Шевчук Александр Владимирович
Как-то так получилось, что вот уже шестой год я пишу эти свои «Записки пилота «свинтопруля», а до периода обучения в училище всё руки не доходили. Так, упоминал некоторые эпизоды, вроде экзаменов, парашютных прыжков, первого самостоятельного вылета, а вот о самих этих двух годах жизни в стенах и на аэродромах училища подробнее не вспоминалось. И вот видимо пришло время. Нужен был импульс. Вот этот импульс я на днях и получил. От нечего делать ползал по интернету и бац, вижу на мониторе красивую такую синюю табличку, а на ней золотыми буквами написано «Кременчугское лётное училище гражданской авиации (КЛУГА)». Ниже наша аэрофлотовская «курица», извиняюсь, родной до боли знак – крылышки с серпом и молотом. А ещё ниже, подпись под картинкой: выпуск КЛУГА 1976-1978 г. г. Батюшки светы!!! Да это же мой выпуск! И заколотилось сердце, запрыгало. Ну ка, глянем, что там? Глянул, на свою голову. Клип, на четыре с половиной минуты. На экране виден двор родного училища, видимо, снято с квадрокоптера. Правда вместо старого здания УЛО (учебно-лётного отдела), где на первом этаже ещё была санчасть, стоит новая коробка, но основное, П-образное здание УЛО сохранилось, видна родная казарма, гостиница, клуб-столовая. Потом пошли чёрно-белые фотографии, видимо выкладывали фото и делали клип ребята, которые учились вместе с нами на самолёт АН-2. Но лица попадаются знакомые, да и наших, с вертолётов МИ-4, несколько человек на фото узнал. Фотографии на аэродроме Большая Кохновка, возле самолёта. Мы там совместно базировались и обучались. Наши вертолётные стоянки в юго-западной части аэродрома, а их – самолётов АН-2, восточнее, напротив казармы, УЛО и столовой. Посмотрел клип, послушал песню. Хорошая песня, мелодия приятная и слова правильные. Хотел всплакнуть по своей ушедшей молодости. Шучу, не всплакнул, конечно, хотя с годами стал немного сентиментальным. А рюмочку накатил, потихоньку.
Достал и полистал старые фотографии, какие есть здесь, в Печоре. Посмотрел на них, ещё раз увидел до боли знакомые лица. И подумалось, - а ведь почти тридцать девять лет прошло, как покинул стены родного училища и пошёл своей дорогой в авиацию большой страны, которая называлась СССР. Какими они стали, те ребята, с фотографий? Живы ли они? Многих, поди, и не узнаю. Я своих школьных одноклассников, с которыми не виделся сорок один год, а ведь проучились вместе целых десять лет, и то на видеозаписи не узнал. А здесь, всего два года проучились вместе. Да, всего два года. Но каких! Вот и решил оставить на бумаге, пока склероз ещё не буйствует, этакие пунктирные намётки. Как яркие вспышки в ночи, как старые фотографии в альбоме – некоторые впечатления от жизни училищной.
* * *
28 августа 1976 года я прилетел на стареньком АН-2 из моего родного города Кривой Рог в Кременчуг. Полтора часа болтанки в августовском небе родной Украины, и вот он, аэродром Каменные Потоки, почти рядом с училищным аэродромом Большая Кохновка. Именно тем самым аэродромом, самым лучшим в мире, где меньше, чем через год я совершу свои первые и последние два парашютных прыжка, здесь же впервые поднимусь в небо на вертолёте МИ-4, здесь будет мой самый первый «первый» самостоятельный вылет, и с этого неба начнётся мой долгий полёт в северных небесах.
Заявился в училище, оформился, из нас сформировали учебные взводы по 30 человек в каждом. Выдали обмундирование, переодели, ещё одна медкомиссия, как контрольный выстрел в голову, и поехали. Учебная рота – 120 человек, состоит из 4 взводов. Состав народу примерно пятьдесят на пятьдесят. Половина, как я, поступили после школы, а половина – после армии. Правда, у нас было несколько человек, которым далеко за 22 года, а это предельный возраст для поступления в лётное училище, но те поступали по индивидуальному разрешению управления учебных заведений МГА. Хоть в училище порядки армейские, но так называемой «дедовщины» не было. Здесь же ещё и учиться надо, а не только быковать. А у «дедов» после армии знания немного повыветрились, а «школьники» ещё соображают. Ведь из армии за неуспеваемость не выгоняют, а из училища – запросто. Вот и пришли к консенсусу.
Во-первых, дисциплина. Форма, строевая подготовка, внутренние наряды, караулы, хозработы, самоподготовка, личное время, увольнения, наряды вне очереди. Для армейцев всё это привычно, а нам-то в диковинку. Перемещения только строем. На завтрак, обед и ужин – только строем. Ежедневное утреннее построение, все четыре роты стоят в каре. В центре, в сопровождении свиты, солирует комбат майор Свириденко. Развод на занятия строем, мимо того же комбата. Каждый взвод приближается к комбату и по команде старшины: «Взвод!», будущие лётчики лупят по асфальту дорожки своими «гадами» (это такие кирзовые ботинки с идиотскими шнурками) так, что в окнах гостиницы, перед подъездом которой стоит Свириденко, изображая из себя военначальника, стёкла дрожат. Не знаю, как кому, а мне дисциплина давалась легко. Как говорится: «Наш кот сначала боялся пылесоса, а потом ничего – втянулся». Я в чём-то понимаю любителей армейской жизни. А чего, думать в строю не надо, когда надо - построят, куда надо – приведут, когда надо – накормят, спать уложат и подымут вовремя тоже. Как говорится: «Подымет утром не петух - прокукарекав, сержант подымет – как человека!». Утром, конечно, будит не сержант, а дневальный на тумбочке, орёт, как резаный: «Рота-а-а, подъём-м-м!».
Любимая команда: «Отбой!». Ещё не долетел до подушки, а уже заснул в полёте. Кажется, будто и не спал вовсе, а этот ненормальный уже орёт: «Рота, подъём!». Когда сам стоишь на тумбочке, то дождавшись команды старшины, с лёгким злорадством и в отместку за своё рассветное бдение, тоже орёшь, не слабо так. Мол, я не сплю, вот и не хрен другим спать.
Утренняя пробежка на зарядку с голым торсом, если погода и температура наружного воздуха позволяют, очень впечатляет и бодрит. Полусонные «коробочки» (строй такой), прижимаясь, друг к другу плечами, ни свет, ни заря, вылетают за ворота училища и, грохоча «гадами», несутся вдоль стен и заборов училища, поворачивают на улицу Красина, а она выложена брусчаткой, поэтому топот множества ног несколько меняет тон. Потом поворот налево, по набережной – вдоль Днепра, потом обратно к училищу, ещё один поворот и мы влетаем в ворота стадиона, он точно напротив училища. Армейский комплекс зарядки, обратно в казарму летишь бодрый, как снаряд, выпущенный из пушки.
Заправили коечки. Кстати, насчёт коечек: видимо, на этих одеялах специально сделаны три полоски. Для эстетического удовольствия. Заправленные койки выглядят, как угловатые ровные ящички, а если присесть на корточки, то полоски на одеялах одного ряда коек уходят вдаль, как будто их под линейку провели. Ну, в армии любят «шоб усё було параллельно и перпендикулярно». Потом водные процедуры, зубки почистили, умылись, побрились, оправились и строем на завтрак.
В столовой тоже всё по этикету. Зашли по команде, сели по команде, к приёму пищи приступили по команде и закончили трапезничать тоже по команде. Вы не поверите, но накормить здоровую ораву молодых голодных мужиков можно за очень короткое время. Ну, накормить, это громко сказано, просто, они за короткое время уничтожают всё съестное, что есть на столах.
Между прочим, о еде. Несколько первых месяцев учёбы мне постоянно хотелось есть. Конечно, молодой, здоровый организм «ишшо» растёт, нагрузки большие, вот кушать и хочется. Хорошо, хоть хлеба давали вволю. Конечно, если есть деньги, можно что-нибудь купить в буфете. Мама иногда присылала в письме рубль, вы не смейтесь, в 1976 году это были деньги. Мы на этот рубль с моим другом Вовой Семёновым взяли в буфете два треугольных пакета молока, кто помнит – были такие пирамидки, и восемь тёплых пирожков с повидлом, по четыре на брата. В один момент всё это проглотили. Поскольку была суббота, но в увольнение нас по каким-то причинам не пустили, мы решили пойти на стадион, он прямо перед воротами училища, туда пускают без увольнительной, и покрутиться на лопинге. Лопинг – это, как качели, только делают полный оборот, а если отпустить стопор, то эта штука крутится в двух плоскостях. Взяли подвесные системы от парашютов, пристегнулись, и давай, как два идиота, крутиться, кто кого перекрутит. А за сеткой-забором гуляли две симпатичные девицы, поглядывая на нас. А мы на них. Вот и выпендривались перед ними почти сорок минут. Девчата ушли, мы прекратили крутиться, отцепились, сдали на хранение подвесные системы и пошли в клуб кино смотреть, поскольку суббота. Сидим в зале и экрана не видим, нам дурно стало. От лопинга пирожки с молоком стали в желудке поперёк и ни туда, ни сюда. Сидим потные, тошнит, чуть ли не заворот кишок. Это же надо было додуматься, наглотаться, как утки пирожков, почти не жуя, набухать молока, и на лопинг – крутить «солнышко»! Идиоты! Ну, ничего, организмы молодые, справились. Где-то часа через полтора полегчало. Я эти пирожки и лопинг до сих пор помню. Мама тоже помнит, как «дитё» приехало в первый отпуск (новый год с 1976 на 1977 год). Ночью она проснулась от того, что меня не слышно в соседней комнате. Пошла, глянула, чуть не заплакала: сын сидит в трусах, на корточках, возле приоткрытой дверцы холодильника, не включая на кухне света, из кастрюли выгребает ложкой салат «оливье» без хлеба, при этом чуть не мычит от удовольствия. Наголодался в своём лётном училище.
