Время мы ощущаем тогда, когда уходят близкие нам люди, с которыми мы долго общались и свыклись, что они – частица нашего мира. Владимир Цыбин был как раз тем человеком, который и стал неотъемлемой частицей моего мира в последние двадцать лет.
Познакомились мы с ним в стенах Литературного института, в котором он проработал больше 27 лет своей жизни и умер, получив незадолго до этого звание профессора кафедры литературного мастерства. Для него было внове стать профессором, в глубине души он радовался этому, но в то же время говорил, что профессорской зарплаты ему на жизнь не хватает. И это была жестокая правда времени. Поэтому он вынужден был постоянно увеличивать часы своей педагогической нагрузки, чтоб как-то свести концы с концами, подрабатывать в тех газетах, где еще платили. И все же не бросал писать. В своей автобиографии, опубликованной в сборнике Литинститута в 2000 году, он написал скорее от отчаяния, чем к слову: «Пишу стихи, прозу, критику доныне, невзирая на поганое время насильственного одичания».
1981 год. Стояло жаркое лето. Дворик Литинститута был набит желающими приобщиться к веселому званию студента творческого вуза. Тогда Литинститут принадлежал еще Союзу писателей СССР и в нем действовали свои законы. Во главе его стоял Владимир Федорович Пименов.
Оценка за творческий конкурс – 5. Однако в семинар Владимира Цыбина конкурс был самым высоким. Собралось огромное количество рукописей. Естественно, я узнал все это нелегально от работника приемной комиссии, соруководителя поэтического семинара Владимира Милькова. Он меня и познакомил с Владимиром Дмитриевичем Цыбиным. Что такое отличная оценка по творчеству в то время я не знал. Но у нас (как стало известно потом) в числе претендентов таких было трое. Одного из них, Ваню (фамилию не помню) из Ростова, завалили на первом же экзамене. Цыбина в начале вступительных экзаменов не было – он что-то писал на даче. Ко второму экзамену он объявился и первым
делом пошел узнавать в приемную комиссию, как сдают его отличники. Потере он огорчился. Что он им говорил мне неведомо, но комиссия стала интересоваться ходом моих экзаменов.
Две пятерки и две четверки поубавили мои радости. У меня на глазах многие окончили экзамены на «отлично», и я уже повесил было уши. Сижу в совершенно подавленном состоянии, и вдруг во дворе Литинститута появляется Цыбин. Как обычно, он идет в окружении страждущих стихотворцев, которые стараются ему что-то всучить, озадачить очередной просьбой. И тут он увидел меня, сидящего с совершенно постной мордой. Он оглянулся на своих спутников и сказал: «Подождите!» Подошел ко мне и спросил: «Володя, ты что... завалил?» – «Что-то вроде этого», – ответил я уныло. «Что
значит вроде этого? Два?..» – «Нет, четыре?» Цыбин преобразился на глазах – напряжение спало, и он улыбнулся своей добродушной улыбкой: «Ну, старик, и ты еще не пьяный?»
Я начал лопотать что-то вроде того, что многие сдали на «отлично», а у меня вот и четверки... Он перебил:
– Я тебя взял в свой семинар. Ты сдал не на двойки общеобразовательные предметы – иди радуйся, только не напивайся, ну, а уж если напьешься, не появляйся в таком виде на территории института. У нас в этом плане строго: ректор Пименов за это сразу выгоняет. – И он, крепко пожав мне руку, вернулся к своим невольным спутникам.
Я стоял как ошарашенный. Надо же! Цыбин до того видел меня всего два раза. Запомнил, как зовут, и меня запомнил, узнал в толпе. И главное, предупредил вовремя. В те времена при ректоре Пименове был неписаный закон: кого-то из поступивших и на радостях напившихся выгоняли.
Цыбин принимал не по общим оценкам, он принимал к себе в семинар того, кого хотел учить. Мне помнится один такой случай. На первых занятиях несколько настойчивых девушек-отличниц попытались заявить свои права на места в семинаре, якобы занятые незаконно недобравшими баллов. Естественно, в списках их не было. Перед тем как прийти в сентябре на занятия, они умудрились написать жалобу в Министерство просвещения СССР, и жалоба пришла в институт. Они пришли воспитывать Цыбина. В те теперь уже давние времена институт не подчинялся Минпросу. Владимир Дмитриевич, увидев непринятых жалобщиков, тут же попросил их покинуть аудиторию и объяснил им, что их пятерки его не интересуют. Он еще бы мог рассмотреть их просьбы в личном обращении к нему, если бы они смогли предоставить более талантливые рукописи; жалобщики, подчеркнул он, как правило, не бывают поэтами. И простился с «отличницами» навсегда.
Это была принципиальная позиция. За свою жизнь Цыбин помог многим, но он неутомимо искал таланты и радовался, когда ему удавалось их отыскать. Через много-много лет после окончания института я как-то разговаривал с Цыбиным и спросил его: «В литературе сегодня из нашего семинара никого не осталось, кроме меня, все занялись своими делами. Вы считаете это неудачей?» Цыбин ответил спокойнее «Наоборот, это очень хорошо, когда время хоть кого-то выносит на поверхность. Ведь состоявшийся поэт – это редкая удача, бывают случаи, что и никого из семинара не остается, не выдерживают напряженной работы сердца!» Как просто и мудро сказал о сердце.
Вообще он был не только поэтом и учителем, но и крупным, до сих пор недооцененным мыслителем. Он учил видеть образы, чувствовать образы, уметь входить в образы и жить сердцем, потому что поэзия – это состояние души. Если была в стихах поэзия, он прощал любые прегрешения. Он не раз повторял: «Не бойтесь писать плохо, бойтесь писать гладко, потому что кто пишет плохо, когда-нибудь сумеет писать хорошо, но кто пишет гладко – никогда. Мастерство – заставить форму служить произведению, творчество же – преодоление формы. Этим и отличается мастер от подлинного таланта».
Продолжение здесь
Project: Moloko Author: Полушин Владимир
Книга "Мы всё ещё русские" здесь и здесь