Как известно, постмодернизм смело использует отсылки на литературные произведения, транформируя и насыщая их новыми смыслами.
Так и заглавие романа "Авиатор" указывает на одноименное стихотворение, которое различными способами вводится и обыгрывается Е. Г. Водолазкиным в тексте.
Во-первых, здесь мы находим прямое цитирование некоторых четверостиший, а также их осмысление главным героем («Все мы здесь как бы придавлены, вот оно что. А в небе – там все по-другому»).
Во-вторых, некоторые фрагменты романа почти дословно воспроизводят блоковские строки (ср. «рука мертвее рычага» - «неестественно вывернутая рука», «в колеблющемся зное» - «в переливах расплавленного воздуха»).
В-третьих, весь сюжет романа строится с опорой на данное стихотворение, а один из фрагментов текста (последнее посещение Комендантского аэродрома Иннокентия с отцом) как бы описывает катастрофу с точки зрения тех, кто остался на земле и мог лишь наблюдать за гибелью авиатора.
Обратимся к произведению А. Блока, чтобы проследить, как идея, заложенная в нем, развивается и переосмысляется Е. Г. Водолазкиным в «Авиаторе».
Летун отпущен на свободу.
Качнув две лопасти свои,
Как чудище морское в воду,
Скользнул в воздушные струи.
Его винты поют, как струны...
Смотри: недрогнувший пилот
К слепому солнцу над трибуной
Стремит свой винтовой полет...
Уж в вышине недостижимой
Сияет двигателя медь...
Там, еле слышный и незримый,
Пропеллер продолжает петь...
Потом - напрасно ищет око:
На небе не найдешь следа:
В бинокле, вскинутом высоко,
Лишь воздух - ясный, как вода...
А здесь, в колеблющемся зное,
В курящейся над лугом мгле,
Ангары, люди, все земное -
Как бы придавлено к земле...
Но снова в золотом тумане
Как будто неземной аккорд...
Он близок, миг рукоплесканий
И жалкий мировой рекорд!
Все ниже спуск винтообразный,
Все круче лопастей извив,
И вдруг... нелепый, безобразный
В однообразьи перерыв...
И зверь с умолкшими винтами
Повис пугающим углом...
Ищи отцветшими глазами
Опоры в воздухе... пустом!
Уж поздно: на траве равнины
Крыла измятая дуга...
В сплетеньи проволок машины
Рука - мертвее рычага...
Зачем ты в небе был, отважный,
В свой первый и последний раз?
Чтоб львице светской и продажной
Поднять к тебе фиалки глаз?
Или восторг самозабвенья
Губительный изведал ты,
Безумно возалкал паденья
И сам остановил винты?
Иль отравил твой мозг несчастный
Грядущих войн ужасный вид:
Ночной летун, во мгле ненастной
Земле несущий динамит?»
1910 - январь 1912
В стихотворении противопоставлены два пространства: земля и небо. Создается антитеза, в большей степени характерная для романтизма. Так, с землей связано ощущение стесненности, сдавленности, освободиться от которого стремится лирический герой. Он отрешен от земных дел, от суеты: люди, наблюдающие за полетом, с огромной высоты кажутся ему придавленными к земле, мировой рекорд и рукоплескания жалкими и ненужными. Небеса же представляются авиатору местом, где можно обрести свободу и познать гармонию, воплощенную в «неземном аккорде», который способен услышать только он один. Однако весь трагизм положения героя заключается в том, что ни над землей, в абсолютном одиночестве, ни внизу, среди людей, ему не находится места.
В трех финальных четверостишиях поэт пытается понять причины, которые заставили авиатора подняться ввысь. Желание завоевать женское внимание кажется маловероятным, ведь, как мы отметили выше, герой с презрением относится к толпе. «Восторг самозабвенья» здесь сродни дионисийским мотивам безумия, буйства, которые восходят к ницшеанской концепции «Рождения трагедии из духа музыки». Как отмечает В. В. Мароши, данный труд известного философа оказал сильное влияние на формирование неомифологии авиатора в отечественной литературе XX в.
Исследователь выделяет несколько основных мотивов Ницше, которые могут быть отнесены к летчику. Под дионисийскими мотивами, обозначенными В. В. Мароши, нас в наибольшей степени интересуют следующие: во-первых, это мотивы тотального восторга и ужаса («Если к этому ужасу прибавить блаженный восторг, поднимающийся из недр человека и даже природы, когда наступает такое же нарушение ―principia individuation’s, то это даст нам понятие о сущности дионисического начала, более всего, пожалуй, нам доступного по аналогии опьянения»).