Хотел уже закончить о еде, да вспомнились два эпизода. Когда начали летать, то курсантам положен, так называемый «стартовый» завтрак. Это кусок колбасы, хлеб, булочка, два яйца и пакет молока или кружка горячего чая. Вот мне всегда было интересно, почему, когда на аэродроме жара, то привезут горячий чай в большом термосе, а когда холодный ветер или дождик накрапывает, обязательно привезут холодное молоко. Попьёшь его и потом, аж колотить начинает, подойдёшь к вертолёту МИ-4, работающему на малом газу и греешься у выхлопных патрубков. Вся эскадрилья летает и одним глазом посматривает, поехала ли машина за стартовым завтраком или нет? И как только машина показывается на краю лётного поля, все уже знают: «Везут! Сейчас поедим!». Пилотов-инструкторов кормили в отдельном автобусе, раскрашенном в красно-белые квадраты, им блюда подавала официантка. А мы на лавочках едим или в кабине вертолёта. Я помню, летим в пилотажную зону, я кручу баранку, а мой приятель Андрюха Денисов пьёт молоко из треугольного пакета.
А когда перешли на военные сборы на аэродром Глобино, это февраль – начало марта 1978 года, то кормили в столовке отвратительно. И вот три роты отказались принимать пищу. На завтрак не пошли, на обед не пошли. Сначала нас пугали, а потом дело приняло нешуточный оборот. Стоят три роты по 120 человек, молчат и в столовую – ни ногой. Примчалось из Кременчуга начальство, а это за 60 километров, орали, искали зачинщиков, говорили, что выгонят из училища с треском, а мы стоим, как стена и ни гу-гу! Всё-таки коллектив – сила! К вечеру выгнали начальника столовой, кое-кого из поваров и кормить стали лучше. Ну и хватит о хлебе насущном.
* * *
Теорию нам преподавали хорошо. Учили на совесть, крепко вбивая в наши головы науки авиационные. В аудиториях разнообразные стенды, наглядные пособия. В кабинете двигателя стоит на мощной раме настоящий мотор вертолёта МИ-4 - АШ-82НВ. Он так хитроумно разрезан, что видны все его внутренности. Места среза выкрашены красной краской. На полках вдоль стен кабинета стоят запчасти от двигателя, на стене огромная схема – тот же двигатель, только в разрезе. Мы с моим другом Колей Арнаутом масляными красками и обновляли эту схему. Пока малевали – выучили движок. Иван Иванович Сухих нам и преподавал этот движок. Натерпелись мы от него. Он говорил: «Кто не объяснит мне на графике, откуда берётся такое напряжение на свечах, чтобы появилась искра – сгною!». Мне этот двигатель по ночам снился.
Доски в учебных аудиториях не такие, как в школе. Толстенное витринное стекло, обработанное абразивом, напоминает зелёное поле, по которому отлично пишут цветные мелки. И этими мелками «дед Кориолис», такое прозвище было у преподавателя теоретической механики, изумительно точно рисует схемы распределения сил.
Самолётовождение преподавал Трускалов. К сожалению имени и отчества уже не помню. Сухой, подтянутый, с густыми бровями, вид очень суровый. Он нам при первом же знакомстве объявил: «На пятёрку навигацию знает только Бог, на четвёрку – я, а вот знаете ли её на тройку вы, мы ещё посмотрим. Я вобью вам в голову науку навигацкую». И мы получили сполна. Магнитное склонение, компасное, девиация, ППМ, КПМ, ЗМПУ, КУР, расчёт безопасных высот, температурная поправка, полёт на радиостанцию, от неё, расчёт «коробочки», прибор УГР, навигационная линейка НЛ-10М, расчёты в уме топлива и времени. Всё получили по полной программе. Дед Трускалов влетал в аудиторию, шёл вдоль парт и каждому давал свой вариант задачи, прямо из головы. Возвращался к первому, смотрел на листок с задачей и говорил: «Фигня, опять фигня, это тем более фигня…» и т. д. Доходил до последнего и с улыбочкой говорил: «Ну всё, одни бестолочи!». И двадцать восемь двоек, против каждой фамилии, выставлял в журнал. Одним столбиком – двадцать восемь «пар». Командир роты, глядя в этот журнал, за сердце хватался. Потом постепенно пошли и тройки, и четвёрки, наконец, дошло до пятёрок. Я всю эту навигацию – самолётовождение, перенёс в маленький блокнот, аккуратно, схемы, таблицы, формулы, ключи расчётов на НЛ-10М. Пока сидишь, вычерчиваешь, пишешь – легче запоминается. На выпускном экзамене по самолётовождению получил «пять» и подсунул деду Трускалову этот блокнот для автографа. Он написал - «Чистого неба» и поставил число и подпись. До сих пор храню этот блокнот, изредка смотрю. Как молоды мы были.
Я помню всех преподавателей военной кафедры. Хоть училище гражданской авиации, но при выпуске присваивается звание младшего лейтенанта. Поэтому пришлось освоить все эти науки – тактика ВВС, общая тактика, бомбометание, боевое применение и т. д. и т. п. Секретные конспекты – общая тетрадь в 96 листов, которые сам пронумеровал, сам прошил, опечатал печатью и поставил подпись. 6 сентября 1976 года, только начали учиться, как эта гнида – лётчик Беленко угнал МиГ-25 в Японию, и началось. Бдительность, секретность. На занятиях или на самоподготовке дежурный получает все конспекты под роспись, раздаёт их курсантам, а после занятий сдаёт в секретную часть. До сих пор не могу понять, что там было такого секретного в этих конспектах. Я помню всех преподавателей военной кафедры, всю так называемую нашу «хунту», - майоров Граждана, Кострова, Личмана, Морозова, комбата Свириденко, капитана Васю Данильченко, высказывания которого мы заносили в записные книжки и цитировали наизусть. Вся наша славная и родная «хунта». Доброе было время и вспоминается только что-нибудь забавное и весёлое. У майора Личмана первая машина была – белые «Жигули» («Копейка»). Регистрационный номер 00-20 ПОМ. До сих пор помню. Так мы на зелёной тачке, на которой возят мусор, написали белой краской этот номер. За вредность Личмана. Тачка на трёх авиационных дутиках (маленькие колёса от самолёта), одно спускает всё время, поэтому, когда тачку тащишь, она не едет по прямой, надо корректировать курс.
Если попадёшь на самоподготовке в аудиторию АН-2, там под потолком висит здоровенная модель самолёта АН-2, курсанты делали, размах крыльев метра под три. А в стороне стоит кабина АН-2, без стёкол, но штурвалы, педали, приборные доски на месте. Лазаешь по ней, щёлкаешь АЗСами, двигаешь штурвал и сектор «газа». В аудиториях пахло мастикой от паркетных полов, краской и ещё бог знает чем – авиационным.
Азбука Морзе, мне казалось, что я никогда не выучу все эти точки-тире. Ничего, выучили напевы к каждой букве, и пошли все эти «ти-ти-таа-таа». Каждое утро в аудитории контрольная «морзянка». Вот так, потихоньку, и освоили все эти науки авиационные.
* * *
Письма из дому. Это сейчас, когда у каждого в кармане мобильник, айфон, айпад и т. д., все эти смс-ки, ммс-ки не составляет никакого труда связаться с родными и близкими. А тогда – только письма или междугородняя телефонная связь. На переговорный пункт ещё надо попасть, это только в субботу или в воскресенье, в увольнении. А там толпа, пока дождёшься, докричишься. Поэтому, главное средство связи – почта, т.е. письма. Ты оторван от дома, от родной, привычной обстановки, пока ещё не привык к людям, это потом они станут твоим взводом, твоей лётной группой, появятся закадычные друзья-приятели, с которыми можно поговорить по душам обо всём. Но всё равно, письма из дому – это что-то! Ты их ждёшь. Может, сам себе и не говоришь, но всё равно ждёшь. Когда стоишь в строю и видишь, как посыльный пошёл за почтой, в голове одна мысль – будет письмо или нет. Вроде обычная штука – письмо. Конверт, а в нём пара листочков исписанных знакомым, родным почерком мамы или бабушкины каракули. Бабуля прошла только ликбез (курсы ликвидации безграмотности). А письмо от девушки?! Ещё только почтарь-посыльный показался из-за угла, а весь взвод косит на него глазами, не слушая, о чём там распинается старшина или командир роты.
Наконец-то письмо у тебя в руках. Все люди читают письма по- разному. Одни сразу распечатывают конверт, быстро пробегают письмо глазами. А я, например, дождусь личного времени, когда можно заняться своими делами, и где-нибудь в укромном уголке, не торопясь, с чувством, с толком, с расстановкой, рассмотрю знакомый почерк, представлю, как там мама одна по мне скучает, чего там накарябала бабуля с дедом любимому внучку, что пишет аккуратными округлыми буквами девушка из твоей юности. Письмо потом можно много раз перечитать. Оно лежит в нагрудном кармане твоего комбинезона, и вроде всего-то листки бумаги, а письмо имеет какую-то необъяснимую силу и притягательность, несравнимую ни с какими смс-ками. Как только выдали форму, все обязательно сфотографировались у училищного фотографа и каждый отослал родным письмо с фотографиями с обязательной подписью на обратной стороне. Я тоже отослал маме фото, где слева и справа в овальной рамке моя улыбающаяся мордуленция в кителе с погончиками, на которых наша аэрофлотовская «курица» и буква «К», а как же – курсант, фуражка набекрень, а между овальными рамками – вертолёт МИ-8. Да, по-моему, у каждого курсанта, всех училищ Советского Союза, есть подобные фотографии. Все письма, которые я писал маме, она сберегла. Я вижу их пачку в ящике шкафа на самом дне, когда приезжаю в отпуск. Она их перечитывает. А мы в старости, что будем перечитывать – смс-ки?
