Что это – залежи или россыпи? – воскликнул Граф Хортица, перебирая в уме телефоны тех, кто мог сойти с ума от от такого количества нужного материала в одном месте. Но поскольку все эти люди успели, скажем так, сменить адреса, он решил поделиться впечатлениями с привычной аудиторией.
За каждым сказочным сюжетом стоит реальный факт. Прогулка влюбленных вдоль пустынного пляжа выглядит еще романтичнее, если за кадром играет саксофон, к которому прислушивается, вытянув из воды свою длинную шею, ископаемый хищник. Оттого и безлюдны эти места. Жертвы и монстры занимаются своим делом под одну и ту же музыку, и каждый такт её приближает момент развязки.
Так это выглядит в фильмах ужасов, а в быту встреча обыденного с фантастическим либо исключена, либо происходит незаметно. Люди рассказывают, как всё было с их точки зрения, мелодия напоминает о том, чего не было.
В большинстве случаев историческая правда отличается от ностальгической как диагноз от исповеди. Современному человеку в это трудно поверить, но сорок лет назад, с чего бы ни был начат разговор, завершался он словами «можешь достать?».
Ответив «могу», собеседник ставил себя в щекотливое положение, потому что вопрос касался эротики, в сфере которой господствовал полнейший абстракционизм.
По этой причине сеньор Фаусто выступал в роли «мефистофеля», демонстрируя советским мужчинам кощунственный иконостас пронумерованных обложек, снабженных неблагозвучным словом «ракколта».
Ракколта! – воображение тех, кому было лень или некогда заглянуть в словарик, рисовало черт знает что. Саксофонист-профессионал поневоле отметился в карикатурной сексуальной революции, как Андрей Рублев, чью кино-биографию также ценили за «разврат» здешние эротоманы.
А между тем это были заурядные «сток фото» моделей, чуть откровеннее поздравительных открыток в честь настоящей – Октябрьской — революции.
На первый взгляд каждая пластинка под пикантной обложкой представляет собою протокол выявленной при обыске и экспертизе духовной нищеты. Саксофон с опозданием мурлычет хиты отошедшего сезона, а женское трио напоминает обывателю ключевую фразу конкретной песни. Классический пример многократной эксплуатации однодневного материала – это с одной стороны. А с другой – амортизация обывательского страха перед будущим. Кроме того, в толщу стереотипов, как листовка в почтовый ящик, вмонтированы крупицы оригинальности.
Изучая в конце семидесятых программу новых сборников Папетти, я опасался увидеть инструментальную версию Sex Pistols или Ramones, но честный итальянец щадил свою аудиторию, ограничиваясь вкраплениями Роллингов и Полис.
В целом репертуар маэстро оставался безупречен – самые свежие шлягеры середины восьмидесятых звучат так, будто они записаны заранее в эпоху The Platters. Однако в постоянстве такого рода сквозит опасное сходство с неподвижностью дремлющего вампира, в котором «с безумием граничит разумение». А саунд саксофона в равной степени способен обострять и то и другое – всё зависит от мелодии.
Много лет спустя мне довелось наблюдать господина, который, как видно, давно и безрезультатно разыскивал нужный ему диск, раздраженно отмахиваясь от того, что ему протягивали и подносили. На вопрос, какой же вам нужен, он заученно выкрикивал уже знакомое вам слово «ракколта!» и пропадал затем, чтобы вернуться ради того же вопля.
Аполитичный, эстетический консерватизм Папетти притягивал к нему как простых людей сентиментального склада, так и откровенных мракобесов.
У меня на глазах «рубил» его компакты ныне покойный лидер одной довольно мрачной группировки, сторонник расового неравенства. Смешно сказать, но в момент покупки эта нелепая личность показалась мне симпатичнее его более продвинутых последышей.
Оба вышеописанных персонажа – типичные жертвы иллюзорной наготы. Две разновидности визионера-пустынника, по типу обитающих в песках тушканчиков.
Но существует и третья разновидность подхода к бессловесным внушениям саксофона, под звуки которого человек общества идет на стыковку с человеком вселенной, оставив позади икону искушения.
Такими людьми руководит тоска по ползунковой хореографии неведения и невесомости, насмешливая воля к победе над тиранией времени, пространства и цифр, которыми пронумерованы «ракколты» чужого безумия. Адептам этого типа важна не истина, а свобода её бесконечной интерпретации, и я, пардон, один из них.
Если прислушаться, можно заметить, что «лающий» стиль Чебби Чеккера повлиял на ярких вокалистов, не обладающих бельканто в полном смысле слова. Таких, например, как Гэри Глиттер и Оззи Осборн. Поп-музыка настоящий кладезь самых неожиданных, но бесполезных совпадений. Знаменитая баллада Changes становится шедевром в двух шагах от пародии на Джеки Вильсона, потому что чувство меры не дает солисту переступить черту между серьезным и смешным.