Во-вторых, мотив стихии, «предполагающий вовлеченность героя в различные природные процессы». Интересно в данном отношении то, как в стихотворении взаимодействуют вода и воздух («Как чудище морское в воду,/Скользнул в воздушные струи», «воздух – ясный, как вода»).
Очевидно, это две стихии, в которых человек издавна испытывает свои силы и с которыми пытается совладать. У А. Блока нет мотива борьбы и укрощения авиатором сил природы, он чувствует себя вольно, поднимаясь в небо. Происходит слияние человека и машины, что достигается с помощью лексики: слово «летун» имеет два значения, одно из которых указывает на летчика, а второе – кого-либо или что-либо, способное быстро перемещаться в воздухе. Части тела авиатора и конструкция аэроплана неразрывно связаны во время полета и только после крушения отделяются друг от друга, причем физическая оболочка человека обнаруживает свою хрупкость и несовершенство в сравнении с машиной («рука – мертвее рычага»).
В-третьих, важен мотив «принесения личного в жертву всеобщему («вихрем проносится пламенная жизнь дионисических безумцев»)». Отчасти это связано с «драматизмом падения хрупкого и неустойчивого аэроплана и возможной смерти авиатора. Последний все больше воспринимается как своеобразный ―смертник, обреченный на быструю и неизбежную гибель». А. Блок не осуждает людей, стремящихся покорять небо, и в целом не выступает против прогресса в области авиатехники, как многие современники.
Например, Л. Андреев, который высказывал мысль о том, что «воздушный полет в пределах нашей земной атмосферы ничего не изменит в нашем стремлении к бесконечному полету, и бесплодность его сделает его еще более мучительным. И вместо того, чтобы радоваться успехам воздухоплавания, как это делают мои современники, я предложил бы им серьезно задуматься, не лучше ли для человека полная неподвижность».
Или же А. Н. Толстой, писавший: «Человек один — пузырь построил и полетел. Подивился я; думаю, — что за дурак человек: неужели без пузыря он мало запутался; нет, ему надо еще пуще туману на себя нагнать. В самом деле: полетишь и поверишь, что все-то тебе известно и со всеми ты совладал. Как муха в стеклянной банке».
Своим произведением А. Блок скорее выражает беспокойство по поводу дальнейшего применения аэропланов, поэтому столь трагический оттенок приобретает последняя строфа, где автором выдвигается предположение о прозрении авиатора и его самоубийстве. И поэт не ошибся в своих предположениях, фактически предсказав появление миноносца «Летун», который в 1917 году входил в состав Красного Балтийского флота и принимал участие в военных действиях.
В целом стихотворение строится на метаморфозах, переходах одного качества в другое: величие полета обращается в ужас катастрофы, безумный восторг становится страхом перед убийством и войной, бесстрашный авиатор несет земле динамит и смерть. Подобным образом строит свой роман Е. Г. Водолазкин, но отличие его концепции от представлений А. Блока состоит в том, что эти процессы оказываются обратимыми. В «Авиаторе» тонко чувствующий художник, ставший убийцей, способен проделать сложный путь к искреннему раскаянию и тем самым вернуться в догреховное состояние.
Необходимо также обратить внимание на описание аэроплана. С первого четверостишия А. Блок создает двойственный образ. С одной стороны, это некое чудище, для которого безграничное пространство неба является родной стихией, с другой же стороны, он музыкален: его винты и пропеллер умеют петь.
В романе Е. Г. Водолазкина летательному аппарату, легкому, устремленному ввысь, противопоставлен тяжеловесный локомотив. На первый взгляд, он явно превосходит аэроплан по многим показателям. Например, способен быстрее преодолевать большие расстояния, перевозить людей и тяжелые грузы, однако эти же самые качества легко оборачиваются отрицательными (угольное топливо, благодаря которому локомотив работает, наносит вред окружающей среде, а в случае аварии погибнет множество людей).
Данные средства передвижения в «Авиаторе» соотносятся между собой как два типа сознания: аэроплан символизирует независимость, устремленность к идеалу, поиск гармонии, творческое начало и созидание, локомотив же – сознание коллективное, управляемое извне, ведомое, несамостоятельное, склонное к разрушению. Автором это противостояние раскрывается через разговор между Иннокентием и Севой, сторонником революционных преобразований («локомотивов истории», по К. Марксу). Главный герой понимает, что его кузен ошибается, что он движим не желанием изменить жизнь в стране к лучшему, а лишь хочет почувствовать себя независимым, объединившись с теми, «кто ему кажутся сильными, и надеется, что они отдадут ему часть своей силы». Судьба Севы складывается трагично, как и судьбы тысяч людей, поддавшихся стихии и увлекшихся опасными идеями: его допрашивали несколько раз, чем довели до сумасшествия, а затем расстреляли. Герой оказался в буквальном смысле раздавлен все тем же беспощадным локомотивом истории, для которого одна человеческая жизнь – ничто. «Не думал я, что этот локомотив привезет меня сюда. А ведь предупреждал меня Иннокентий: ходи пешком», – к такому выводу приходит Сева на одном из последних допросов, очевидно, осознавая, что всю жизнь следовал за большинством и не смог увидеть негативные стороны революции.