* * *
Увольнение. Наверное, более притягательного слова за все два года учёбы в училище, я не знал. Человеку, который живёт на гражданке, не подчиняясь строгим законам службы и учёбы, трудно объяснить, что такое увольнение. Когда ты можешь в любой момент пойти куда захочешь – хоть к друзьям, хоть в кино, хоть погулять с девушкой. Да просто побродить по городу, куда глаза глядят. В лётном училище этот номер не проходит, увольнение ещё нужно заслужить. В течение недели надо хорошо учиться, не нахватать «пар» или, по крайней мере, успеть их исправить к пятнице; не иметь нарушений дисциплины; не попасть сдуру в наряд или в караул на выходные и т. д. и т. п. И вот, когда выполнены все эти условия, а в субботу ты всё прибрал, выполнил всякие работы, но это ещё не гарантия, что увольнение состоится. Училищное начальство вместо увольнения запросто может отправить всю эту «Колоссальную Универсальную Рабочую Силу Абсолютно Не желающую Трудиться», - в просторечии именуемую словом «курсант» на какие-нибудь хозработы: на овощную базу, на стройку, на щебёночный завод, на мясокомбинат, в пригородный колхоз (совхоз) на уборку урожая, на рытьё ям под деревья возле базара, на выколупывание булыжников из центральной площади перед гостиницей «Кремень», да хоть куда угодно, хоть к чёрту на кулички. И вот тогда ты можешь услышать: «Всем переодеться в робу, построение на плацу!». И ты обречённо понимаешь: «Всё, капец, накрылось увольнение!». А свидания уже назначены, и не предупредить, и ничего не изменить, поскольку до ближайших «мобильников» осталось ещё лет двадцать пять-тридцать.
Но вот если всё сошлось, и раздалась команда: «Увольняемым, строиться!», то если всё пройдёт нормально, есть «шанец» оказаться за воротами родного училища - на свободе!
В строй становишься в выглаженной форме, чисто выбрит, аккуратно пострижен, чистый подворотничок тщательно подшит на кителе. Кителя тогда были со стоячим воротником и двумя крючками на нём, которые должны быть во всё время увольнения застёгнуты, иначе в городе можно нарваться на патруль, и тогда раздастся голос офицера: «Товарищ курсант, подойдите ко мне, почему расстёгнуты, почему нарушаем?». И можно запросто лишиться увольнения. Небось, для нынешних слушателей авиационных колледжей покажется, что я несу бред, но так оно и было на самом деле в те далёкие годы.
А тут ещё смена модных тенденций. Как говорят стилисты: «Вы не в тренде». В те годы вся страна как раз переходила с брюк «дудочек», ну не совсем «дудочек», а нормальных штанов – на брюки «клёш». В десятом классе мы все уже ходили в «клешах». А тут выдали форму в училище не модную. Китель, ладно, сидит, как влитой. А вот штаны! Позор, а не штаны. Отстаём от Парижу в модном тренде катастрофически. Как мы только не изгалялись, и вставляли деревянный клин в брюки снизу, распаривая их на пару, и вшивали клин из материи снизу штанины, чтобы не отставать от моды. А училищное начальство боролось с такими штанами нещадно. На голове у нормального курсанта должна быть не «кулповка» (от аббревиатуры КУЛП – курс учебно-лётной подготовки), т.е. фуражка, выданная на складе, приличные люди такое на голове не носят, а «мицуха», т.е. мичманка – фуражка, переделанная собственными руками. Другой, самодельный козырёк нужного размера, острые края тульи, всё лишнее сам выбросил, распотрошив фуражку, в общем, не головной убор, а «произведение искусства».
Плюс обувь. Можно конечно выйти в город и в «гадах». Ну, это вообще позор. Нужны нормальные чёрные туфли. И вот в строй увольняемых становишься одетый, как положено: в уставных брюках, ботинках, фуражке. Получив из рук старшины увольнительную, под строгим оком командира роты, ждёшь роспуска строя. Бывало, что прямо в строю у тебя на глазах твою увольнительную рвут. Или какой-нибудь «косяк» вскрылся, или выплыла «пара» (оценка, не исправленная тобой), или внешний облик отцам-командирам показался недостойным, и «усё»!!! Накрылись твои планы и переживания «медным тазом».
Но даже когда увольнительная получена и, казалось бы, можно уже выходить, надо тихонько вернуться в казарму, переодеться во всю нормальную одежду – брюки, туфли, фуражку, всё, что предназначено для выхода «в свет», и только после этого, стараясь не попадаться отцам-командирам на глаза, проскользнуть через КПП мимо наряда и дежурного офицера и оказавшись за воротами родного училища, отойти от этого самого училища на безопасное расстояние, ну хотя бы метров сто. Только после этого расслабленно выдохнуть, сдвинуть на затылок «мичманку», расстегнуть оба крючка на воротнике и небрежной походкой бывалого «летуна» вместе с закадычными друзьями-приятелями начинать покорять город, который весь твой – до самого вечера. Не передаваемые ощущения!
А девочки вокруг, одна другой красивее, а здоровья – хоть отбавляй, и дури тоже. В кармане три рубля, а иногда и даже пять, тогда «вааще, мы сейчас увидим всё небо в алмазах!». Увольнение каждый проводит в соответствии со своими планами, вкусами и финансовыми возможностями. Есть что вспомнить, посмеяться и вздохнуть легонько о днях давно-давно ушедших.
Вернуться в расположение необходимо строго во время, указанное в увольнительной записке, всё в таком же опрятном виде, по возможности без замечаний и без запаха, для борьбы с которым у каждого уважающего себя курсанта за кожаным отворотом фуражки есть лавровый лист, апельсиновая корка или мускатный орех в кармане. Не-е, пьяных нет, да какая там пьянка, так, кружка пива или может рюмка чего покрепче, но рисковать не стоит, запросто можно вылететь из училища, а оно нам надо!?
Уже на втором курсе, когда базировались, жили и летали на аэродроме Большая Кохновка, если загуляешься в городе, примчишься на троллейбусе на «кольцо пивзавода» (конечная остановка такая), глядь, а последний автобус на Кохновку ушёл из-под носа. Во-о-н он, за поворотом скрывается. Глядим друг на друга с моим друганом Вовой Семёновым, ну чего?! А ничего! Ночной кросс по пересечённой местности, забег с препятствиями в темноте. Там недалеко, километров пять-шесть, по-моему. Ну что, понеслись? И погнали. Очень даже бодрит такой забег, сопровождаемый лаем собак из-за заборов и треском кустов. А на плацу, перед казармой, уже началась перекличка, и ты влетаешь позади строя из-за кустов, как загнанная лошадь, высунув язык, чтобы услышав свою фамилию, гаркнуть во всё горло: «Я!!!». Старшина, подняв голову и оторвавшись от списка внимательно на тебя смотрит «добрым» взглядом: «Ну ничего, в следующий раз вы у меня хрен попадёте в увольнение…». Красота!!! И в городе оторвались, и вовремя припёрлись на перекличку. Всё путём! Кто не ходил в увольнение, тот никогда не поймёт всей незабываемой прелести данного мероприятия. Смотрю я на фотографии училищных лет: «Мы возле дворца Петровского, мы пьём квас, мы на пляже, на берегу Днепра, мы там, мы сям…». Да-а-а! Увольнение, есть увольнение.
* * *
Курсант, который мечтает о небе и попал в стены лётного училища, должен быть постоянно занят, чтобы в его голову не лезли дурные мысли, а энергия, бьющая через край, должна быть направлена в полезное русло. Поэтому, помимо десяти часов занятий в день, включая послеобеденные занятия и вечернюю самоподготовку (а как же, ускоренный выпуск – вместо трёх лет учёбы мы освоили авиационные науки за два года и один месяц), помимо строевой подготовки, разнообразных хозработ, есть такие прелестные вещи, как наряды. Наряды по роте, по кухне, по КПП, по УЛО, наряды вне очереди – для особо «одарённых» и тех, кого особо привечает старшина или командир роты. А так же есть караул, не в смысле «Караул!», типа помогите! Караул, это когда заступаешь на сутки охранять стоянки, базу ГСМ, штаб, гараж, парашютно-десантный класс. Это, смотря на какой пост попадёшь.
