Бабье лето в Москве обманчиво. То обдаст июльской жарой, то задует таким ветром, что на ногах устоять трудно.
На автобусной остановке оживлённо беседуют одетый в серый плащ худощавый мужчина с наметившейся лысиной и крашенная хной женщина в просторном пончо, под которым её тело колеблется от малейшего движения, как дрожжевое тесто. Обоим хорошо за пятьдесят. Издали мне кажется, что они знакомы. Подойдя и невольно услышав их разговор, понимаю: чужие.
— Вот, приходится ехать на автобусе в другой овощной. В нашем магазине киви нет. А я без них не могу. Бывало, муж с зарплаты принесёт килограмм — ребёнку и мне. Сын не любит киви, кисло ему — кривится. А я аж трясусь за ними. Обожаю. Съем парочку — и такое счастье! — женщина смеётся.
Мне кажется, она из тех, кто готов разговорить каждого встречного. Состоится разговор или нет, зависит только от потенциального собеседника. Если человек категорически не намерен общаться, она не настаивает. Вокруг пруд пруди народа.
Наверняка когда-то она была красивой. Теперь её тело расплылось от лишних килограммов, а лицо напоминает выцветшую акварель. Она сидит на скамейке, тяжело опираясь на палки для скандинавской ходьбы.
— Ветер какой, — боязливо говорит женщина. — Вот не помню, чтобы в детстве такой ветрище был. А в последнее время, посмотрите, как часто ураганы эти. Я их страсть как боюсь.
Её собеседник бросает взгляд на непонятно как держащуюся трепещущую афишу, качает головой:
— Что Вы хотите? Вмешательство в жизнь природы. Корабли космические, спутники. Польза-то от них есть, конечно.
— Ой! — женщина смеётся, тело её сотрясается. — Что Вы мне рассказываете?! Какая там польза?
— Ну как же? — горячится мужчина, — а вот машину украдут, не дай Бог, а по спутнику можно увидеть, где она находится.
— Можно, ага, — язвительно замечает женщина. — Только никто не станет искать. Ну, если, конечно, взятку дать… Могут и найти. А так…
Она машет рукой и затихает, задумывается, вспоминая о чём-то.
Мужчина тоже молчит, всматривается вдаль, откуда должен появиться автобус.
Ветер без жалости треплет остатки афиши, приглашающей посетить какой-то спектакль. Женщина смотрит на афишу, качает головой:
— Я вот москвичка, а в театре была всего два раза. Да.
Мужчина удивлённо поворачивается к ней всем корпусом:
— Да что Вы? Странно. В наше время в театры-то ходили. Хоть и билетов порой было не достать.
— Ну, время у каждого своё, — вздыхает она. — У нас с мужем как родился больной сын, вся жизнь перевернулась. Инвалид детства. ДЦП, олигофрения. Не ходит, не говорит, — она отворачивается, тень страдания пробегает по её лицу.
Мужчина сочувственно качает головой:
— Да, знаю, каково это. У меня младшая сестра болела ДЦП. Умерла давно.
— Сколько прожила? — быстро повернулась к нему собеседница.
— Двадцать лет.
— Ой, а моему уже тридцать пять. Понимаете разницу: двадцать и тридцать пять? То-то! Не ходит, не говорит, только кричит какие-то звуки непонятные. Ну, я-то его понимать научилась. Эх, да разве мужчина может в полной мере ощутить, что такое больное дитё?
— Ну, зачем Вы так говорите? Я прекрасно понимаю. Я нянчил сестрёнку, родители работали. На один массаж сколько денег уходило! Так что мне всё это знакомо. Сочувствую Вам.
Женщина сидит неподвижно, следя глазами за стайками листьев, от ветра клубящимися по тротуару. Она неохотно переводит взгляд на светофор на перекрёстке, за которым всё ещё не видно автобуса, и продолжает:
— А силища какая у него! Как схватит, что под руку подвернётся, как зашвырнёт! Ой… Горе одно. И главное, норовит в люстру запустить. Я ему еду даю в миске эмалированной. По-другому нельзя. Сколько посуды перебил, страсть. А в люстру как зашвырнёт миску — пиши пропало. Снова здорово. Я уж дешёвые люстры стала покупать. Всё равно ведь разобьёт.
