Илья Казаков
рассказ
«Отдаться воле птиц» - выбрать пичужку и идти за ней, куда приведет-выведет. Или стать на перепутье, где много дорог пересекаются, бросить вверх шапку, куда упадет - туда странник и пойдет.
Один мой знакомый - музыкант, поэт и добрый человек - рассказал мне, как однажды, пребывая в состоянии подвешенном и близком к апатии, решил пойти по зеленому свету светофора. Не прошло и получаса прогулки, как встретил он другого знакомого - музыканта, поэта и доброго человека. «Рустик-гений, ты что делаешь?»
— «Ничего особенного, Мишуг. По светофорам гуляю по зеленым. Лето же! Вдруг кого-нибудь встречу? Вот тебя встретил». - «Представляешь, я тоже по светофорам шел и тебя встретил, ну дела! Ты-то мне и нужен...»
Примерно в то же время очень известный журналист- поэт в очках практически ежедневно надиктовывал на мое левое ухо истории об игорных пристрастиях, игорной зависимости и других патинах человеческого мозга. Мне приходилось видеть радостные лица людей, сорвавших куш. Я вспомнил их, мое воображение заиграло так, что я сам застрастился - скорее всего это был порыв! - ...что предался игре зеленой волны и пошел по знакам открытого движения.
На днях я получил первое боевое задание редакции
— написать статью о людях, занимающихся бродяжничеством, бомжах. Как решают с ними сосуществовать другие люди, бродяжничеством не занимающиеся, живущие оседло, имеющие жилплощадь? Как говорят опытные волки, «невозможно понять, что такое охота, не побывав в шкуре овцы».
Следуя пути зеленого глаза, я добрел до остановки Центральный рынок, обогнул торговое здание и, медленно продвигаясь сквозь суетящийся люд, шел и размышлял. Вдруг ощутил жуткий запах спертого пота и перегара. Оглянулся. За мной плелся - в руке лыжная палка, хоть и тепло, но в зимней одежде - старик. Обувь разнокалиберная. Его очки видали такие виды, что «окуляры» и «пенсне» - это не про них.
— Сынок, дай на опохмел, - просипел он.
— С таким подходом не много насобираешь, - ответил я и тут же подумал: «Он-то мне и нужен!» - Ты бы не говорил, что на выпивку, не подаст же никто.
— А что врать-то. Врать нехорошо, а кто знает, тот, может, и компанию составит. Бухаешь? Нет, ты не бухаешь,
— тут же анализирует он, - ты, похоже, по праздникам только. Может, все-таки, а?..
В другой раз я бы не согласился, но сегодня явно его день.
— Если поговоришь со мной, так и быть куплю тебе.
— Ты, что? Чекист или фсбист?
— Нет, журналист.
— Да пошел ты куда подальше.
Я спохватился, что при людях и больным с похмелья разговаривать со мной он не станет и предложил:
— Хорошо, стой здесь.
— Ага, я лучше во двор зайду, а то увидит еще кто.
Каким образом он разгадал мой план, остается загадкой. Я метнулся к киоску, купил бутылку пива. Разом обратно. Нашел его во дворе. На самом солнцепеке стоит, изливается потом, рукавом смахивает, пыхтит и вовсе не старик. Лет сорок на вид при вешнем солнце.
— Вот, подойдет? - протягиваю ему «Шихан».
Тот посмотрел и сморщился.
— Издеваешься, что ли? Пузырь купи, тогда и поговорим.
Привередливый какой. Сам едва на ногах стоит, а еще командует. Тут я понял, что пропуск в подзаборный мир
— 40 °, не меньше. Туда - обратно. Пять минут. Протягиваю запотевшую с акцизкой. Улыбка на его лице скинула еще пару лет. Коснулся рукой, схватил и сразу откупорил.
— Альберт, - сип из голоса сразу куда-то подевался, осталась только хрипотца.