Наряд по роте, тут всё предельно ясно. По очереди дневалишь на тумбочке у входной двери, с лестницы в коридор между кубриками. Как говорил один наш одарённый отец-командир: «Дневальный не должен выходить за периметр окружности квадрата тумбочки!». Не каждый геометр такое поймёт. И к тому же добавлял: «Повязка дневального, повязанная на левую руку выше локтя, не должна сползать ниже колена правой ноги!». Такая глубокая мысль не каждому философу по плечу. А как умеют в лётном училище совмещать пространство и время! «Вы у меня будете подметать от забора и до обеда!», - это тоже одно из глубокомысленных выражений наших офицеров. Пока рота на занятиях, в кубриках убираются дежурные, а вот коридор, красный уголок, умывальник, бытовка, каптёрка, сушилка – это всё наша епархия. Туалет на улице, во дворе казармы – это отдельная песня, его тоже драят наши люди. А потом появляется командир роты «Яшка-артиллерист» для проверки наших подвигов по приведению казармы в образец чистоты и порядка. Почему «Яшка-артиллерист»? Да очень просто. Когда нашего бывшего комроты майора Личмана сняли, нам прислали нового командира – Якова Матвеевича Морозова. Он появился перед строем во всём великолепии, сверкая новенькими майорскими погонами. Представился по фамилии, имени и отчеству, чтобы запомнили и прониклись. Кто-то из первой шеренги подобострастно спросил: «А на чём вы, товарищ майор, в армии летали?». «Ни на чём, меня к вам из артиллерии прислали!», - последовал безапелляционный ответ. Из второй шеренги донёсся тихий голос со вздохом: «Всё понятно, Яшка-артиллерист…». Все видели фильм «Свадьба в Малиновке»? Все! Теперь прозвище приклеилось намертво. Вот приходит этот «канонир» и давай проверять, как мы убрались. Всё сверкает, но он упорный. В красном уголке поставил на стол стул, залез на это сооружение сверху (поскольку сам он небольшого роста), и, проведя пальцем по верхней полусфере шарообразного матового плафона, обнаружил на пальце пыль. Майор слез вниз, протянул палец к носу сержанта Сани Супакова и задал вопрос: «Что по этому поводу говорит народная пословица?». И услышал в ответ: «Свинья всегда грязь найдёт, товарищ майор. Ой, я не то хотел сказать! Ложка дёгтя портит бочку мёда…». Но было поздно, все извинения были напрасны. Через сутки мы снова заступили в наряд по роте. В том же составе, что характерно.
Наряд по кухне, несмотря на то, что можно хорошо ухайдакаться, это зависит, какая смена поварих, имеет одно неоспоримое преимущество. Ночью можно начистить картошки, пожарить её на большом противне, а потом открыть боковое окно кухни (дело происходит на аэродрома Большая Кохновка) и тихонько свистнуть в окна казармы, до неё метров двадцать. Имеющий уши, да услышит. Главное по дороге противень не уронить. Что характерно, даже в самое глухое время ночи, большой противень жареной картошки в кубрике лётной группы (нас там, если все на месте – двенадцать человек) уничтожается за считанные минуты. Я же говорил: «Небо любит сильных, а сильные любят пожрать». Однажды повариха зевнула, и большой противень булочек забраковали, они снизу подгорели. Повариха отправила меня, чтобы я выбросил все булочки с противня в мусорный контейнер за столовой. Меня увидели из окна казармы: «Ты куда это? Подгорели! И ты – выбрасывать? Ты что, ненормальный?! Тащи сюда!». Подгорелое срезали ножом и булочки постигла судьба жареной картошки. В лётном училище никто отсутствием аппетита не страдает.
Перед заступлением в караул инструктаж от дежурного офицера и шагом марш на службу. Охраняешь то, что тебе доверила Родина, не с пустыми руками. У тебя одноствольное «ружжо», не помню, какой марки и три патрона в подсумке. Как говорится – вооружён и очень опасен! Летом караулишь в хлопчатобумажной робе, весной и осенью – плащ с капюшоном, зимой – тулуп, ватные штаны и валенки с калошами такого размера, что ты сам слегка напоминаешь катамаран. Стоим на посту по два часа, в холод – по часу. Шастаешь в ночи в плаще с «ружжом» вокруг стоянки. То пересчитаешь вертолёты, то считаешь, сколько шагов в ширину и длину стоянка, то сколько времени занимает один круг вокруг стоянки. А стрелки на часах, будто гвоздём их прибили к циферблату. Если дождь и ветер, так и тянет найти вертолёт МИ-4, у которого правый блистер не закрыли до конца и его можно открыть снаружи. Мне нравилось охранять вертолёты МИ-4, это самый дальний пост номер шесть от караулки. Проверяющий с начальником караула пока ещё сюда добредут. Главное, не пропустить свет фонаря. У нас всегда над дверью в караулку фонарь выключен. А как пришли проверять, тут фонарь и зажгут. Со всех постов, кроме первого (он возле штаба, мимо него пойдёт проверяющий офицер со стороны авиагородка), внимательно посматривают в ту сторону, где караулка. Фонарь загорелся, так и жди гостей. Так вот, нашёл вертолёт, в который можно влезть, забрался по борту в кабину, затих, обняв свою «пушку». А время – половина четвёртого утра. Самый сон! Ты тихонько начинаешь проваливаться. Бац! Глаза видят свет фонаря над караулкой. Надо вываливаться за борт без шума, а «ружжо» зацепилось в кабине! Наконец вылез, тихонько прикрыл блистер, отскочил от вертолёта и вылетаешь из темноты с истошным воплем: «Стой, кто идёт?!». В общем, спектакль на тему: «Ни одна империалистическая сволочь мимо нас не проползёт, мы бдим!».
Если охраняешь вертолёты МИ-8 и совсем невмоготу, так спать хочется, можно сесть на колесо вертолёта, спиной опереться на амортстойку, ноги – одна на другую, положить на швартовочный трос, идущий от края лопасти к вертолёту, упереть прикладом в бетонку ружьё и опереться на него. Но надо помнить, что во время дрёмы, можно опираться только в эту сторону. Если ненароком опереться в другую сторону, падаешь на землю с колеса и просыпаешься от грохота приклада и удара о землю. И в ночной тишине раздаётся ехидный смешок с соседнего поста (стоянки вертолётов КА-26): «Чё, Саня, заснул в другую сторону?».
Гуляешь ночью под звёздным небом, смотришь на луну, на ночные облака, рассветный лёгкий туман над стоянками, как трава лётного поля покрывается росой. Вот и солнышко встаёт, и ты видишь его краешек, поднимающийся над лесопосадкой. Красота закатов и рассветов, нудные моросящие дожди осени, крутящийся снежный позёмок под ногами, всё это твоё – часовой!
Когда ночью на аэродроме выполняются учебные полёты, так интересно наблюдать со своего поста, как на лётном поле горят посадочные фары вертолётов, контурные огни несущего винта сливаются в пунктирный круг над вертолётом, видны красные и зелёные бортовые огни, вспышки красных проблесковых маяков. Вся эта световая карусель под звёздным небом завораживает.
В караулке, между сменами, завалишься на жёсткие лежаки в комнате отдыхающей смены, накроешься шинелью и спишь, пока тебя не толкнут: «Вставай!», и вперёд, на пост с разводящим. А после караула, на занятиях все оправдания перед майором Костровым: «Я был в карауле и не выучил…», вызывают у того только лёгкую улыбочку и: «Садитесь, два!». И никого не колышет, чем ты был занят между занятиями. Обязан знать тему, и точка.
Самый запоминающийся караул случился с 31 декабря 1977 года на 1 января 1978 года. Во-во!!! Новогодний караул, самое то! В такие сутки не каждого пошлют служить. А только самых-самых! Вот в эти самые-самые я и попал, и не только я, а ещё двадцать шесть товарищей вместе со мной, которые имели счастье…
А счастье это началось примерно за три недели до Нового Года! Именно тогда в училище пришло письмо. НА официальном бланке торгового техникума, с печатями и подписями, всё, как положено. В письме извещалось, что девушки (будущие продавцы, товароведы и кулинары), само собой все отличницы и красавицы, хотят встретить Новый Год в ресторане «Хвыля» («Волна») в Крюкове. Это на той стороне Днепра, напротив Кременчуга. И им для полного счастья не хватает кавалеров в лице курсантов Кременчугского лётного училища. Понятно, что нужны такие же красавцы и отличники. Видимо в молодые годы я был ещё тот «красавЕц», ну и конечно отличник. Вот и попал в компанию избранных. Замполит Лебедев, по прозвищу «Сом», как увидел это письмо, ему сразу дурно стало. Он смотрел на письмо, как на жабу, которую собираются бросить ему за шиворот. Но отвертеться от этого мероприятия ему не удалось.
Замполит взялся за нас и все три недели, оставшиеся до мероприятия, изводил нас нравоучениями о высоком моральном облике будущего лётчика, а также о дурном влиянии спиртных напитков на молодые, неокрепшие организмы. Мероприятие должно было начаться в восемнадцать ноль-ноль и закончиться в двадцать три часа тридцатого декабря. Училищный автобус должен привезти нас, красавцев, на аэродром в Большую Кохновку. Мало того, «Сом» лично объехал все близлежащие магазины вокруг ресторана и предупредил продавцов, чтобы ни в коем случае не продавали водку и всякое другое спиртосодержащее молодым людям, которые прибегут, одетые в курсантский китель. Нам был придан усиленный конвой в лице четырёх пилотов-инструкторов.
Когда мы прибыли в ресторан «Хвыля», то увидели, что у девушек тоже не слабый эскорт в числе четырёх мастеров обучения, женщин, выдающихся во всех отношениях. Замполит Лебедев, лично убедившись, что всё чинно и благородно, отбыл на своей «Волге» почивать домой. Нам всем на грудь прикрепили такие картонные кружочки с номерами, и девушкам, и парням, для любовной переписки, такого, лёгкого флирта. За столы садились по шесть человек – три будущих лётчика и три красавицы. Пилоты-инструкторы и мастерицы из техникума сели за два столика по четыре человека за каждым. Что характерно, у них на груди тоже были кружочки с цифрами. Как бортовые номера. На столах красовались закуски, по бутылке шампанского и сухенького вина, типа «Рислинг». На наше недоуменное высказывание по количеству и крепости спиртного, девушки нас успокоили – всё путём, это только начало! Такого весёлого празднования Нового Года в моей жизни больше не было НИКОГДА!
