к другу уважение, и в самые сложные зимние месяцы не допускали беспредела.
Время моей молодости, той самой молодости, которую я почти забыл.
Я застал время, когда на Камчатку стала возвращаться «жизнь», и я понял, что настоящая жизнь снова уходит в тень, ведь сложные времена закончились. Именно тогда я и уехал.
· Титан – водогрейная дровяная колонка.