Я тоже представился. Он тут же:
— Будешь?
— Нет.
— Ну и сам виноват, - уже с ухмылкой, не отвлекаясь, закинул голову, приставив горлышко к опухшим треснутым губам на манер сигнальщика-горниста. Внутри себя я делал ставки: ополовинит либо всю сразу зальет, но тот заглотнул лишь одну пятую часть емкости с огненной водой.
— Так, может, уже пойдем отсюда? Тут местные жители нас не жалуют. Могут и «воронцов» вызвать.
— Пошли, а ты где обитаешь, Альберт? Прости за вопрос, но ты - бомж?
— Ага, бомжую, ща увидишь, если хочешь. Ты, прям, спас меня и все такое. Иди за мной, - и добавил резко низко: - К Дяко пойдем.
Оговорюсь, что Альберт произносил все слова неохотно, невнятно, волнообразно, нужно было вслушиваться, догадываться. Ну, к Дяко, так к Дяко.
Вышли из дворика. Перешли улицу Ленина. Обогнули «Экватор», дошли до старой «пожарки». Домики деревянные, покосившиеся. После площадки у ворот парка им. Культуры и трезвости - подобные же покосившиеся постройки деревянного типа, но заставлены высоким ограждением-забором из высокого стального профиля. Смотрю, поводырь мой за забор юркнул и достаточно резво. Я - за ним. Длинный узкий коридор меж двух ограждений: старого - исторического - и нового - рекламно-щитового. Дальше - двор погорелого дома. Этот дом явно недавно горел. Куда ни посмотри - мусор, доски, хлам, колдобина на колдобине. В кустах завалился на левый бок деревянный пенал с крутящейся ручкой-ромбиком и окошком, раскрытый радушно настежь, но набекрень. У подъездного входа (двери как таковой не наблюдалось) Альберт остановился и рукой показал мне сделать то же самое.
— Дяко, ты здесь? - Никто не ответил.
— Что за имя ты произносишь? Не пойму никак, - спрашиваю вполголоса.
— Дя-ко, еще раз повторяю, Дя-ко, дя-дя-Ко-ля, вот ты безухий!
То, что я увидел в открытых комнатах, описанию поддается с трудом. Проще сказать - «протухший склад всего гнилого». Гоголевские Коробочка с Плюшкиным - князья-коллекционеры по сравнению с обитателями этого дома.
— Сидай, и ни звука, - снял мое оцепенение Альберт. - Последний раз спрашиваю, будешь? - и тут же громко засмеялся, глядя на меня, инстинктивно вытирающего ботинки о подножную ветошь.
— Энтэллегент! - воскликнул он, - Ты проходи. Вот садись. Ну, будешь? Ну?
Я протянул руку по инерции, развернул ладонь в отказе и тут же опустил:
— Нет, я лучше пиво.
Он плюхнулся в кучу, звякнула пустопорожняя посуда. (Я отметил про себя: «Ходячая куча плюхнулась в застоя- чую».) Обвел рукой показательно:
— Вот. Халупа моя.
— Всегда была? Ты всегда здесь?
— Нее, Дяко привел, - отвел руку за затылок и стукнул в стену, - там Лизя (Лиза) живет, а выше по лестнице - поцаки разные. А я здесь пока. Мое все здесь.
— Альберт, скажи, а раньше ты чем занимался? - нелепо строя из себя жертву из криминального сериала.
— Я каменщиком работал. Дома строил. Сам из Кар- ламана. Поехал учиться в Уфу. Попал на стройку. Прорабом был. У меня все было - семья, дети. Потом мне брательник пишет из Карламана, что жену мою и детей сожгли, сгорели они все. Плакал я долго. Носился по городу как оголтелый, с топором. Запил, конечно. Смысла жить-то нет, не осталось. А по христианским законам умереть могу я только своей смертью, потому что я беспутный бич Божий.
— И ты даже не пытался разузнать, кто сотворил такой ужас с твоей семьей?