Пошли тосты, знакомства, флирт; шампанское и «Рислинг» были быстро уничтожены. Мастера производственного обучения грамотно, как в воздушном бою, взяли в «клещи» наш конвой и те, расслабленные, оставили без прикрытия нашу ударную группу. Потом на столах, вместе с новыми закусками и блюдами, появилась водочка, мы постепенно пополняли запасы из близлежащих магазинов. Если человек заходит в магазин не в курсантском кителе, а в рубахе в цветочек или в попугаях, почему ему не продать спиртное, если он ведёт себя вежливо, вроде и не пьян, а платит исправно. Когда на кухне повара устали, наши мастерицы, будущие повара и кулинары, сменили их, готовя дополнительные блюда. Смену поваров ресторана мы тоже хорошо угостили. Когда их, ресторанный оркестр, устал, у нас, как говорится, с собой было. Свои гитаристы, свои ударники и пианисты. В общем, веселье било ключом.
Товарищ замполит около часу ночи позвонил на аэродром, чтобы уточнить, когда вернулся автобус с личным составом, посланный за нами к 23-00. Выяснилась печальная новость, автобус не вернулся. Ещё час «Сом» мучился неизвестностью. Потом встал, оделся и на своей «Волге» приехал к ресторану посмотреть. К тому времени спокойный такой ресторан «Хвыля» напоминал уже девятый вал с картины Айвазовского и извержение вулкана одновременно, так хорошо и душевно мы гуляли. Разделение нас на фракции – женскую и мужскую, погрузка личного состава в автобус, пока замполит приводил одних, другие снова выходили прощаться, поиски другого шофёра автобуса, поскольку этого мы вывели из строя своими угощениями, тоже заняли какое-то время. В общем, наш весёлый караван (автобус и «Волга» замполита) прибыл на аэродром только к самому утру.
Молодые, здоровые организмы восстанавливаются быстро, но утро было очень хмурым. Что говорил о нашем облике замполит, пересказывать бесполезно, но в наказание и в назидание все, весело отдохнувшие накануне, были назначены в этот самый новогодний караул. Как гуляли вместе, так и службу править пошли вместе. А погода новогодней ночи была, как наше веселье в ресторане. То мело так по серьёзному, то позёмок, а к утру всё утихло, начало теплеть и весь аэродром укутал туман. Аэродром, отданный нам на сутки под охрану, Новый Год встретил в целости и сохранности. Так, мелочи: ночью взорвалась печка в караулке, товарища послали принести со стоянки в чайнике керосину, чтобы чуть раскочегарить печку, а он принёс в чайнике бензину со стоянки вертолётов КА-26 и плеснул в тлеющую печку. Раздался такой, не слабый хлопок и печка развалилась. Утро первого января мы встретили ударными работами по восстановлению печки. Месили раствор, собирали печь заново, а к вечеру и побелили её. Это, помимо караульной службы. Когда пошли на завтрак, возле клуба на снегу увидели много кровяных пятен. Это будущие лётчики с АН-2 и МИ-4 выясняли в новогоднюю ночь на танцах, кто из них круче. Как говорится, в целом отдохнули хорошо. Училищное начальство нас сильно не мордовало, всё спустили на тормозах, решило, что и новогоднего караула с нас будет достаточно. С тех пор, как Новый Год, так сразу в памяти рисуется новогодний караул и гулянка в кабаке. Есть что вспомнить с лёгкой улыбкой.
* * *
Человек всё-таки существо довольно чистоплотное и не может уподобляться всяким там поросятам. А тем более, курсант лётного училища. Утренние водные процедуры: умывание, бритьё, чистка зубов – это всё понятно. Но личный состав должен быть вымыт в бане. А баня – это святое. Среда – банный день во всех советских вооружённых силах. Поскольку мы, училище хоть и гражданской авиации, но порядки у нас армейские, всё-таки при выпуске присваивается офицерское звание (а как же – младший лейтенант, это страшная сила), поэтому все знают, раз среда – значит баня.
Пока мы осваивали науки первого курса и жили в казарме на территории основной базы, в самом Кременчуге, то в баню нас водили на «Водоканал». Хорошая погода, небо голубое, листья на осенних деревьях красивые-красивые. Рота строем, повзводно, покидает расположение и идёт в баню. За воротами училища поворот направо, до угла и далее по улице Красина, по брусчатке мостовой шагом марш. Башмаки глухо стучат, настроение хорошее, здоровья, хоть отбавляй. Под рукой нехитрый скарб: смена белья, полотенце, мыло, мочалка. Идём, по сторонам глазеем. За забором училища всё интересно, на людей поглазеть, себя показать. Завидев красивую девушку или группу девчат, старшина от нечего делать командует: «Р-о-о-т-а-а!». И вся сотня авиаторов переходит на строевой шаг, рубя каблуками ботинок брусчатку мостовой. Девушка смущается, краснеет, а у нас рты до ушей. А можно пойти «паровозиком», тогда ритм шагов чуть меняется, издалека это чем-то напоминает слаженный ход поезда.
Ну сама баня – это понятно. Надо побывать в парной, потом быстро намылиться, залезть под струю душа, простирнуть носки, трусы, майку, ополоснуться, вылезти в предбанник, переодеться во всё чистое, что принёс с собой и успеть в вестибюле бани попить вкуснейшего лимонада из буфета. Или мне кажется, или оно так и есть на самом деле, но вкуснее этого лимонада я ничего не пробовал. Сколько лет, потом, после училищной жизни, я ни пробовал всяких лимонадов – всё не то! А после бани, всё, что перестирал, надо развесить в сушилке, чтобы высохло, а потом убрать в чемодан и в каптёрку. А в зимнее или холодное время года сушилка превращается ещё и в курилку. Поэтому, всё, что в ней сушится, ещё и обкуривается, приобретая не убиваемый запах. Когда я приехал в свой первый отпуск и открыл чемодан, мама чуть в обморок не упала: «Сына, ты же не куришь, но эти майки, носки и трусы – как переносная газовая камера! Это же угореть можно, как же вы там живёте?!». Нормально, мама, живём. Это моё училище, я сам выбрал эту дорогу, и она мне нравится.
Когда перешли на второй курс, перебрались из Кременчуга на аэродром Большая Кохновка, распорядок остался прежним. Среда – банный день. Только уже никаких походов строем. Нас стали возить в баню на училищном автобусе «ЛиАЗ», жёлто-горчичного цвета. Не вся рота, кто в карауле, кто в наряде, но человек 100-110 в автобус помещалось. Все норовят заскочить в автобус первыми, чтобы плюхнуться на сидения. Поэтому в дверях автобуса лёгкая свалка, сопровождаемая истерическими криками водилы: «Придурки, двери снесёте!». Кто-то едет в баню сидя, но большинство народа стоит. А постоять в автобусе спокойно минут пятнадцать, это выше человеческих сил. И вот, начинается: на передней площадке все резко присели, а на задней все резко встали, после нескольких таких приседаний-вставаний автобус входит в резонанс и начинает, как ненормальный, подпрыгивать на дороге, раскачиваясь, задирая то передок, то задок машины. Водитель сначала пугался, матюкался, орал: «Автобус сломаете!», да и во время прыжков машина не очень слушается руля. Но потом шофёр приспособился нас возить: начинается раскачка, он бьёт по тормозам, мы валимся друг на друга, ритм сбивается и автобус, резко набирая скорость, опять идёт ровно. Наверно все кременчугские водители знали, если со стороны Большой Кохновки в сторону Кременчуга едет придурошный автобус, который время от времени прыгает, как кенгуру, то тормозит, то разгоняется, а над лобовым стеклом у него надпись «КЛУГА» и аэрофлотовская «курица», то лучше от него держаться подальше, это в авиационной школе придурков банный день.
На втором курсе нас возили в баню, которая находится где-то в переулках, позади Дворца культуры автозавода «КрАЗ». Баня, как баня, всё то же самое. Только это уже второй курс обучения, это вам не какие-нибудь сопливые салаги, и уже вместо лимонада хочется пива. Пиво в бане продавали, кстати, отменное пиво. А после баньки, по кружке пивка, пока ждёшь автобус ехать обратно на аэродром – самое то! Главное, чист, вымыт, вокруг друзья-приятели, пива попил, что ещё надо человеку?!
* * *
«Сегодня праздник у девчат, сегодня будут танцы…», - была такая хорошая советская песня. Вот и в жизни было всё, как в песне.
Начало лета 1978 года, до выпуска из училища осталось чуть меньше четырёх месяцев. Второй курс училища, родной аэродром Большая Кохновка. Мы все такие, прям лётчики-лётчики. А как же, позади освоенный огромный объём наук, наземная подготовка, парашютные прыжки, первый самостоятельный вылет, куча нарядов и караулов, уже позади много полётов учебных и самостоятельных, впереди просматривается ясная перспектива, уже прикидываешь, куда поехать работать после окончания училища. В общем, всё нормально, всё налажено, идёт своим привычным чередом. Но чего-то не хватает для полноты радости наслаждения жизнью.
А вот и она, радость. Старшина роты Толик Григорьев говорит: «Саня, в субботу, в 19-00 у нас будут танцы, понял?». А чего тут не понять. В субботу, такого-то июня, у нас на аэродроме Большая Кохновка, вечером на плацу, прямо перед столовой, между казармой и УЛО будет большой бал.
Дальше до боли знакомая процедура. Берёшь три листа ватмана, краски, кисти и пишешь большими разноцветными буквами, чтобы издалека было видно и хорошо бросалось в глаза, три одинаковых текста: «В субботу, ….-го июня на аэродроме Большая Кохновка состоятся танцы. Начало в 19-00. Автобусы от училища и обратно по окончанию танцев, будут предоставлены. Добро пожаловать!!!». Намалевал, взял у старшины увольнительную и поехал в город. Один плакат прилепил возле вокзала, другой – возле базара, а третий – возле училища. Кому надо, те увидят! С чувством исполненного долга, малость погуляв по городу, выпив кружечку пивка, покатил обратно на аэродром.