Мужчина ёрзает на скамейке, советует нерешительно:
— Вам, может, и не надо люстру-то, если бьёт? Лампочку бы вкрутили. Всё дешевле, чем люстру каждый раз покупать.
Женщина возмущённо машет рукой:
— Ну как же не покупать? Что же это я в двадцать первом веке буду при лампочке Ильича жить? Совсем позорно. Я вот сегодня люстру куплю, Коля, сосед, вечером заменит, и красота будет.
— А муж что? Не живёт с Вами? — интересуется мужчина.
— Муж уже двадцать лет как на кладбище.
— Извините.
— Ничего. Я уже привыкла. Справляюсь худо-бедно. После смерти мужа столько мужчин сваталось… А я ребёнка своего ни на кого не променяла. Хотя трудно, что там говорить. Знаете, я думаю иногда: почему мне врачи не сказали, что ребёнок больной, а? Пока он ещё в утробе был?
— Наверное, тогда ещё не определяли заранее? — предполагает мужчина.
Женщина продолжает, как будто не слышит его:
— Вы не подумайте, я не про то, чтоб ребёнка больного убивать, а вот если б вычислили врачи, пока он в утробе ещё, и умертвили? А? Умер — и умер. Поплакали бы. Никто бы не мучился.
— Что Вы говорите!? — мужчина делает резкий рубящий взмах рукой. — Это грех. Родился или не родился — не важно. Живое существо. Человек.
— Ой, мало женщины таких грехов совершают? Аборты делают.
— А может, стоило в интернат отдать, раз уж так тяжко? — осторожно спрашивает мужчина.
— Что Вы? Как можно? Это ж был желанный ребёнок! Не просто — по залёту. Мы ж его с мужем высчитывали. Понимаете?
Они замолкают. Мужчина закуривает.
— Ну, если честно, — про интернат вот что. Думаете, мы не пробовали? — грустно усмехается женщина. — Когда муж заболел, я сдала Серёжу в интернат. За двумя лежачими ухаживать невозможно, сил не было никаких. Ну не смогла я без сына. Неделю всего он там пробыл. А я рыдала всю неделю, глаза не просыхали. Так что забрала обратно. А сейчас тяжело как… Кому расскажешь? Кому это надо? Родственников у нас уже нет никого. Мама пока была жива — помогала с Серёжей. Я-то работала. Иногда так плохо станет на душе — бросилась бы со своего двадцатого этажа… А гляну на сына… Кому он нужен будет, кроме меня?
Они сидят некоторое время молча. Женщина тихо бормочет:
— Господи, как же киви хочется.
— Вот сейчас купите себе киви — и будет Вам счастье, — улыбается мужчина.
Женщина улыбается в ответ.
Светофор на перекрёстке мигает, загорается зелёный, и из-за поворота появляется долгожданный автобус.
— Неужели, — ворчливо говорит женщина и, тяжело дыша, поднимает тучное тело со скамейки, опираясь на палки для скандинавской ходьбы. Сильный порыв ветра взмётывает вверх полы её просторной накидки-пончо.
— Не мой маршрут. Счастливо Вам! — прощается мужчина.
— И Вам всего доброго, — улыбается женщина.
Автобус притормаживает, распахивается передняя дверь. Женщина в пончо пропускает всех пассажиров и медленно перемещает с тротуара на порог автобуса тяжёлое тело. Водитель спокойно ждёт, пока она войдёт, смотрит на экран мобильного телефона. Ветер взвывает и рывком окончательно сдирает афишу спектакля, волочёт её по тротуару, бросает под колёса автобуса. Женщина шарит в сумке в поиске проездного, смотрит в не закрытую ещё дверь на мужчину, оставшегося на остановке, громко кричит:
— Мне главное — вернуться до урагана! Страсть боюсь ураганов этих!
Мужчина едва заметно улыбается, приветливо машет рукой.
Я смотрю вслед автобусу и представляю, как эта женщина сейчас купит киви, принесёт домой, нарежет кружочками, и беспросветность её жизни озарится маленькими солнышками. А вы замечали, что киви на срезе как лучистое солнце?