— Да я не виню никого. Я сам по жизни потерянный, но живу же как-то. Дядя Коля говорит, что если болячки ко мне не цепляются, не лезут, значит - я заговоренный. Я думаю - это мать моя постаралась, что-то сделала, может, к знахарке ходила. Переживала за меня сильно-сильно , или еще что. Ее, мамки моей, нет уже давно, а я - есть. Да ты не стой, падай куда хочешь.
Пришлось присесть на более-менее крепкий ящик из- под овощей. «Что он говорит? Почему ни слова о семейной трагедии? Не буду раны ковырять, рано, да и зажаться может..» - роилось в моей голове, и я спросил:
— А как так вышло? Как случилось, что ты здесь?
Илья КАЗАКОВ
— Выгнали за пьянку. Ну, и пошло-поехало: отсидел за драку, вышел, опять запил, а дальше. (грубое устойчивое выражение).
— А дядя Коля кто такой? Хозяин что ли? И где он?
— Дяко? Он бугристый здесь. Мы когда познакомились с ним, он только спросил, крещеный ли я. Я сам крещеный, крест ему показал. Тот сказал, чтоб я за ним шел. За ним Лизя пошла тоже. Тех сверху еще два дня точно не будет. Лизя их на поддон послала, чтоб ботвы (овощей) притащили. А Колян, скорее всего, за колдырем пошел.
— Это как?
— Да как? Типа, как я с тобой. Только ты - непьющий. А он цепляет на улице алкоголика-трудягу какого-нибудь. Бухает с ним. Жалуется, мол, некуда пойти. Ноет. Цепляется, в общем, по-разному. Разводит на постой, помыться там или еще чего. Они соображают компанией или еще как. Колян к нему домой идет, пожрет чего-нибудь, помоется. Опять разведет на пойло. Тот напьется, конечно. А Колян соберет все, что плохо лежит, шампуэни всякие там, холодильник почистит и уйдет, пока тот спит без пробуды.
— Ворует, выходит?
— Еще чего, просто забирает. Колдырь же все равно все пропьет.
— И Дяко не боится?
— А чего бояться? Колдырь же.
— Ты так рассказываешь, будто Дяко прям Робин Гуд. Да только выходит, что все не так.
— Дяко всегда делится. Еды принесет, пойло там всякое. Ты не знаешь его - вот и не вякай. Хороший он.
— А ты сам? Альберт, ты-то сам хороший?
Альберт не стал отвечать. Облокотился. Надулся. Достал бутылку и глотнул. С губ потекло. Он слил из-под щеки струйку на руки. Растер. Тут же похлопал по щекам и шее, как делают это одеколоном. Притих. Как-то осунулся и опять постарел. Потом со вздохом процедил сквозь зубы:
— Да что ты знаешь? Да что ты вообще понимаешь? Вали давай отседава!
Я задержался на пару минут. Понял, что хватанул лишка своим вопросом. Зря, мог бы еще расспросить, разузнать, но тот дал понять, что не стоит этого делать, не будет он больше отвечать. Может, запал кончился. Может, лимит мой исчерпан. А может, задел я его. Хотя, чтобы задеть этого человека, нужно еще постараться.
Я поставил перед ним так и не открытую бутылку пива. Медленно, осторожно и аккуратно вышел на улицу во двор.
За стеной, внутри дома, послышался мат, перемешанный с руганью и бранью. Хрипяще-свистящие согласные были отчетливо слышны и шлепались о стены, хлам, гря- зюку и лужи, едва долетая, не касаясь моего сознания.
Несколько шагов - и я из болотной жижи влился в свежий поток бурлящей, кипящей, чистой жизни. И даже светофор мигнул зеленым глазом так, что я не пошел, а побежал навстречу свежему ветру, чтобы тот унес с собой запах грязи, мусора нечистот и деланых эмоций.#проект #жизнь #история #краеведение