В финале романа Иннокентий оказывается в самолете, который не может совершить посадку из-за поломки шасси. Это устройство представляет собой, по замечанию Гейгера, «оперный театр, ледовый дворец, аквапарк – только не летательный аппарат», «воплощение идеи грандиозного». Самолет соединяет в себе качества как локомотива (высокая вместимость, большая скорость), так и аэроплана (способность к полету). Если обратиться к нашим рассуждениям касательно типов сознания и данных средств передвижения, то можно сказать, что самолет в романе – своеобразный синтез, который представляет собой сознание человека, живущего в переходную эпоху, на границе двух веков. Он больше не подвергает себя риску и предпочитает переложить ответственность на другого. Гейгер называет такое поведение «поколения юристов и экономистов» «стилем эпохи» и сокрушается: «Только где же, спрашивается, мечта? Полет где?»
В то же время, происходящее с самолетом можно рассматривать как состояние страны в 1999 году, когда царили крайняя неустойчивость, шаткость в экономике, политике, нравственных установках людей. Сцена трагична даже не смотря на то, что автор не сообщает, произошла катастрофа или же все разрешилось благополучно.
А. Блок показывает, как идея, мысль, прекрасная и возвышенная по своей природе, со временем претерпевает трансформации и оборачивается злом. Так произошло с аэропланами, которые должны были служить для мирных целей, например, для перевозки людей на большие расстояния, но в итоге ставшие металлическими чудовищами, разрушающими целые города и несущими гибель тысячам людей. Так произошло и с авиационными шоу, где в погоне за мировыми рекордами гибли отважные летчики. В связи с этим следует отметить, что у героя стихотворения и, соответственно, у авиатора Фролова в романе есть несколько реальных прототипов. Здесь же наблюдается характерная для постмодернизма игра с фактами: описывается гибель Л. Мациевича, но события в «Авиаторе» передвигаются на несколько лет вперед.
Известно, что с 1910 г. А. Блок был посетителем демонстрационных полетов первых аэропланов в Санкт-Петербурге. Вполне возможно, что он мог стать свидетелем гибели нескольких известных авиаторов того времени.
Так, 24 сентября 1910 г. разбивается Л. Мациевич, первая жертва авиационной катастрофы в России. В его «Фармане» лопнула проволочная растяжка, и он выпал из аэроплана с огромной высоты. Современники сравнивали его с Икаром, так как Л. Мациевич хотел побить рекорд по высоте. С его гибелью закончилась эпоха авиационной романтики.
Е. Г. Водолазкин в своем романе развивает линию, связанную с Л. Мациевичем: одним из фрагментов детских воспоминаний Иннокентия Платонова являются похороны разбившегося авиатора, и здесь мы также находим немаловажную деталь, связанную с творчеством А. Блока, – это бумажный венчик на лбу Фролова, что, разумеется, вновь указывает на поэму «Двенадцать». Однако в контексте «Авиатора» этот элемент получает значение, прямо противоположное тому, которое изначально закладывал поэт. Если у А. Блока в поэме Иисус Христос с белым венчиком из роз символизирует будущее, прекрасный идеал, к которому стремится человечество, то в романе люди, напротив, хоронят это светлое будущее и надежды на перерождение России.
Второй трагический случай, о котором могло быть известно А. Блоку, произошел 14 мая 1911 г. (по старому стилю): в этот день погибает В. Ф. Смит, осваивавший «Соммер». Самолет круто спикировал с 50-метровой высоты и врезался в землю, так как при приземлении авиатору не удалось правильно рассчитать траекторию. У стартовой линии В. Ф. Смит пролетел на стометровой высоте, поэтому ему пришлось пойти на новый круг, ставший роковым (что созвучно не только со стихотворением А. Блока, но и с финалом «Авиатора», когда самолет, в котором находится Платонов, не смог приземлиться). Разбился он на Комендантском аэродроме, и, вполне вероятно, что это событие также находит отражение в «Авиаторе», входя в воспоминания Иннокентия о катастрофе.
