Корабль медленно тонул. Так медленно, что плывущие на нем, казалось, даже не испытывают страха. Не завтра умирать… Было даже что-то убаюкивающее в лицах и речах, говоривших о том, что так жить нельзя, и все согласно кивали головами в ответ. А как можно? Так, как делали «капитаны перестройки», рассовывающие по карманам казенное добро? Так жить было стыдно и совсем не по-новому, к чему громко призывали в Москве. Что нового в грабеже общенародной, как и буржуйской, собственности? По-новому жить – хотелось. По-новому жить – думалось. И пока хлестала в огромные трюмы забортная вода, казалось, пришло время оглянуться на себя, примериться к лозунгам и начать ту самую «перестройку с себя»… чтобы попасть в расставленную ловушку. Кто может перестроить себя? Жизнь не дает второго шанса даже на ушедшее мгновение, не только на день, год или век. И если ты не был вором до, то не станешь и после. А если очень расстараешься, то сядешь. А они, перестроечные воры, нет. Они скажут: он не мог держать удар. Это правда. Удара собственной судьбы никто не сдюжит.
Я читаю «Посылку из Америки», а сама тону в ожившем в книге прошлом, моём прошлом, хотя почему только моём? Вся страна тогда ждала чуда, медленно уходя на дно… Моя Красная Атлантида, поднявшая на себе весь двадцатый век и павшая от трупного яда КПСС.
Хорошо знакомое среднему поколению людей горькое чувство обмана и унижения сейчас стало менее острым: время и хорошо поставленная пропаганда не заострять на том внимание, делают свое дело. Но есть совестливые люди, а среди них есть совестливые писатели, которые не дают нам забыть пережитый позор и очищают ржавчину с памяти. Помнить, значит болеть душой. Болеть душой, значит уметь противостоять новым перестройщикам семьи, школы, экономики, философии нашего бытия… Прекрасно, что есть книги, толкающие к размышлениям. Часто мучительным, потому что вынимают из прошлого не только чужие ошибки и потери, но сначала свои. Именно поэтому и благодатны, заставляющие нас становиться чище душой.
Писательский дар Килякова будто прячется под бытописание, полное всяких разных, даже очень мелких деталей и примет, которые известны только тому, кто сам пережил, видел, ощупал до последнего сучка. Но неторопливые строки его рассказов так и остались бы скромным бытописанием, не обогрей их автор мучительным чувством любви. Мучительным потому, что он вместе со мной верил, надеялся и тонул… Конечно, сначала было раздражение – чего разбинтовывать язвы и ковырять швы, которые уврачуются только тогда, когда уйдут последние свидетели нашего национального позора девяностых. Было да прошло. Но – поразительная вещь! – через это самое киляковское мучительное чувство к прошлому он сумел показать ось нашего национального характера, поднявшего Россию к звездам и остающегося залогом её нового взлёта в двадцать первый век. Пусть сейчас мглисто и холодно, пусть герою повести «Последние» его родная деревня вернулась не солнечным воспоминанием детства, а кладбищем со свежей могилою, я не склонна пенять автору книги на излишнюю мрачность повествования, таких деревень с доживающими стариками и сама видела немало. Из мелкой череды событий, из бытия последних жителей умирающей деревни он выписал картину нашего национального бытия в конкретный исторический миг. Сегодня.
Можно бы и спорить с автором о том, что его герои из слишком дальнего исторического далека, что их речь порой перенасыщена ушедшими уже словечками и оборотами, но так это же его, автора, деревенька, это же его старики да старухи, доживающие век в его Выселках! Но чего спорить-то? Они, его Кузьмы Лукичи, Анисьи да Елизаветы, и в самом деле из нашего глубокого бытия, по-человечески короткого, однако неразрывно уходящего и в Красную Атлантиду, и далее, в гущу пережитых Россией веков, отточивших ее способность к выживанию.
Попыталась упрекнуть Килякова в том, что уж слишком запросто он с Богородицей, да снова поймала себя за руку: сама топчу дорожку к Богу наощупь и не знаю… Никто из нас не знает! – кто верует, а кто просто кулаком перед мордой мотает. Богу виднее. Так вот, страница за страницей, и растворилось во мне желание что-то на свой лад поправлять.
«Последние» – аллегория, понятная тем, кто прошел по этому пути до конца и теперь обречен всякий раз сравнивать, как было и как есть. В этом – пусть это покажется неожиданным – мощный заряд правды, который повесть и книга несут читателю нового поколения, не знающего этого мучительного чувства потери. Молодым свойственно ожидание счастья – пусть помнят о том, что оно всегда позади, что приходит не горсткой ярких перьев сиюминутных удовольствий, а приходит в душу, только наполнив ее до краев. Полнота души – вот верное слово для книги Василия Килякова. Я оставлю вам только одну цитату, хоть соблазна в книге достаточно, чтобы почувствовать, как далеко может залететь мысль человеческая, если она открыта к прозе жизни: «Все это неумолимо-огромное пространство так надавило на душу, стало нестерпимо и безотчетно тоскливо… Жаль было не только тех, кто остался в умирающих деревнях, но и вообще всех людей, живущих со мной по всей России в это, одно и то же со мной время, в этот день и час. Даже и тех, которых я никогда не видел и не увижу, наверное… Неприютна эта планета. Совсем не устроена она для жизни. И снег, и снег, и снег, и мороз. Тот мороз, что хуже пламени…»
А мы жить будем. И если останемся самими собой, то дойдем и до заснеженного сегодня горизонта, и еще Бог знает, как далеко уйдем, если не забудем о Выселках, откуда прорастают корни нашей души.
Книга Василия Килякова поступила в магазины города. См., например, в "Лабиринте", в "Буквоеде" и др. торговых организациях
Рассказы Василия Килякова на канале "Стакан молока" здесь и здесь, и здесь, и здесь, и здесь
Tags: КритикаProject: MolokoAuthor: Пустовойтова Е.