У замполита при виде этих плакатов и от неизбежности этого мероприятия сразу и надолго начинает портиться настроение. У кого-кого, а у него головной боли будет, хоть отбавляй!
В городе начинается, пока ещё не видимое постороннему глазу, волнение. Это вам похлеще, чем первый выезд Наташи Ростовой на бал. Все мамаши города Кременчуга и его окрестностей знают, что танцы на аэродроме Большая Кохновка, это вам не какое-то дворянское собрание. Во-первых, кавалеры, а возможно и будущие зятья, ребята видные, вот-вот окончат свою авиационную бурсу и станут лётчиками. А это, престижная работа, хорошая зарплата, поэтому дочурку, если она ещё конечно слушается маму, надо обязательно на танцы отпустить. А те, кто не слушается маму, те и сами приедут. А там глядишь – у дочки судьба сложится, её же замуж надо выдавать, потом внуки, даст бог пойдут, в семье кормилец появится. В общем, кому танцы, а кому и серьёзное дело.
И вот наступила долгожданная суббота. Все флаги в гости к нам! В назначенное время, через резервный КПП (позади угла казармы) прикатили два наших «ЛиАЗа». Нарядные девушки, прямо целая клумба радости и прелести, чинно ступая, выходят из-за угла столовой и прямо на плац. А мы все тут, как тут. Ждём-с! Если кто в субботу и попёрся в увольнение, то к началу танцев будет на аэродроме, как штык. Либо сам вернётся из увольнения, либо ещё даму с собой приведёт.
Я уже говорил, что музыканты у нас свои. Умельцы на все руки: бас-гитара, ударник, соло, пианино ещё это – электронное. Весь ансамбль располагается на крылечке столовой, огромные колонки по бокам от крылечка. Наши могут играть «усё». Это какая-то дикая смесь из «Самоцветов», «Битлз», «Песняров» и ещё чёрт знает чего. Как говорится: «Ну, могЕм!!!». Мелодии и ритмы советской и зарубежной эстрады. Солнце клонится к западу, скрываясь за казармой, воздух благоухает запахами цветов с клумб, ароматом трав аэродрома, духами и косметикой приглашённых дам.
И-и-и, поехали! Начинается первая часть «марлезонского балета». Кавалеры приглашают дам. Музыканты стараются во всю, весь плац заполнен танцующими. Красота!!! Время летит, как пуля. Счастливые часов не наблюдают. Плавные «медляки» (медленные танцы) сменяются чёткими ритмами нашей и не нашей эстрады. Пока музыканты делают перерыв-перекур, кавалеры и дамы (кто курит) тоже перекуривают. Может мне кажется, но тогда курящих девиц было много меньше.
На аэродром опускается тёплая благоуханная ночь июньской Украины. На небе крупные звёзды, стрёкот сверчков из кустов заглушается музыкой из колонок. Плац освещён светом из окон столовой и двумя фонарями на углах казармы.
Замполит начинает всё больше нервничать. На плацу куча молодых разгорячённых тел обоего пола и достаточной половой зрелости. А тут музыка, ароматы лета и ночь. Некоторые парочки норовят уединиться, благо рядом с плацом за кустами под уютной сенью деревьев расположены беседки для разбора полётов. Это беседки лётных групп самолётов АН-2, наши – вертолётные, дальше за караулкой. У каждой лётной группы своя беседка, этакий навес, под ним стол, по бокам две длинные скамейки, во главе стола – отдельное место для пилота-инструктора, а рядом небольшая песочница, где будущие лётчики играют в самолётики, изображая аэродром. Каждая беседка отделена от другой рядами аккуратно постриженных кустов. Ночь, темнота, беседка – короче, идеальное место для поцелуев.
Замполит начеку. Он шастает через кусты между беседками, как дурной лось по лесу, норовя поломать весь кайф. Ну работа такая у человека. Кое-кто норовит утащить из каптёрки шинель, чтобы даме не так жёстко было сидеть на траве или, чтобы она не испачкала платье этой травой. Причём норовят взять шинель не свою (она подписана хлоркой), а товарища. Из-за кустов доносится музыка, ночные птички поют, цикады заходятся, звёзды светят. Бедный замполит «Сом»! Его перемещения становятся хаотичными. Только в одном месте потушил пожар, как уже тлеет в другом.
А тебе всего девятнадцать лет, ты посреди плаца, среди множества танцующих пар и вцепился в девушку, как в «ручку» вертолёта, и хочется, чтобы этот вечер никогда не кончался. Отцы-командиры уже несколько раз пытались остановить танцы, но присутствующие требуют продолжения банкета. Замполит уже охрип, у него сегодня выдался трудный день.
Но всё когда-нибудь кончается. Умолк уставший ансамбль, уже получены прощальные поцелуи, уже назначены будущие свидания, девушки погрузились в автобусы и машины, тихо урча, выехали за ворота КПП. Ещё разгорячённые молодые лётчики успокаиваются, покуривая перед вечерней поверкой. Надо же нашим начальникам пересчитать нас по головам. Поверка сегодня много позже обычного. Хороший был вечер, просто чудо! Завтра замполит будет трясти перед строем шинелями, которые он нашёл в кустах. Будет читать фамилии на шинелях, и зудеть, как осенняя муха. Но это будет только завтра. А пока, перед сном, народ будет делиться впечатлениями и, засыпая, ждать новых танцев, если они будут. А они обязательно будут, вы уж мне поверьте.
* * *
У курсанта не должно быть ни единой минуточки свободного времени, кроме личного часа (это написать письмо родным, подшить воротничок, пришить пуговицу, чего-нибудь погладить). Чтобы в его светлую голову не взбрело что-нибудь этакое. «Два курсанта и лопата заменяют экскаватор». Видимо эти две изумительные концепции крепко сидели в головах начальников нашей церковно-приходской школы с авиационным уклоном, именуемой лётным училищем гражданской авиации. Может им не давали покоя мысли о великом педагоге Макаренко, а может какие-то бартерно-хозяйственные интересы с городскими властями. Я не знаю. Но, помимо обычной учёбы и службы (это на первом курса) в виде нарядов, караулов, имелся ещё чудный набор хозработ. Всё, как в кино: «Песчаный карьер – два человека! Стройка – два человека! Ликёро-водочный завод…». Стоп! Вот этого не было. Овощная база, мясокомбинат, колхоз, стройка – это пожалуйста. А вот ликёро-водочный…, нет уж, увольте, чего низзя, того низзя! У нас не мелочились. Чего там, два человека! Посылать на работу, так уж целую роту. Это уже солидно. Иногда это «удовольствие» прилетало вместо увольнения.
Все переоделись в робу и шагом марш, если недалеко. Или на автобусе, если на другой конец города или за город, в близлежащий совхоз или колхоз. Какой только урожай мы в этих колхозах-совхозах не убирали: картошку, свеклу, морковь, капусту, яблоки, клубнику. Курсант может съесть очень много даров садов и полей, тем более на халяву. Овощная база – место, знакомое до боли. То перебирать, то перегружать, то разгружать.
Единственное место, где кормят от пуза – это мясокомбинат. Правда, лучше не смотреть, как делают колбасу. Потом, точно её есть не сможешь. Если нужны деньги, можно договориться со старшиной, взять увольнительную, сгонять с друзьями на мясокомбинат, там отработаешь смену, и деньги сразу платят, по окончанию работы. Зато будет с чем в увольнение сходить, сводить девушку в кафе «Лакомка».
Один поход на мясокомбинат я запомнил на всю жизнь. Конец мая 1977 года, мы только что сдали один из экзаменов при переводе на второй курс. Сразу после экзамена команда всем переодеться в робу и весь взвод повезли на мясокомбинат. Сначала надо поработать, ну а потом, естественно, накормят. Май в том году был необычно жарким. Представляете, температура под тридцать градусов. Мы все в хлопчатобумажной робе, на голове береты, на ногах «гады». Привезли автобусом на мясокомбинат, завели через проходную и начали нам распределять фронт работ. Надо мясные туши из вагона-рефрижератора таскать в разделочный цех. Нет, конечно, не таскать, грузчики мясокомбината их зацепляют на крюк с роликом, и этот ролик катится по специальной направляющей от вагона в цех. Висят эти туши на роликах, а ты сразу по две туши, упираясь, толкаешь перед собой. И была ещё одна работёнка: в холодильнике надо ломом отколупывать субпродукты, грузить на тележки, толкать их к грузовому лифту и спускать вниз в цех. Нужны два человека. Самыми «хитрыми» оказались два комсомольца – я и Шура Касперович, по прозвищу «Каспар», наш комсорг. На улице под тридцать, дышать нечем, а тут волшебное слово – «холодильник». Мы оба быстро сообразили, что в холодильнике мы точно не упаримся. Насторожило то, что нам выдали фуфайки и по паре рукавиц. Здоровенная бабища-лифтёрша подняла нас в грузовом лифте на третий этаж этого холодильника, вручила два лома, тележку и повела по широкому коридору. Слева и справа большие двери-створки, как в гараже. На них надписи: «Морозильная камера № 28, 29, 30 и т. д.». Организм как-то насторожился. Баба открыла одну камеру, запустила нас с Каспаром внутрь и говорит: «Колупайте ломами комки субпродуктов, грузите на тележку и катайте к лифту. Всё понятно?!». И ушла. Я глянул на термометр в углу камеры и обомлел. Минус двадцать пять градусов. Холодильник то промышленный, а мы вообще в морозильной камере. Показал на термометр Каспару, тот отмахнулся, ерунда мол. Начали колупать, грузить на тележку. Лом тяжеленный, пока долбишь, вроде не холодно, но руки быстро устают, а чуть остановишься – холодина пробирает. Пот застывает, и фуфайка не помогает. На второй тележке я сказал Каспару, что мы сами тут скоро превратимся в субпродукты. На что комсорг высокомерно мне ответил: «А ты представь, что ты Павка Корчагин и в лютую стужу строишь Боярскую узкоколейку (это железная дорога от станции Боярка до Киева, а кто читал «Как закалялась сталь», тот вспомнит и Корчагина)». Представил, помогло ещё на одну тележку, потом чувствую, руки отваливаются и холод сковывает всё сильнее. Каспар, он помощнее меня, жировая прослойка поболее моей, у меня в те годы её вообще не было, но вижу, что и он выдыхается. Всё!!! Я сдался и поплёлся с тележкой к лифту. Сзади вопил Каспар: «Ты комсомолец, ты должен, какой пример ты подаёшь будущим поколениям!». Баба-лифтёр сказала: «Пока не нагрузите ещё столько же – не выпущу вниз!». Но у меня в руках был лом, и ей не понравилось выражение моего лица, тем более, следом приплёлся Каспар, такой же «жизнерадостный» и заиндевевший. Когда мы, трясущиеся как цуцики, выползли на горячее майское солнце, нам уже не хотелось ничего. Прижались друг к другу, как два пельменя из морозильника. Наши хлопцы посмеивались: «Откуда это вы такие отмороженные, из холодильника?». Именно оттуда. Потом стали меняться, пара работает в морозильнике, две тележки нагрузили и на солнышко, а остальные – туши таскают. Зато в столовой мясокомбината насыпают такие здоровенные порции борща, кладут туда столько мяса, что ложка стоит. И тётеньки-поварихи жалостливо смотрят из раздаточного окна, как мы уплетаем этот борщ, только за ушами трещит.
