Недавно мы рассказывали про постройку буддийского дацана, который почти сто лет считался, – и совершенно справедливо, – самым северным дацаном в мире.
В сущности, то же самое можно сказать и о петербургской соборной мечети, которая на протяжении нескольких десятилетий оставалась самой большой в Европе и самой северной в мире. А как иначе, если Северная столица действительно северная, а Российская империя и сто лет назад была не только многонациональная, но и многоконфессиональная.
Не удивительно, что мечеть является еще и ровесницей дацана: обе стройки начались в конце девятисотых годов, после высочайшего указа 1905 года «Об укреплении начал веротерпимости».
Несмотря на то, что пожертвования на создание первой столичной мечети несколько десятилетий собирали «всем миром», – чаще всего постройку храма приписывают Сеид-Абдул-Ахад-Хану, предпоследнему эмиру Бухарскому.
Да-да, это тот самый колоритный персонаж с фотографии Прокудина-Горского. Не умаляя заслуг других жертвователей, скажем, что эмир действительно являлся почетным членом Петербургского мусульманского благотворительного общества и внес в фонд строительства значительную сумму для покупки земли на Петроградке.
Почему там? Потому что еще с петровских времен в районе будущего Кронверкского проспекта селились «работные люди» из Казани, Нижнего Новгорода, Астрахани, отчего место было названо Татарской слободой.
Но, само собой, «любим мы его не за это» – в том смысле, что слава главного заказчика мечети досталась эмиру не столько из-за щедрого пожертвования, сколько благодаря очевидным самаркандским мотивам в облике здания. Мотивы яснее ясного: очерк купола и тонких минаретов, сотовый свод ниши над центральным входом, глазурованная плитка в отделке, геометричность общего силуэта здания, – все это более чем очевидно роднит петербургскую мечеть авторства Николая Васильева, Степана Кричинского и Александра фон Гогена с мавзолеем Гур-Эмир в Самарканде (а это тот самый, где могила Тамерлана).
К слову, в конкурсе участвовало еще несколько архитекторов, взявших за основу знаковые постройки исламской культуры: Мариан Перетяткович – самаркандскую мечеть Шахи-Зинда, Мариан Лялевич – мечеть Селима в Эдирне.
Казалось бы, все это восточное великолепие должно бы не слабо так выделяться на фоне буржуазного модерна Петроградки – однако, ничего подобного: храмовый комплекс весьма органично вписан в окружающую среду. Серый гранит стен, холодный оттенок голубого на куполе и настенной плитке – неброские, спокойные, очень питерские цвета. Лаконичный гранитный объём постройки кажется излишне строгим, лишенным каких-либо украшений.
Но, если подойти поближе и присмотреться, – тогда-то и начнется настоящая «тысяча и одна ночь»: изысканные узоры на глазурованных изразцах расцветут яркими красками и блестками позолоты, и даже гранитная облицовка окажется не такой однообразно-серой (тут шутка про настоящего петербуржца и «50 оттенков серого»).
Строилась мечеть небыстро – с 1909 по 1920 годы: только тогда были завершены работы по внутренней отделке здания, а различные мелкие доработки на территории комплекса продолжались до 1923 года.
А годом позже чуть дальше по Каменноостровскому, в районе речки Карповки, началась и вторая стройка, также связанная с именем Сеид-Абдул-Ахад-Хана.
В отличие от мечети, дом эмира Бухарского – это нео-ренессансное палаццо, в котором о Средней Азии напоминает только фантастическая роскошь внешней и внутренней отделки (например, это единственный в Петербурге дом, отделанный редким и дорогим шишимским мрамором).
Заказчик не успел пожить в нем – он скоропостижно скончался в декабре 1910 года; не успел воспользоваться домом и его наследник – помешала Первая Мировая война, потом революция.
Чуть больше повезло автору постройки, Степану Кричинскому, который занимал одну из квартир в доме вплоть до 1923 года. Именно его внучка и поведала одну из самых стойких легенд Петроградской стороны: якобы между домом и мечетью через весь Каменностровский тянется подземный ход, чтобы, стало быть, главный заказчик мог посещать богослужения. Зачем эмиру нужны были такие сложности, если никаких особых пробок в то время на Петроградке не наблюдалось, – отдельный вопрос. Впрочем, легенды вообще вещь загадочная.
