Изредка, перед ранней зарей, ей виделся сон. Во сне шел декабрьский снег, и все вокруг было из ажурной белой шерсти. Около куста запорошенной калины стояли двое. Девушка срывала рдяные кисти и с наслаждением грызла замороженные ягоды. Они были горькие, сладкие и снежно холодные. А ее спутник смеялся и целовал ее окрашенные калиной пальцы. И такое огромное невиданное счастье поднимало ее во сне, что, проснувшись, она еще несколько секунд качалась на нем, как на облаке.
…На старом кладбище маленькой железнодорожной станции с могильной фотографии на засохшие заросли амброзии вокруг смотрит женщина небывалой красоты. Красота блестит во всех чертах ее лица и в печально-светлом взгляде. Сила прекрасного облика такова, что перед могилой останавливаются практически все. Кто не знал покойницу – просто кладет конфетку. Кто узнает, всплескивает руками: «Да это же Гарнуля».
Еще каких-то тридцать лет назад эта женщина была известной личностью в поселке. Без спившейся красавицы не обходилась ни одна веселая попойка, ни один более-менее звонкий скандал.
Слухи про Гарнулю ходили разные. Никто точно не знал, кто подарил ей такое звучное, гарное прозвище, но называли ее в поселке только так. Одни говорили, что когда-то у нее был очень хороший муж – офицер. Что он увез ее не то в Польшу, не то в Чехословакию. Там разбился на машине. Она в это время была на сносях и от этой вести родила мертвое дитя. А кто говорил, что девочка родилась живой, но, пожив несколько дней, умерла.
Гарнуля потом жила в каком-то большом городе, снова выходила замуж (опять же по слухам и не раз). А лет в сорок вернулась в опустевший после смерти матери домик, стоявший прямо напротив железнодорожного вокзала, и зажила разом весело и горько.
Сама о себе Гарнуля ничего не рассказывала. А особо пытливых могла и припечатать таким словом, что любопытной бабенке оставалось только качать головой.
По поселку Гарнуля ходила в синей, чисто выстиранной фуфайке и в белом ажурном платке. В этом наряде она была похожа на артистку, которую загримировали для роли сельской труженицы. Вместе с другими станционскими бабами она выходила к поездам торговать семечками и пивом. У Гарнули всегда покупали охотно. После торговли она с товарками шла в придорожную столовую. Часто угощала. Выпивали сначала для сугрева, следом – для веселья, а потом, наконец, и чтоб унять тоску. В хмурое предвечерье, под стук колес проносившихся мимо станции поездов, на улице раздавалось хриплое пение:
Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло,
Только мне не плачется, на душе светло,
Знаю, выйдешь к вечеру за кольцо дорог,
Сядем в копна свежие, под соседний стог…
Это Гарнуля возвращалась домой. Начинался запой. Дня три-четыре она не выходила на улицу. Туда-сюда ухлестывали только ее визгливо-крикливые подружки. Потом она их разгоняла, отстирывала свою фуфайку и шла к поезду.
Однажды какой-то на вид интеллигентный пассажир, увидев ее все еще красивое лицо, взял да и слез с поезда. Вот так просто: купил у нее две бутылки пива, пошел в свое купе, схватил чемодан и вышел. Потом они с Гарнулей сидели в пустом зале ожидания. Она что-то тихо сказала ему, и он поплелся к железнодорожным кассам. Одна из торговок хотела было поднять неудачливого кавалера на смех, но Гарнуля так цыкнула на нее, что та собрала свои семечки и отошла подальше.
Обычно баб-пьяниц презирают. Гарнулю в поселке тоже не почитали, но жалели ее красоту. А она чувствовала это и вскипала такой злостью, что в ее черноте тонуло все. Будучи под хмельком, Гарнуля особенно не любила женский пол. Встречаться с ней на улице в это время было опасно – правду-матку она резала такими кусками, что «чертовы сплетницы» могли и подавиться.
Единственная, кто пользовался ее расположением даже в запое, была поселковая сумасшедшая Валя Лебедь. Эта Лебедь и зимой, и летом ходила по поселку с распущенными волосами без чулок, но в сапогах. Ее долговязая прямая фигура часто становилась объектом насмешек. Про Валю в поселке говорили, что в молодости она была вполне нормальной, училась в медучилище. До такого состояния ее довел бывший возлюбленный, который в порыве ревности долго бил ее головой о стену.
Стоило только кому-нибудь обидеть Лебедя, как Гарнуля бросалась ей на помощь. «Иди, Валюха, не бойся», – говорила она, провожая длинную трясущуюся Лебедь и показывая улюлюкающим мальчишкам кулаки.
А вечером соседи вновь слушали про «сядем в копна свежие, под соседний стог». Иногда Гарнуля уже и оседала – не в стог, а прямо на дорогу. Бывало, что и засыпала на улице. Катилась она под горку, щедрой горстью раздавая дни и годы за минуты призрачного душевного покоя. Потом минуты становились секундами, а потом уже и они куда-то проваливались, и не оставалось ничего.
…Как-то весенним вечером Гарнуля уныло сидела около своего дома на покосившейся облезлой лавочке. Мимо нее, видно, что с поезда, проходил незнакомый высокий мужчина в нарядном светлом костюме и дорожной сумкой через плечо.
Он подошел к Гарнуле. Поздоровался. Этот человек давным-давно не был в родных местах, и ему хотелось с кем-нибудь поговорить, чтобы поделиться своей радостью. Он ликовал от того, что через тридцать лет приехал на родину, что он наконец-то видит этот маленький облезлый вокзал и застывшую на углу плакучую иву. Его сердце пело о том, что скоро он встретит своего брата и вечером, на застолье, признается ему, что хоть он и многого добился в жизни, но уже давно не был так счастлив как сегодня.
Мужчина начал о чем-то справляться у Гарнули. Та охотно отвечала. Но вдруг он пристально посмотрел на нее и спросил.
– Извините, ради Бога, вас не Ларисой зовут?
– Нинка я.
– Ошибся, значит. Была во времена моей юности одна замечательная девушка. Удивительно красивая и добрая. Однажды Васька Жупан меня за клубом с компанией избил и велел никому ко мне не подходить. Говорит, пусть видит, кто здесь хозяин. Одна она не побоялась. Кровь мне платком своим вытерла. Платок ландышами пах. Помогла встать. Интересно, где она теперь…
– Что жалеешь, что не охмурил тогда? Не отблагодарил? – внезапно грубо и хрипло выговорила Гарнуля собеседнику и неприятно захохотала.
Он встал и пошел дальше.
А Гарнуля продолжала хохотать, пока ее смех не перешел в вой. Ей хотелось догнать мужика и сказать, что он ошибся. Что она вытерла ему лицо не платком, а своим новым шарфиком, в тон розовому платью. Но Лариса никуда не побежала. Незачем было…
Tags: ПрозаProject: MolokoAuthor: Еремеева Светлана