Развлечений, в смысле хозработ, в училище хватало. И крышу родной казармы в Кохновке смолить, и заливать раствором фундамент гаража позади штаба, копать канавы под кабель, ямы под столбы, красить и белить. Это просто восторг какой-то! Зато два года пролетели, как один день.
* * *
Но все эти хозработы, наряды, караулы, увольнения, самоподготовки, лекции – это всё только фон. Интересный, весёлый, порой не очень, но только фон. Главное – ПОЛЁТЫ! Учебные полёты, именно ради них и терпишь недосыпание, недоедание, всю эту шагистику строем, лишь бы только добраться, дожить до полётов. До того благословенного момента, когда ты окажешься в кабине вертолёта. Этого мгновения ждёшь и с радостью, и с опаской. А ну, как не примет тебя небо, не твоё это – летать. И ни к чему все эти «пятёрки» по теоретическим дисциплинам, если то, ради чего ты поступал в училище, окажется не по зубам. Да, прошёл медкомиссию, прошёл психотбор, прыгнул с парашютом, вызубрил этот двигатель, вертолёт, самолётовождение – а не дано тебе почувствовать машину, ощутит вкус неба и понять – это твоя работа, твоё призвание, твоё ремесло.
Я уже писал, как происходит знакомство с вертолётом, как тебя учат правильно забираться в кабину, как восхитительно пахнет в кабине вертолёта, какие ощущения от первого движения упругой «ручкой». Как ты с замиранием сердца ловишь ответную реакцию машины на твоё первое, пока ещё робкое движение. Ты сделал пока ещё только первый, малюсенький шажок в освоении своего волшебного ремесла. Начинаются учебные полёты, начинается волшебство.
Полёты в первую смену, то есть с самого утра. Стартовая команда покатила на лётное поле готовить старт. Из белых полотнищ выкладывается посадочное «Т». Огромная белая буква, как самолёт, садящийся против ветра. Ведь старт и разбивается строго против ветра. Слева и справа от «Т» отмечается по пять ворот в одну линию. Ворота, это пара белых флажков, отмечающих место посадки вертолёта. За этой линией организовывается квадрат. Машина «ЗиЛ-130» в красно-белую шашечку, где сидит комэск с радиостанцией, руководящий всеми этими полётами. Притаскивают на буксире безмоторный автобус, такой же красно-белый, ставятся квадратом скамейки, где будут дожидаться своей очереди летающие в этот день курсанты. Здесь же с нами медсестра Галина Макаровна. За столом хронометража сидят курсанты, которые ведут плановую таблицу. Полосатый «колдун» (такой конус, показывающий направление ветра), динамик на стенке будки «ЗиЛа». В верхней части этой будки виден застеклённый скворечник и комэск с микрофоном, а в открытую дверь будки видны ноги комэска, ёрзающие от впечатлений. Кому первому летать, тот взлетает прямо со стоянки и, выполнив полёт по кругу, заходит в посадочные ворота. Остальных везут на старт в бортовой машине. Эта же машина поедет за «стартовым» завтраком в самый разгар лётной смены.
Солнце только взошло, оно ещё низко над горизонтом, аэродром Большая Кохновка оживает. Между стоянками снуёт топливозаправщик, копошатся у вертолётов авиатехники. Мы базируемся на аэродроме вместе с самолётами АН-2. Вон они, порулили гуськом на старт, забрав на борт своих курсантов, взлетели один за другим и почесали на свой аэродром Козельщина, чтобы нам не мешать. К обеду заявятся так же, гуськом, чтобы к полётам приступила вторая смена. А весь аэродром заняли мы, вертолёты МИ-4 и КА-26. У «Камовцев» свой старт, у нас свой. Мы работаем правым кругом, они – левым. Аэродром большой, места всем хватит. Но до полётов по кругам ещё надо научиться висеть на вертолёте в воротах неподвижно, на постоянной высоте. Ознакомительный полёт по кругу уже у всех был, теперь каждый будет стараться освоить норовистую машину на режиме висения. Понемногу, по чуть-чуть. Для первого раза и десяти минут достаточно. Забавно смотреть со стороны на эти потуги. Вертолёты болтаются в воротах, как цветочек в проруби, задирая то нос, то хвост, елозя из стороны в сторону, прыгая по высоте. Забавно смотреть со стороны, а когда сам окажешься в кабине, вцепишься мёртвой хваткой в «ручку», из-под наушников пот течёт, язык высунут от старания и в наушниках слышен успокаивающий голос пилота-инструктора: «Мягче, мягче, не дёргай «ручку», смотри, она сама висит, ну передохни минутку, бери управление, вот видишь, уже лучше…».
И постепенно, по мере обучения курсантов, вертолёты успокаиваются в воротах, и глядишь, уже несколько машин висят в ряд почти спокойно, слегка покачиваясь, и только копоть из выхлопных патрубков летит вниз на зелёную траву аэродрома, оставляя выжженные проплешины пожелтевшей травы.
Полёты по «кругу», прямоугольному маршруту – коробочке на высоте 200 метров. Первый разворот, второй – это ширина прямоугольника, третий разворот – это длина и самый главный – четвёртый разворот, из которого ты выходишь в створ своих посадочных ворот. Именно начало четвёртого разворота определяет правильность расчёта на посадку. И замечания инструктора: «А чего это скорость гуляет, а за высотой кто смотреть будет, что это за разворот, смотри, куда шарик уполз, чего ты так педалями шуруешь, балка хвостовая отвалится…».
После полётов в беседке лётной группы разбор с каждым, летавшим в этот день: «Какие ты ошибки допустил, а почему, куда надо смотреть на развороте, а ты куда смотрел…» и т.д. и т. п. А после записи замечаний в лётную книжку пилот-инструктор ставит оценку и подпись. Идёт сложнейшая, кропотливая работа. Мой инструктор Владимир Павлович Дубовик пытается из неотёсанного бревна сделать приемлемого авиационного «Буратину». Я до сих пор помню его лёгкую улыбку и руки, уверенно и мягко придерживающие правую «ручку».
И пошло, и поехало. Полёты в зону (зона – это участок воздушного пространства, имеющего границы по высоте и ширине, находящийся над определённым ориентиром). Там крутишь левые-правые виражи, с разными скоростями и кренами, выполняешь разгон – гашение скорости, восходящие и нисходящие спирали, авторотацию (режим самовращения несущего винта), ну это попозже. Вот так, по крупицам, от простого к сложному, и набирается своего, пока ещё куцего лётного опыта курсант.
А первый ночной полёт! Сначала висение в воротах, которые ты освещаешь посадочной фарой вертолёта, потом полёт по кругу, первый заход на огоньки рядом с флажками. Первый ночной полёт в зону. Высота 1200 метров, приборы в кабине светятся зеленоватым фосфорным светом, а за блистером видны окраины Кременчуга, улицы с редкими огнями фар ночных машин, цепочка фонарей вдоль улиц. Пилотажная зона номер один, над развилкой дорог на окраине села Песчанка, самая ближняя к Кременчугу. И отблеск луны в водах Днепра. «Чуден Днепр при тихой погоде…». Красота неописуемая. Восторг, от которого бьётся сердце – я лечу в ночном небе над родной землёй. На часах половина второго ночи, кто-то видит сладкие сны, а я лечу, лечу… Я сам этого хотел и у меня получается полёт.
Вся эскадрилья вылетела самостоятельно, кроме двоих. Я об этом уже говорил. Это страшно, когда от тебя уходит мечта. До сих пор помню их имена и лица, а ведь прошло уже почти сорок лет. Это именно то, о чём я говорил, когда упоминал о волнении и опаске, а вдруг ты ошибся, и не твоё это, вдруг небо не примет тебя.