С певцами всё относительно просто – они поют текст на конкретном языке. Но как определить предшественников инструменталиста? Тем более, когда параллельно коммерческим записям, эти люди, как правило, уделяют внимание и серьезному джазу, выступая под псевдонимами.
На уровне Папетти я бы там сыграл нефиг делать! – фантазировал один саксофонист, промышлявший в Сочи воровством колпаков с иномарок. Фамилия музыканта была Лукашенко, но подобным образом рассуждало множество его коллег, чьи имена история не сохранила. В людях, заявляющих «мы не хуже» было нечто от обитателей острова доктора Моро. Уподобляться им не хотелось, и «там» в лишних «папетти» явно не нуждались.
При желании в манере игры маэстро действительно можно определить влияние Джона Колтрейна времен записей на лейбле «Престиж», но параллели такого рода едва ли могли заинтересовать основных слушателей приятной легкой музыки в СССР.
Дискография Папетти таит в себе россыпи неосвоенных подробностей психологии и быта цивилизации, прекратившей свое существование.
Ведь под эту музыку пролетели лучшие годы чьей-то жизни, кто-то был счастлив и весел, как человек, застолбивший себе хеппи энд, пока играет диск, и продолжительность данной иллюзии зависит от количества пластинок, от числа инъекций.
Каждая фантазия, самая дерзновенная, находит в ней воплощение, и любая потребность, помимо забот о еде и модной одежде, бывает утолена.
Папетти дает мелодию и ритм – задача слушателя насытить её образами и привести их в движение, не стесняя себя в выборе жестов и слов.
Когда-то мне казалось, что следуя за композицией Битлз Tomorrow Never Knows, адепт попадает в царство благородных оркестров. Ведь именно с ними ассоциировались у нас комфорт и достаток. В противном случае скептика ожидали адские муки бесконечного поиска.
Эти невозмутимо точные инструменталки сработаны по меркам, снятым заранее, еще при жизни будущего покойника. Сакс сеньора Папетти не насмехается над судьбой того, кто его слушает, он грустит вместе с ним, как Ободзинский, исполняющий по-русски песню Демиса Руссоса.
Не сходя с места, мы совершаем своеобразный Marginal Mystery Tour, в фонограмме которого найдется место и для реквиема и для поэмы экстаза. Тем более, если обе функции обе выполняет одна и та же пьеса.
Любите ли вы дешевые сборники? Всевозможные «ракколты» и «бэсты»? – сардонически интересуется Мефистофель с саксофоном посреди поисков экзотики, чье значение, как правило, сильно преувеличено. – Может быть вы, месье, и вы, мадам, попросту не там ищете?
Мало кто обращал внимание на внешность и возраст человека, снабжающего музыкой вечеринки и свидания семидесятников. Аккомпанируя любительскому стриптизу, Папетти прятался за ширмой с портретами усталых красоток. Его инструмент витал над столиками осеннего кафе на дюнах и в палатах дневного стационара для тихо помешанных.
Теперь, когда ничего этого уже нет, мы можем прошвырнуться по старым адресам вместе с мелодией без слов, заглянуть в чужое одиночество, не рискуя им заразиться, стать соглядатаем чьей-то задумчивости и тоски, так похожей на нашу собственную.
Названия ряда самых романтических песен итальянской эстрады окутаны готическим флёром – Chimera, Incubo # 4, Capriccio. В жизни чаще бывает наоборот, существа практикующие вампиризм, выглядят и ведут себя более чем заурядно, отнюдь не ради конспирации, а потому что не могут иначе, ибо зло в натуральном виде безлико и бесплодно. Но в начале по-настоящему страшного триллера должна играть обманчиво безмятежная музыка.
Одна классическая барышня тех лет запомнилась мне тем, что, преодолевая смущение при виде пляжного фото на конверте от диска, отрешенно цитировала Лорку – «она ушла на рассвете, вся в песчинках и поцелуях».
Фраза стала дежурной, благодаря замечательному стихотворному циклу «Песни людские», записанному Анатолием Шагиняном накануне эмиграции. Для любителей высокой поэзии Папетти был чересчур буржуазен, как говорили в таких случаях, «пошловат».
Но это скорее преимущество, чем недостаток, если вы были успешно зачаты под You're the first, the last, my everything.
👉 Бесполезные Ископаемые Графа Хортицы
Читайте далее:
* DAVE CLARK FIVE. ТОПОТ ИМПОРТНОЙ ОБУВИ
* ИСПОВЕДЬ МЕЧЕНОГО АТОМА