Полёты на площадку, подобранную с воздуха. Конечно, никто из нас эти площадки специально не подбирал, их подобрали задолго до нас. Просто мы, как «Отче наш» знали, где они находятся. Мы уже выполняем самостоятельные полёты. В кабине вертолёта двое, на левом кресле я – за командира, на правом кресле – второй пилот, такой же «воздухоплаватель» из моей лётной группы. Чешешь на высоте 50 метров над полями и лесопосадками к этой самой «подобранной» площадке. На ней нет никаких флажков, ворот, ветроуказателей. Надо сделать десять посадок и десять маленьких «кругов». Ну, это же рутина, нам уже скучно просто так по «кругам» летать, мы уже такие «асы», что аж самим страшно! Тем более до выпуска два месяца осталось! Чего мы просто так будем воздух утюжить? В-о-о-н на поле коровы пасутся, а давай их вертолётом малость погоняем. Сказано – сделано! Коровы в рассыпную, нам весело. Пастух оказался глазастым и грамотным. Через два дня, на полётах, зовёт в свой командный пункт, на этот «ЗиЛок» комэск и зачитывает бумагу: «…такого то числа, время 10 часов 45 минут, на поле в районе села Песчанка вертолёт бортовой номер СССР-35221, типа «хулюганил», просю принять меры…». Комэск посмотрел листы хронометража за два дня назад и «ласково», с лёгким отеческим матерком, вставил «дыню» пилоту-инструктору, нам двоим «дыни» достались побольше. Вердикт: чтобы я этих двух м…даков на старте десять дней не видел, пусть идут на базу ГСМ ёмкость для топлива серебрянкой красить. Красота, люди летают, а мы резервуары красим, повышаем, так сказать, квалификацию.
Полёты по замкнутому маршруту. Это песня. Уже не просто вокруг лётного поля носиться. Это уже полёт, так полёт. Конечно, не как Чкалов и Громов через полюс в Америку, но где-то близко. Аж на целых 170 километров полёт! Сначала нужно пролететь этот маршрут с инструктором, а потом уже сам, со вторым пилотом. Маршрут подбирали наши инструкторы и штурман лётного отряда. Ориентиры идеальные, поэтому промахнуться трудно. Взлетел, развернулся на курс отхода, залез на 400 метров, пересёк реку Псёл, и через какое-то число километров первый поворотный – село Михайлики. В центре села круглый ставок (озеро), а рядом «П»-образная белая школа. Поворачиваешь вправо, почти под 90 градусов, идёшь на юг, а на горизонте село Бутенки. Восемь зеленоватых кубиков элеватора возле железной дороги. Мы проходим точно посередине, четыре слева, четыре справа, а дальше на горизонте, возле самого Днепра, 13 высоченных пирамидальных тополей (увидел, посчитал пальцем). Перед ними развернулся вправо и вдоль берега Днепра до самого карьера, возле городка Комсомольский. Эту огромную ямищу не увидит только слепой. А за карьером видна река Псёл, впадающая в Днепр, а за ней и родной аэродром, с которого ты взлетел полтора часа назад. Перед таким полётом строгий инструктаж: «Если потерялись на левом берегу Днепра – курс 210 градусов и выход на реку. Если потерялись на правом берегу – курс 30 градусов и выход на реку».
-«Товарищ командир, а если я не знаю, на каком берегу реки я потерялся?!». Многозначительная пауза, а потом: «Таким идиотам, лучше вообще к вертолёту не подходить!».
Мы сидим на скамейках и смотрим, как Шура Македонский (фамилия такая у него), по прозвищу «Макена» идёт к вертолёту перед вылетом по замкнутому маршруту. Шура проходит рядом с нами, вид – загляденье! Наглаженный комбинезон, на голове белый подшлемник, возле правой ноги планшет с полётными картами. Планшет для форсу болтается чуть не у самой травы. Серёга Мельник, наш шутник, говорит, чтобы «Макена» слышал: «Сбегать что ли на локатор, попросить, чтобы включили, а то потеряется товарищ Македонский, что нам его – возле самой Полтавы искать!». Шура улыбается, смотрит на нас и говорит: «Запустить бы в вас чем-нибудь тяжёлым, да под рукой ничего подходящего нет».
И апофеоз учебных полётов. Полёты в действующий аэропорт гражданской авиации. Мы летали в Полтаву и Кривой Рог. Я один раз слетал в Полтаву (в составе группы вертолётов) и два раза в Кривой Рог (полёт одиночной машины). Кривой Рог, мой родной город. Ну как же не слетать, да ещё на родину. В аэропорты летаешь только с пилотом-инструктором. Особенно запомнился второй полёт домой в Кривой Рог. После обеда в пятницу мы улетели туда, я остался дома на субботу-воскресенье. А в понедельник в 10 утра вылет обратно в Кременчуг. Спасибо пилоту-инструктору, он уговорил комэска, тот снизошёл и выписал увольнительную аж на целых два дня (субботу-воскресенье). Накануне пятницы я выпросил у старшины увольнительную на пару часов, рванул в город на переговорный пункт, дозвонился до пары своих девчонок-одноклассниц, кто был в городе, предупредил, что прилечу.
Сидишь в кабине, брюки наглажены, рубашка тоже, на плечах погончики курсантские, галстук на шее, туфли неимоверно блестят. С собой только маленький «дипломат». Летим, я веду машину, инструктор расслабился на правом сидении. На горизонте показались дымы из заводских труб Кривого Рога, этакое бурое пятно. Подходим с севера, заход на старый аэродром «Смычка» на краю города (сейчас его уже давно нет). Заходим против ветра на перрон, поближе к штакетнику-ограде. Краем глаза вижу своих одноклассниц. Левый блистер-дверь сдвинут, я картинно сажаю вертолёт, чуть не высунувшись в проём. Инструктор шутливо бурчит: «Ты мне ещё вывались из кабины на перрон!». И подёргал за привязные ремни, проверяя. Сели, выключились, получил замечания, слез по борту вертолёта, забрал «дипломат» и фуражку из грузовой кабины вертолёта и пошёл к ожидающим девчатам. Ощущения не передаваемые!!!
Как была рада мама этому неожиданному свиданию, хотя и бурчала, что маме то не позвонил. В понедельник меня провожали. Мы приехали на автобусе номер 62, он ходил из центра в аэропорт. Вскоре подлетел из Кременчуга наш вертолёт, я попрощался с друзьями и девушками. Мы с инструктором сходили в аэропорт, приняли решение на вылет, и на глазах у одноклассников я запустился, завис, взлетел и повёл машину на север, в Кременчуг. В пятницу я привёл вертолёт в Кривой Рог, а другой курсант увёл его обратно в Кременчуг. А в понедельник – наоборот: один привёл борт из Кременчуга в Кривой Рог, а я – обратно, на базу. Пока летели в училище, инструктор слегка подначивал: «Ты смотри, на радостях мимо Кохновки не прошелести».
Вот так долетали и доучились до выпускных государственных экзаменов. Экзамен по технике пилотирования мы сдавали пилотам Ярославского авиаотряда. Мне попался такой доброжелательный, спокойный мужик. Проверка стандартная: висение, полёт по кругу, полёт в пилотажную зону, а там обычный набор – виражи, спирали, разгон-гашение скорости, авторотация и выход на аэродром. Дело было ближе к полудню, сверху солнышко светит, в небе какая-то дымка, видно только под собой. Но я хорошо знаю местность и вижу, что мы точно над центром пилотажной зоны на высоте 1200 метров. Проверяющий спросил: «Где аэродром?». Я отвечаю: «Вот с этим курсом, удаление такое-то». Он усмехнулся: «Ну, выводи, выведешь точно, поставлю «пять». Со снижением вышли точно к четвёртому развороту, запросил посадку, сел аккуратно, в свои ворота, выключился. Экзаменатор сказал: «Замечаний нет, поздравляю, оценка «пять», летай – лётчик!». На том и закончились курсантские полёты в училище. Впереди были госэкзамены по экономике гражданской авиации, самолётовождению и аэродинамике. Всё успешно сдали, преодолели. Я умудрился окончить училище с красным дипломом. А потом было торжественное собрание с вручением дипломов, пилотских свидетельств, офицерских удостоверений и выдачей подъёмных. Мы все такие нарядные, в новеньких кителях, с необмятыми погонами на плечах, наглаженных брюках и в новых фуражках. Осталась на память групповая фотография, где вся эскадрилья у подножия памятника Ленину, на площади возле гостиницы «Кремень».
И был прощальный банкет. Наша группа гуляла в ресторане «Украина», что в торговом центре на улице Ленина. Славно погуляли, вручили подарки нашему пилоту-инструктору, нашему авиатехнику, они почти все полтора года возились с нами, ставя на крыло. Низкий поклон им за это. Попили, пообнимались и на следующий день разъехались. И каждый пошёл своей дорогой. Остались только старые фотографии. Я добрался на междугородном автобусе в родной Кривой Рог (пять часов езды с остановками), и наконец-то предстал перед мамулей. Весь такой из себя лётчик с красным дипломом и новеньким пилотским свидетельством. Мама пожалела: «Бедная деточка, от этой учёбы ты побледнел, как тебе этот диплом достался». Не будешь же маме объяснять, что «деточка» бледный не от учёбы, а от вчерашнего банкета малость не отошёл.
Последний раз я был в училище в конце мая 1979 года, когда оформлял документы по окончанию переучивания на вертолёт МИ-6. Всё оформил, походил по училищу, посмотрел, повспоминал, повздыхал, вышел за ворота КПП и оглянулся. Всё, ворота училища закрылись для меня навсегда. Улетай, лётчик!
А кажется, будто и не было этих сорока лет. Всё пролетело, как один миг. И будто я снова, восемнадцатилетний курсант второго курса, иду по росистой траве аэродрома к своему вертолёту, который через несколько минут сделает для меня настоящее и самое главное чудо моей жизни – поднимет меня в небо моей мечты!
